– А что такое кока-кола? Это фрукт, овощ или трава?
Дом Мюриэл Бойс – последний в деревне и стоит в самом конце улицы, несколько на отшибе. Это нелепый массивный особняк с тюлевыми занавесочками на окнах и зимним садом, разумеется превращенным в парник. У Мюриэл четверо здоровенных задиристых сыновей, трое уже обзавелись семьями и живут в трех домах по соседству, а невестки Мюриэл тоже рожают только мальчишек, так что этот конец деревни носит название «квартал Бойсов». Помнится, Эд говорил, что для афганцев чем больше сыновей в семье, тем больше власти и могущества. Судя по всему, Помрачение приведет нас к тому же. Над дверями и окнами домов в квартале Бойсов красуются кресты. Мюриэл Бойс всегда отличалась истовой набожностью и в былые времена организовывала паломничества в Лурд, но после того, как два года назад Господь призвал к себе ее мужа – аппендицит, – ее вера отрастила клыки фанатизма, а безутешная вдова отгородилась от мирской суеты высоченной зеленой изгородью, которая, впрочем, нисколько не мешает ей видеть все, что творится вокруг. Мы проходим мимо дома, и вдруг Мюриэл меня окликает. Мы останавливаемся, оборачиваемся. Она стоит у садовой калитки, одетая как монашка, а рядом переминается четвертый сын, двадцатилетний увалень Донал в шортах и майке-«алкоголичке».
– Чудесный сегодня денек, правда, Холли? А ты, Лорелея, повзрослела и похорошела. Здравствуй, Рафик. И ты подрос. В каком ты уже классе?
– В четвертом, – с опаской отвечает Рафик. – Здравствуйте.
– Чудесный денек, Лолли, – говорит Донал Бойс.
Она кивает и отводит глаза.
– Я слыхала, что к вам в курятник лиса забралась, – говорит Мюриэл Бойс.
– Правильно слыхала. Забралась, – отвечаю я.
– Ах, какая жалость! – сокрушается она. – Много кур передушила?
– Четырех.
– Четырех? Вот как… – Она качает головой. – Небось самых лучших несушек.
– Да не то чтобы… – Я пожимаю плечами; мне не терпится поскорее вернуться домой. – Ничего страшного. Яиц хватает.
– И ваш пес лису задрал?
– Да. – Мне хочется, чтобы она наконец-то попросила меня отдать за нее свой голос, и тогда я отделалась бы смутным обещанием и мы бы расстались. – А вы решили баллотироваться на мэра?
– Ну, я, вообще-то, не собиралась, но Господь сподвиг, а я не приучена противиться Божьей воле. Люди, конечно, вольны голосовать, как им вздумается, я никого принуждать не буду. – «Ну да, этим отец Брейди займется», – думаю я; Мюриэл отмахивается от мухи. – Нет, Холли, я о другом пекусь. – Она улыбается Лорелее и Рафику. – О ваших малышах.
Дети недоуменно смотрят на нее.
– Но я ничего такого не делал! – говорит Рафик.
– Тебя никто ни в чем не обвиняет. – Мюриэл Бойс переводит взгляд на меня. – Холли, вы и вправду не хотите, чтобы отец Брейди донес до ваших крошек Слово Господне?
– Это вы об уроках Закона Божьего?
– Да, я имею в виду изучение Библии с отцом Брейди.
– Мы отказались, потому что религиозное обучение – дело сугубо личное.
Мюриэл Бойс смотрит вдаль, на бухту Дунманус, и вздыхает:
– Весь приход восхищался, когда вы, если так можно выразиться, засучив рукава взялись за воспитание малюток, доверенных Господом вашему попечению. Хотя один вам даже не родной! Вас никто бы не укорил…
– При чем тут родной или не родной! – с раздражением говорю я. – Я забочусь о Рафике не потому, что Господь мне его доверил, и не ради того, чтобы мной восхищался весь приход. Я поступила так потому, что считала это единственно правильным.
