– По-английски? – спрашивает Мо.
– И что сказали? – вторит Лорелея.
– Да, по-английски, – отвечает Рафик. – Спросили: Холли Сайкс здесь живет?
Мо и Лорелея смотрят на меня; я гляжу на Рафика:
– Точно?
Рафик кивает:
– Сначала я подумал, что ослышался, но он это снова повторил. Только я растерялся, а он… – Рафик смотрит на Лорелею, – он спросил про тебя. И назвал твое полное имя: Лорелея Эрварсдоттир.
Лорелея сжимается в комочек и глядит на меня.
– А с виду они иностранцы? – спрашивает Мо.
– Я не понял. Они все в таких боевых шлемах. Но выговор не очень-то ирландский.
Сторожевой корабль стоит на прежнем месте. Большое судно, с оружейной башней, прожекторами и спаренными орудиями на носу и на корме. Не помню, когда к нам в залив в последний раз заходило судно с металлическим корпусом.
– Может, это английский корабль? – спрашивает Мо.
Не знаю.
– По слухам, шесть судов, оставшиеся от Королевского военно-морского флота, ржавеют в Мидуэе – ждут горючего, которое никогда не будет доставлено, – говорю я. – Да и потом, британские суда всегда ходят под государственным флагом.
– Может, это китайцы или русские, – предполагает Лорелея. – У них вдоволь горючего.
– Но что китайцам или русским от нас понадобилось?
– Может, еще какие-то бандиты позарились на наши солнечные батареи? – говорит Лорелея.
– Это корабль водоизмещением три или четыре тысячи тонн, – говорит Мо. – Подумай, сколько он потребляет горючего. Пара старых солнечных батарей им ни к чему.
– А вы видите шлюпку? – спрашиваю я у детей. – Ну, моторную лодку?
Лорелея вглядывается, отвечает:
– Нет, не вижу.
– Она, наверное, за причалом, – нетерпеливо говорит Рафик.
Зимбра протискивается между моей ногой и дверной рамой, рычит на густые кусты боярышника у калитки. Ветер гладит высокую траву, чайки кричат, тени становятся резче, длиннее.
Они уже здесь. Я знаю.
– Раф, Лол, – шепчу я, – на чердак.
Оба упираются, но я не слушаю возражений:
– Быстро.
– Не бойтесь. – У калитки возникает человек в военной форме, и мы вчетвером вздрагиваем от неожиданности. Он в камуфляжной броне, лицо скрыто усовершенствованным смотровым щитком эргономичного шлема, что делает владельца похожим на гигантское насекомое; сердце у меня лихорадочно бьется. – Мы дружелюбнее ваших утренних гостей.
Мо первой приходит в себя:
– Кто вы такой?
– Коммандер Аронссон, морская пехота Исландии. Прибыл на «Сьяулфстейди»[98], сторожевом корабле исландской береговой охраны. – Он говорит по-военному отрывисто и четко, а когда поворачивается влево, в пуленепробиваемом смотровом щитке отражается заходящее солнце. – А это лейтенант Эриксдоттир, – представляет он свою спутницу, стройную женщину, тоже в боевом шлеме; она приветственно кивает. – В этой миссии нас сопровождает мистер Гарри Веракрус, советник президента.
Вперед выступает третий, в рыбацком свитере и расстегнутой ветровке – до Помрачения так одевались натуралисты-любители. Ему едва за двадцать; очертания губ свидетельствуют об африканских предках, глаза – о восточно-азиатских, цвет кожи почти европейский, а волосы гладкие и черные, как у индейцев в старых фильмах.
– Добрый день, – говорит он негромко, с каким-то неопределенным акцентом. – Или уже полагается говорить «добрый вечер»?
Я в полной растерянности.
– Я… хм, не знаю. Это, хм…
– Меня зовут Мо Мантервари, некогда профессор Массачусетского технологического института, – сухо представляется моя соседка. – Что вам угодно, коммандер Аронссон?
Он поднимает смотровой щиток шлема, демонстрирует классические черты нордической расы и квадратную челюсть. Ему лет тридцать с небольшим, он щурится на свету. Зимбра хрипло гавкает.
– Прошу вас, успокойте вашего пса. Мне очень не хочется, чтобы он обломал зубы о наши бронекостюмы.
– Зимбра, домой! – велю я. – Зимбра!
Угрюмо, точно обиженный подросток, пес подчиняется, но следит за всеми из дома, выглядывая у меня из-за щиколоток.
Лейтенант Эриксдоттир поднимает щиток шлема. Ей лет двадцать пять, лицо веснушчатое, а по-английски она говорит с заметным скандинавским акцентом, упирая на «с».
– Вы, должно быть, и есть Холли Сайкс?
Мне бы сначала понять, что им нужно, а уж потом знакомиться, но мистер Гарри Веракрус со странной улыбкой заявляет:
– Да, это она.
– Значит, вы – официальный опекун Лорелеи Эрварсдоттир, гражданки Исландии, – продолжает лейтенант Эриксдоттир.
– То есть меня, – говорит Лорелея. – Мой папа был родом из Акюрейри.
– Акюрейри – мой родной город, – говорит Аронссон. – Он совсем небольшой, так что я знаком с семьей Эрвара Бенедиктссона. Ваш отец, Лорелея, был весьма известным ученым в своей области. – Он косится на Мо.
– Что вам нужно от Лорелеи? – настороженно спрашиваю я.
