Лорелея подходит к шкатулке, откидывает крышку. На фотографии Ифа, Эрвар и десятилетняя Лорелея стоят у раскопа в Л’Анс-о-Медоуз. Фотография сделана весной 2038 года, за шесть месяцев до их гибели; зеленые и желтые тона уже начали выцветать, синие и красные потускнели. Я готова заплатить любые деньги за копию, но теперь нет ни электричества, ни картриджей для цветного принтера; нет и оригинала, потому что мое беспечное поколение доверяло воспоминания интернету и крах Сети в 2039 году затронул абсолютно всех.
– Ба, что с тобой? – Лорелея смотрит на меня так, будто я не в себе.
– Извини, солнышко. Я просто… – У меня иногда случаются провалы памяти.
– А где жестянка с ароматическими палочками?
– А, да! Я ее прибрала. Чтоб не отсырели. Хм… Где же она? – Неужели провалы памяти участились? – Да вот же, у печки!
Лорелея запаливает ароматическую палочку от огня в печи, задувает крошечное пламя на кончике. Проходит через кухню, устанавливает палочку на подставку рядом со шкатулкой. На полке лежат старые механические часы, доставшиеся Эрвару в наследство от деда, и древнеримская монета, подаренная Лорелее Ифой. Дымок, пахнущий сандаловым деревом, вьется над тлеющим концом палочки. Сандаловое дерево, еще один аромат старого мира. В первую годовщину я сложила поминальную молитву и подобрала стихотворение, но расплакалась и долго не могла остановиться, чем ужасно перепугала Лорелею; после этого мы, не сговариваясь, решили, что лучше просто постоять у фотографии, вроде как наедине с собственными мыслями. Я помню, как пять лет назад отправляла Ифу с Эрваром в аэропорт Корка – тот год стал последним, когда еще можно было купить дизельное топливо, водить автомобили и летать самолетами, хотя цены на билеты уже были заоблачными; Эрвар с Ифой не смогли бы оплатить перелет, если бы Эрвар не получил грант от правительства Австралии. Ифе очень хотелось повидаться с тетей Шерон и дядей Питером, которые перебрались в Австралию еще в конце 2020-х годов и, надеюсь, до сих пор благополучно живут в Байрон-Бей; из Австралии вот уже полтора года не поступает никаких новостей. А ведь когда-то мы легко и мгновенно связывались с любой точкой земного шара! Лорелея берет меня за руку. Она должна была полететь с родителями, но заболела ветрянкой, и Ифа с Эрваром привезли ее ко мне из Дублина, где в тот год жили. Две недели с бабушкой Холли должны были стать для Лорелеи утешительным призом.
Теперь, пять лет спустя, я судорожно вздыхаю, стараясь не расплакаться. И не только из-за того, что больше не могу обнять Ифу, а из-за того, что мы сотворили с планетой: превратили в пустыни целые страны, растопили ледяные шапки на полюсах, изменили направление Гольфстрима, иссушили некогда полноводные реки, затопили побережья, завалили всякой дрянью моря и озера, уничтожили целые виды растений и животных, в том числе и насекомых-опылителей, исчерпали запасы нефти, сделали бесполезными лекарства, избрали на руководящие посты лжецов и любителей обнадеживать – лишь бы не доставлять себе неудобств. О Помрачении теперь говорят с тем же ужасом, с каким наши далекие предки говорили о чуме, и называют это Божьей карой. Но мы сами навлекли на себя это наказание, бездумно возжигая бесчисленные цистерны нефти. Мое поколение, беспечные посетители ресторана земных даров, обжирались роскошными яствами, прекрасно понимая, но не желая признавать, что малодушно сбегут из-за стола, предоставив собственным внукам расплачиваться по счетам.
– Лол, прости… – Я вздыхаю, ищу глазами коробку бумажных носовых платков и лишь потом вспоминаю, что в нашем мире их больше не существует.
– Ничего, ба. Хорошо, что мы с тобой помянули маму и папу.
Рафик скачет по лестничной площадке – наверное, подтягивает носок – и что-то напевает на псевдокитайском. Для молодежи на территории нынешнего Кордона китайские музыкальные группы так же круты, как для меня в свое время – группы американской новой волны.
– Нам еще повезло, – тихо говорит Лорелея. – Мама с папой не… Ну, для них все очень быстро кончилось, и они были вместе, и мы с тобой сразу узнали, что с ними случилось. А вот Раф…
Я смотрю на Ифу с Эрваром:
– Они гордились бы тобой, Лол.
Рафик кричит с лестницы:
– Лол, а мед для овсянки есть? Доброе утро, Холли!
Школьные сумки собраны, школьные обеды упакованы, косы Лорелеи заплетены, инсулиновый дозатор проверен, и синий галстук Рафика – единственное, что символизирует школьную форму и на чем еще может настаивать администрация школы в Килкрэнноге, – завязан как полагается; мы выходим из дома и поднимаемся по тропе. Впереди вздымается холм Каер, южным склоном которого я любуюсь вот уже двадцать пять лет, во все времена года, при любой погоде и в любом настроении. По каменистым откосам, поросшим дроком и вереском, скользят тени облаков. Пять акров у подножья засажены лучистой сосной. Я толкаю большую детскую коляску, которая была музейным экспонатом еще в конце 1970-х, когда мы с Шерон играли с ней, приезжая сюда на каникулы.
Мо, в рыбацком кардигане, до такой степени растянутом, что он превратился в халат, уже хлопочет во дворе, развешивает выстиранное белье.
