RTÉ о том, как копать колодец. Затем, пока еще не стемнело, Рафик провожает Мо домой, а я выношу помойное ведро из уборной, выплескиваю его в море с обрыва и проверяю направление ветра. Ветер западный. Загоняю кур в курятник, запираю дверцу на засов, жалея, что вчера вечером этого не сделала. Возвращается Рафик, сладко зевает, ополаскивается холодной водой над ведром, чистит зубы и укладывается спать. Я пролистываю номер «Нью-Йоркера» за 2031 год, с удовольствием перечитываю рассказ Эрсилии Хольт и восхищаюсь рекламой и благополучием, которое существовало еще совсем недавно.
В четверть двенадцатого включаю планшет, чтобы связаться с Бренданом, но проклятая штуковина требует пароль, а у меня в голове пусто. Мой пароль! Я же его никогда не меняла. Он как-то связан с собаками… Пару лет назад я лишь посмеялась бы над внезапным приступом забывчивости, но в моем возрасте это больше похоже на медленную казнь. Когда больше не доверяешь собственным мозгам, то разум теряет пристанище. Встаю, собираюсь достать блокнот, куда записываю всякую всячину, но, заметив Зимбру, сразу вспоминаю: «НЬЮКИ». Так звали нашего пса, когда я была совсем маленькой. Ввожу пароль и в очередной раз пытаюсь связаться с Бренданом. После пяти дней неудачных попыток я готова к тому, что связи не будет и что появится очередное сообщение об ошибке, но с первого же раза на экране возникает отличное изображение моего старшего брата, недоуменно глядящего на планшет в кабинете своего дома в Эксмуре, за двести пятьдесят миль от меня. Что-то не так: седые волосы Брендана встрепаны, на отечном, осунувшемся лице какие-то встрепанные чувства, и голос тоже встрепанный.
– Холли? Господи, наконец-то я тебя вижу! А ты меня видишь?
– И вижу, и слышу! Что случилось?
– Ну, если не считать того… – Он отклоняется в сторону, за стаканом, и я вижу на стене фотографию двадцатилетней давности, где Брендан обменивается рукопожатием с королем Карлом на открытии охраняемого коттеджного поселка Тинтагель. – Если не считать того, – повторяет Брендан, снова возникая на экране, – что в Западной Англии сейчас как в Откровении Иоанна Богослова, а ядерный реактор, который находится совсем рядом с нами, вот-вот взорвется. И Воронье. Два дня назад к нам заходили.
Меня мутит.
– В поселок или прямо к тебе?
– В поселок, но и этого хватило. Четыре дня назад наши охранники свалили, прихватив с собой половину всех продовольственных запасов и резервный генератор. – (Я наконец-то понимаю, что Брендан пьян.) – Ну а нам, жителям поселка, деваться некуда, вот мы и решили своими силами охранять территорию.
– Приезжай к нам.
– Если меня не разорвут в клочья разбойники в Суонси. Если проводник не перережет мне горло в миле от берегов Уэльса. Если иммиграционный чиновник в Рингаскидди удовлетворится взяткой…
Внезапно я четко осознаю, что мы с Бренданом никогда больше не встретимся.
– А Ошин Коркоран не может тебе помочь?
– Вряд ли. Им самим сейчас бы выжить, где уж там помогать какому-то восьмидесятиоднолетнему беженцу. Знаешь, когда дожил до такого возраста, то все эти путешествия, поездки… уже не для тебя. – Он делает глоток виски. – Так вот, Воронье. Сегодня ночью, около часа, сработала сигнализация, я встал, оделся, взял свой пистолет тридцать восьмого калибра и пошел на склад, где полтора десятка ублюдков с ружьями, ножами и в масках грузили наши припасы в фургон. Джем Линклейтер подошел к их главарю и говорит: «Ты крадешь нашу еду, красавчик, а мы имеем полное право защищаться». Ну, этот тип посветил фонарем Джему в лицо и заявляет: «Это теперь все наше, дедок, так что вали отсюда, в последний раз предупреждаю». Джем, естественно, с места не сдвинулся, и ему… – Брендан зажмуривается, – ему прострелили голову.