– Наш президент, – заявляет коммандер, – приказал нам разыскать мисс Эрварсдоттир и репатриировать ее. Поэтому мы здесь.
Летучая мышь зигзагами носится по саду, пересекая длинные полосы света и тени.
Моя первая мысль: «Слава богу, моя девочка спасена!»
Моя вторая мысль: «Я не могу ее потерять!»
Моя третья мысль: «Слава богу, она спасена!»
Куры клюют зерно, кудахчут и возятся в птичнике; беспокойный туманный сад шуршит на вечернем ветру.
– Магно! – восклицает Рафик. – Лол, этот огромный корабль приплыл сюда из Исландии специально за тобой!
– Но как же моя семья? – спрашивает Лорелея.
– Разрешение на иммиграцию выдано только мисс Эрварсдоттир. – Аронссон поворачивается ко мне. – Это не обсуждается. Жесткие квоты.
– Но я же не могу бросить родных! – говорит Лорелея.
– Это трудно, – вступает лейтенант Эриксдоттир, – но все же подумайте хорошенько, Лорелея. На Арендованных Территориях вы жили в относительной безопасности, но, как вы и сами сегодня поняли, эта жизнь в прошлом. Кроме того, в непосредственной близости отсюда расположен атомный реактор в аварийном состоянии, что очень опасно, особенно если ветер дует с той стороны. В Исландии опасности нет. Именно поэтому у нас такие жесткие иммиграционные квоты. Мы пользуемся геотермальной энергией, а вас возьмут на попечение ваш дядя Хальгрид и его семья.
Помнится, со старшим братом Эрвара я познакомилась, когда проводила лето в Рейкьявике.
– Хальгрид жив?
– Разумеется. Наше изолированное географическое положение спасает нас от самых… – коммандер Аронссон запинается, подыскивая нужное слово, – от трудностей, вызванных Помрачением.
– На свете наверняка есть немало исландцев по рождению, – говорит Мо, – которым сейчас очень бы хотелось, чтобы deus ex machina[99] возник на окраине их сада. Зачем вам именно Лорелея? И чем объяснить ваше столь своевременное прибытие?
– Десять дней назад мы узнали, что корпорация «Перл» решила покинуть Ирландию, – отвечает капитан. – И один из уважаемых советников нашего президента, – Аронссон, чуть поморщившись, косится на Гарри Веракруса, – убедил наши власти, что репатриация вашей внучки – дело государственной важности.
Мы смотрим на мистера Гарри Веракруса, который, судя по всему, человек весьма влиятельный, хотя так сразу и не скажешь. Он опирается на калитку, как сосед, заглянувший поболтать, и делает вид, что несколько смущен.
– Обычно мне удается хоть как-то подготовить почву, Холли, – говорит он своим молодым голосом. – Увы, на этот раз я лишен такой возможности. Дело в том, что я – Маринус.
Меня качает, будто на волнах; хватаюсь за что попало – за дверную раму и за локоть Лорелеи. Слышу, как с шелестом переворачиваются страницы толстой книги, но это всего лишь ветер шуршит в кустах. Доктор из Грейвзенда; психиатр из Манхэттена; голос у меня в голове в невероятном, невозможном лабиринте; и этот молодой человек в десяти шагах от меня…
Погодите. С чего это я взяла? Да, Гарри Веракрус похож на честного человека, но записного лжеца по виду не отличишь. И тут в голове у меня звучит его голос: Лабиринт Джеко, чертог под куполом, тени птиц, золотое яблоко… Он спокойно и всезнающе глядит на меня. Смотрю на остальных, но очевидно, что никто этих слов не слышит. Это я, Холли. Честное слово. Извини за внезапное появление. Я знаю, что у тебя сегодня был трудный день.
– Ба? Что с тобой? – встревоженно спрашивает Лорелея. – Ты не хочешь присесть?
Звонко поет дрозд, сидя на черенке лопаты, воткнутой в грядку кормовой капусты.
А Маринус мысленно произносит: Долго объяснять. Золотое яблоко было спасательной шлюпкой для одной-единственной души, а мне пришлось искать иной выход и иное тело. Дорога назад оказалась окольной. Лишь через шесть лет мне удалось возродиться в восьмилетнем мальчике из сиротского приюта на Кубе, что совпало с началом карантина в две тысячи тридцать первом году. Остров я покинул только в две тысячи тридцать пятом, когда этому телу было всего двенадцать лет. Потом я добрался до Манхэттена, но там все одичало, а дом сто девятнадцать «А» был заброшен, так что с остальными хорологами я связался только через три года. Затем рухнул интернет, и выследить тебя стало почти невозможно.
– А как же Война? – спрашиваю я. – Вы – то есть мы – победили?
Молодой человек неопределенно улыбается. Да. Можно сказать, что победили. Анахоретов больше не существует. Хьюго Лэм помог мне выбраться из Мрака, но его дальнейшая судьба мне неизвестна. Без психодекантации его тело состарилось, и теперь он пожилой человек, если, конечно, дожил до нынешних времен.
– Холли? – спрашивает Мо, боясь, что у меня помутилось в голове. – Какая война? О чем ты?
– Это мой старый друг, – отвечаю я. – Ну, когда я еще публиковалась.
Мо встревоженно смотрит на меня.
– Точнее, сын старого друга, – добавляет Маринус. – Моя мать была коллегой психиатра, у которого в детстве наблюдалась Холли.