– Доброе утро, соседи, – говорит она, заметив нас у калитки. – Снова пятница! Надо же, как быстро неделя пролетела. – Седая старуха, бывший физик, опираясь на палку, ковыляет по плохо выкошенной лужайке, вручает мне пустую коробку для пайка. – Заранее большое спасибо.
– Не за что, – привычно отвечаю я, укладывая коробку в коляску, к трем нашим.
– Давайте я помогу вам развесить белье, Мо, – предлагает Лорелея.
– С этим я как-нибудь справлюсь, Лол, а вот дохромать до города, – так мы называем деревушку Килкрэнног, – мне не под силу. Даже не представляю, что бы я делала, если бы твоя бабушка не приносила бы мне паек. – Мо взмахивает палкой в воздухе, как грустный Чарли Чаплин. – Впрочем, представляю: сдохла бы с голоду.
– Глупости! – отвечаю я. – О’Дейли наверняка бы о тебе позаботились.
– А у нас прошлой ночью лис придушил четырех кур! – говорит Рафик.
– Жалко. – Мо косится на меня, но я пожимаю плечами.
Зимбра обнюхивает тропинку к дому Мо и виляет хвостом.
– Повезло, что Зим его сцапал, прежде чем он всех кур загрыз! – продолжает Рафик.
– Надо же. – Мо почесывает Зимбру за ухом, находит заветное местечко, и пес просто тает от удовольствия. – Прямо вечер в опере.
– Тебе вчера удалось выйти в интернет? – спрашиваю я, имея в виду «нет ли новостей о реакторе в Хинкли».
– Да, но всего на несколько минут. На официальных сайтах ничего интересного. Все те же заявления. – Нам обеим не хочется обсуждать эту тему при детях. – Загляни ко мне попозже.
– Присмотришь за Зимброй? – прошу я. – А то как бы он не вспомнил о зове предков, после того как расправился с лисом.
– С удовольствием. Лорелея, передай мистеру Мурнейну, что в понедельник я буду в деревне, проведу уроки естествознания. Кэхилл О’Салливан собрался туда на своей двуколке, предложил меня подвезти. Так что к школе меня доставят со всеми почестями, аки царицу Савскую. Ну все, ступайте, а то еще опоздаете из-за меня. А мы с тобой, Зимбра, поищем, куда ты в прошлый раз закопал овечий мосол…
Осень поворачивает на зиму. Урожай и золото сменяются тленом и холодом, и заморозки уже не за горами. В начале 2030-х времена года смешались: летом стояли морозы, а зимой – засуха. Но в последние лет пять лето было долгим и жарким, зима – долгой и вьюжной, а между ними торопливо проносились вёсны и осени. За Кордоном уже почти не осталось тракторов, урожаи снимают мизерные, а две ночи назад по радио RTÉ сообщили, что на фермах в графстве Мит собираются вернуться к конскому плугу. Рафик вприпрыжку бежит впереди, собирает на обочине редкие ягоды ежевики, и я подбиваю Лорелею заняться тем же. Витаминных добавок теперь почти не выдают. А ежевика растет все так же бурно, но если ее в ближайшее время не вырубить, то тропа, ведущая к главной дороге, вскоре превратится в непроходимую колючую стену, как лес вокруг замка Спящей красавицы. Надо бы поговорить с Декланом или Кэхиллом. Лужи становятся все глубже, раскисшая тропа совсем как болото; Лорелея то и дело помогает мне вытащить увязшую коляску. Жаль, что я не замостила тропу, когда это еще можно было сделать за деньги. А еще жаль, что я не заложила основательных запасов, но тогда никому в голову не приходило, что временные перебои могут в одночасье стать постоянными. Теперь уже поздно.
Минуем ручей, вода из которого наполняет цистерны в наших с Мо домах. Ручей весело журчит после недавних дождей, но прошлым летом он пересох на целую неделю. Здесь я всякий раз вспоминаю, как двоюродная бабушка Эйлиш рассказывала мне, тогда еще совсем маленькой, о Лохматой Мэри, капризной фейри, которая якобы обитала в этих местах. Мэри вечно ходила растрепанной, и остальные фейри над ней смеялись, а она злилась и из вредности переиначивала человеческие желания, поэтому, чтобы получить то, что тебе хотелось, нужно было ее перехитрить и попросить ненужное. Например, если сказать: «Не хочу скейтборд!», то скейтборд был обеспечен. Но потом Лохматая Мэри сообразила, что ее обманывают, и стала исполнять желания как попало: и то, о чем просили, и то, чего не хотели. «Мораль сей сказки такова, деточка, – говорит бабушка Эйлиш через пропасть в шесть десятков лет, – если хочешь чего-то добиться, делай это старым, испытанным способом – собственными руками и собственной головой. А с фейри лучше не связываться».
Но сегодня, сама не знаю почему – то ли из-за лиса, то ли из-за Хинкли, – я решаю попытать счастья. Лохматая Мэри, капризная фейри, прошу тебя, помоги моим детям выжить!
– Прошу тебя! – невольно произношу я вслух.
Лорелея оборачивается и спрашивает:
– Ты чего, ба?
Там, где наша тропа соединяется с главной дорогой, мы сворачиваем направо и вскоре подходим к повороту на ферму Нокруэ. Навстречу идет хозяин фермы, Деклан О’Дейли, толкает ручную тележку с сеном. Пятидесятилетний Деклан женат на Бранне; у них трое детей – два парня постарше и девочка, в одном классе с Лорелеей, – а еще две дюжины коров джерсейской породы и две сотни овец, которые пасутся на к