Я подношу ладонь к губам:
– Господи! И ты все видел?
– Стоял в десяти футах от них. А убийца спрашивает: «Ну что, есть еще герои?» И тут кто-то выстрелил, и один из охранников упал замертво, а потом началась бойня, ну и бандиты поняли, что мы не из робких, хоть и старперы. Кто-то выстрелом разбил фары их фургона. В темноте трудно было разобраться, кто где, и я… – Брендан тяжело дышит, – я вбежал в теплицу с помидорами, а там на меня набросился бандит с мачете. Ну, я думал, что с мачете… И у меня в руке вдруг появился пистолет тридцать восьмого калибра, снятый с предохранителя, раздался грохот, и в меня что-то ткнулось… С бандита сползла маска, и я увидел… что он совсем еще мальчишка, младше Лорелеи… А мачете оказалось садовым совком. В общем, я… – Брендан перебарывает дрожь в голосе, – я его застрелил, Хол. Прямо в сердце.
Брата трясет, лицо блестит от испарины, а я вспоминаю женщину с расколотой головой на перекрестке невероятного лабиринта и окровавленную мраморную скалку у себя в руках…
– Знаешь, в таких обстоятельствах… – нерешительно начинаю я.
– Знаю. Я сразу понял, что одному из нас не выжить, ну и какой-то инстинкт сработал. Зато я сам выкопал ему могилу. Шутка ли, столько земли перелопатить в моем возрасте. Мы убили четверых, а они шестерых наших положили и тяжело ранили сына Гарри Маккея. У него легкое пробито. В Эксмуте есть больница, но ты же знаешь, медицина сейчас средневековая.
– Брендан, если ты не можешь приехать, давай я попробую…
– Нет! – испуганно восклицает Брендан. – Ни в коем случае! Ради тебя самой, ради Лол, ради Рафика, ради бога! Не надо никуда ехать. Сейчас без отряда головорезов, вооруженных до зубов, путешествовать невозможно, да и Шипсхед – самое безопасное место в Западной Европе. Когда корпорация «Перл» взяла в аренду побережье Западного Корка, я подумал, что для ирландцев это унизительно, но, по крайней мере, там будет какой-то порядок. По крайней мере…
Черты Брендана застывают на полуслове, будто ветер переменился, как только брат поморщился.
– Брендан, ты меня слышишь?
Тишина. Я со стоном вздыхаю, и Зимбра встревоженно смотрит на меня. Несколько раз пытаюсь возобновить связь, перезагружаю планшет, жду. Я не успела спросить, есть ли весточка от Шерон из Австралии, но теперь связь прервалась, и, похоже, навсегда.
Мне не спится. По углам клубятся тени, колышутся на фоне черной тьмы. Поднимается ветер, крыша поскрипывает, море гулко ухает. Смутно запомненный рассказ Брендана прокручивается в памяти бесконечной прерывистой петлей; на ум приходят добрые, утешительные слова, но, как обычно, слишком поздно. Мой старший брат, некогда крупный предприниматель, сколотивший многомиллионное состояние на продаже недвижимости, стал слабым и опустошенным. Завидую всем Бойсам мира, одурманенным верой. Молитва – плацебо беспомощности, но даже плацебо приносит успокоение. В дальнем конце сада грохот волн умирает и возрождается, ныне и присно и во веки веков. Аминь. В спальне напротив Рафик вскрикивает во сне – громко, испуганно, по-арабски. Встаю, иду к нему, тихонько спрашиваю: «Что, Рафик?», но он не просыпается, что-то бормочет, и я возвращаюсь в теплую постель. В животе сдавленно бурчит. Когда-то «мое тело» значило «я», но теперь «я» – это прежде всего разум, а тело – коллекция разнообразных недугов и боли. Ноет коренной зуб, колет в правом боку, ревматизм разъедает суставы на руках и ногах; будь мое тело автомобилем, я давно бы его сменила. Но моя маленькая, поздняя, нежданная семья – Лорелея, Рафик, Зимбра и Мо – просуществует ровно столько, сколько выдержит мое старое тело. О’Дейли, конечно, присмотрят за детьми, но мир становится не лучше, а хуже. Я видела будущее, и оно прожорливо.