Мюриэл Бойс с горестной улыбкой взирает на меня:
– Вот поэтому сейчас весь приход так разочарован, ибо вы склоняетесь на сторону Диавола и пренебрегаете духовными нуждами этих детей. Всевышний скорбит. Ваш ангел-хранитель обливается горючими слезами. В наши безбожные времена молодежь нуждается в молитве больше, чем когда-либо. А вы лишаете их пищи духовной, аки яств земных.
Лорелея и Рафик озираются по сторонам, но, естественно, никого не видят.
– А мне ваши ангелы хорошо видны, дети. – Мюриэл Бойс остекленевшим взглядом пророчицы смотрит куда-то вдаль, поверх наших голов. – Твой ангел, Лорелея, будто сестра твоя, только золотоволосая, а у Рафика ангел – прекрасный юноша, из арапов, конечно, но и один из волхвов таким был. И все трое печальны. Синеглазый ангел-хранитель вашей бабушки стонет и рыдает навзрыд, да так, что сердце разрывается. Он умоляет…
– Прекратите, Мюриэл! Ну сколько можно, бога ради!
– Вот-вот, Бога ради, ради Господа нашего Иисуса Христа, я…
– Нет, нет, нет и нет. Во-первых, вы – это еще далеко не весь приход. Во-вторых, ангелы из ваших видений слишком часто выражают мнение самой Мюриэл Бойс, что как-то не внушает особого доверия. В-третьих, родители Лорелеи не ходили в церковь, а мать Рафика была мусульманкой, так что я, будучи опекуном этих детей, всегда стараюсь уважать желания их родителей. И на этом разговор окончен. Всего хорошего, Мюриэл.
Пальцы Мюриэл Бойс, будто когти, цепляются за прутья садовой калитки.
– Много было таких, что называли себя атеистами, когда Сатана соблазнял их богатством, абортами, наукой и кабельным телевидением, а теперь они раскаялись, когда поняли, к чему это привело! – Одной рукой она наставляет на меня нагрудный крест, будто надеется, что он заставит меня смириться. – Но Господь милостив, Он прощает грешников, которые молят Его о прощении. Отец Брейди готов навестить вас и побеседовать с вами в домашней обстановке. И у нас тут церкви, хвала Всевышнему, а не какие-нибудь нечестивые мечети.
Донал нагло пялится на Лорелею.
Я поворачиваю коляску, говорю детям:
– Пойдем.
– Посмотрим, что вы запоете, – восклицает Мюриэл Бойс, – когда Партия Господа возьмет кооператив под свой контроль и начнет распределять пайки. Вот тогда и поглядим!
Я ошеломленно смотрю на нее:
– Это что, угроза?
– Это факт, Холли Сайкс. А вот и еще один: еда у вас в животах – ирландская пища. Христианская пища. И если она вам не по вкусу, то в Англии сейчас много домов пустует, особенно в окрестностях Хинкли.
Я слышу топор дровосека.
– Шипсхед – мой дом.
– А вот местные жители так не считают, особенно теперь, когда придется потуже затянуть пояса. И хорошо бы вам об этом помнить.
Я медленно, с трудом переставляя внезапно одеревеневшие ноги, иду прочь.
Донал Бойс кричит вслед:
– До скорой встречи, Лол!
Этот похотливый здоровяк очень опасен. Мы покидаем деревню, проходим мимо указателя с надписью «Slan abhaile»[96] и старого дорожного знака ограничения скорости до восьмидесяти километров в час.
– Ба, мне очень не нравится, как Донал Бойс на меня смотрит, – говорит Лорелея.
– Вот и хорошо, – говорю я. – Мне тоже.
– И мне, – говорит Рафик. – Донал Бойс – мудак.
Я открываю рот, сказать, мол, что за выражения, но так ничего и не произношу.
Минут через сорок по ухабистой тропе мы доходим до Дунен-коттеджа. «Дунен» по-ирландски значит «маленькая крепость»; именно такой крепостью мне и представляется наш дом, пока я разбираю продукты, товары с рынка и пайки. Дети переодеваются, а я включаю планшет, пробую связаться с Бренданом или с кем-то из родственников в Корке, но на экране горит сообщение «Сервер не найден», потом появляется другое: «При отсутствии соединения обратитесь к местному провайдеру». Бесполезно. Иду в курятник, вытаскиваю из-под несушек три свежих яйца. Потом мы с Рафиком и Лорелеей перебираемся через живую изгородь, отделяющую наш сад от сада Мо, и идем к задней двери бунгало. Дверь открыта; на кухню выходит Зимбра, машет хвостом. Когда пес был помоложе, он прыгал от радости, но с возрастом стал спокойней. Я кладу коробку с пайком и свежие яйца в буфет, тщательно закрываю дверцу, чтобы не забрались мыши. В гостиной Мо сама с собой играет в скрэббл.
– Привет, студиозусы. Ну, как школа? Как рынок?
– Нормально, – говорит Рафик. – Сегодня утром мы видели дрон.
– Да, я тоже его видела. У Оплота, должно быть, завелось лишнее горючее. Странно.
Лорелея изучает доску с фишками:
– Кто выигрывает, Мо?
– Я только что наголову сама себя разбила: триста восемьдесят четыре против ста девятнадцати. На дом что-нибудь задали?
– Квадратные уравнения, – говорит Лорелея. – Прелесть.
– Ну, ты их можешь решать даже во сне.
– А мне нужно учить географию, – говорит Рафик. – Ты видела слона, Мо?
– Да. В зоопарках. И еще в национальном парке в Южной Африке.
Рафик впечатлен:
– А они правда были большие, как дом? Так мистер Мурнейн рассказывал.
– Пожалуй, да. Ну, с дом скромного размера. Африканские слоны были крупнее индийских. Великолепные животные!
– Тогда почему же их не уберегли?
– Тут много виноватых, но последние стада слонов уничтожили ради того, чтобы некоторые китайцы могли хвастать своим богатством и дарить друг другу безделушки из слоновой кости.
Мо никогда не золотит пилюлю. Рафик хмуро обдумывает ее слова.
– Эх, почему я не родился лет шестьдесят назад, – вздыхает он. – Слоны, тигры, гориллы, белые медведи… Все самые лучшие животные уже исчезли, а нам остались только крысы, воро́ны и уховертки.
– И первоклассные собаки, – говорю я, поглаживая Зимбру по голове.
Все мы вдруг умолкаем, просто так, без всякой причины. С полотна над камином улыбается Джон, муж Мо, умерший пятнадцать лет назад; этот чудесный портрет маслом был сделан ясным летним днем в саду у дома Мо и Джона на острове Клир-Айленд. Джон Каллен был слеп и прожил нелегкую жизнь, но они с женой были счастливы, ибо в то цивилизованное время в том цивилизованном месте никто не голодал. Джон был поэтом. Поклонники его таланта писали ему письма из Америки.
Но тот мир был сделан не из камня, а из песка.
Мне страшно. Один шторм – и все.
Лорелея уходит на ферму Нокруэ с ночлегом. Мо отправляется в гости к нам, и мы втроем – две старухи и Рафик – ужинаем фасолью и картошкой, поджаренной на сливочном масле. Ифа в возрасте Рафика крутила бы носом при виде такой простецкой еды, но Рафик узнал, что такое настоящий голод, еще до того, как попал в Ирландию, поэтому всегда ест, что дают. На десерт у нас ежевика, собранная по дороге домой, и припущенный ревень. За столом сегодня тише обычного, поскольку наш номинальный подросток отсутствует, и я вспоминаю, как Ифа уехала в колледж. Потом мы убираем со стола, достаем колоду карт и втроем играем в криббедж, слушая передачу