Нащупываю серебряный лабиринт Джеко, висящий на спинке кровати, прижимаю ко лбу. Извивы стен, проходов и перекрестков немного остужают воспаленный мозг. «Вы вряд ли выжили, так что вряд ли меня услышите, – взываю я к настоящим ангелам, к оставшимся хорологам. – Но если я ошибаюсь, то даруйте мне последнюю абракадабру! Может быть, у вас найдутся два золотых яблока. Спасите моих детей, увезите их куда-нибудь в безопасное место, если оно где-то существует. Прошу вас!»
28 октября
Старая занавеска пропускает розово-оранжевый утренний свет, но это какой-то холодный розово-оранжевый, а не теплый розово-оранжевый. Ветер и волны с утра звучат размеренно и деловито, а не беспокойно, как прошлой ночью. Зимбра цокает когтями по лестнице, носом приоткрывает дверь в мою спальню и, виляя хвостом, протискивается сам пожелать мне доброго утра. Интересно, как он догадывается, что я уже проснулась? Не могу отделаться от чувства, что я забыла какую-то неприятную новость. Что же это? Ах да, Брендан! Как он там? Надеюсь, за ним есть кому приглядеть. Еще пять лет назад я запросто могла заказать по интернету билет на самолет, поехать в аэропорт, долететь до Бристоля и через час быть у Брендана, в охраняемом коттеджном поселке Тинтагель. А теперь это как полет на Луну…
Ну тут уж ничего не поделаешь. Мне есть чем заняться. Я медленно, по-старушечьи встаю с постели, распахиваю занавески и открываю окно. В заливе Данманус по-прежнему волны, но я вижу лодку под парусом, – наверное, Айлин Джонс проверяет верши для омаров. Ветер треплет заросли синеголовника и мирта на дальнем краю сада, они клонятся к дому, распрямляются, снова клонятся к дому. Это что-то значит. Я что-то упускаю из виду, хотя оно вот тут, у меня перед носом…
Восточный ветер; он дует из Англии, из Хинкли-Пойнт.
Сегодня радио «Перл» не работает; все утро повторяется объявление, что по техническим причинам эфира не будет. Так что я переключаюсь на JKFM, где играет Modern Jazz Quartet. Под музыку нарезаю яблоко себе на завтрак, подогреваю парочку картофельных оладий для Рафика. Учуяв запах чеснока, Рафик в своем псевдохалате сбегает по лестнице и рассказывает, что мальчишки постарше хотят соорудить тарзанку в лесопосадке. После завтрака я кормлю кур, поливаю тыквы в парнике, готовлю запас собачьих галет из овсянки с шелухой, сдобренной бараньим жиром, и точу ножницы, а Рафик моет бак для питьевой воды, наполняет его из шланга, протянутого к ручью, и, прихватив удочку, спускается на причал. Зимбра увязывается следом. Вскоре они возвращаются с уловом – сайдой и макрелью. Рафик помнит, как совсем маленьким ловил рыбу в каком-то солнечном заливе с синей водой, еще до того, как попал в Ирландию, и Деклан О’Дейли всегда говорит, что мальчик – прирожденный рыболов, что очень кстати, потому что они с Лорелеей едят мясо в лучшем случае раз в месяц. Пойманную Рафиком рыбу я запеку и подам на ужин, с пюре из брюквы. Завариваю мятный чай и начинаю стричь Рафика. Давно пора, тем более что в школе очередная эпидемия педикулеза.