Коммандер Аронссон очень вовремя получает какое-то сообщение и отворачивается, что-то говорит по-исландски в микрофон шлема. Потом он смотрит на часы, отключает переговорное устройство и снова обращается к нам:
– Капитан «Сьяулфстейди» хочет выйти в море через сорок пять минут. Времени для принятия решения маловато, Лорелея, но нам не хочется привлекать к себе излишнее внимание. Прошу вас, обсудите все с родными, а мы… – он смотрит на лейтенанта Эриксдоттир, – постараемся, чтобы вам никто не мешал.
Полевые мыши, куры, воробьи, собака. Сад полон глаз.
– Пойдемте в дом, – говорю я Гарри Маринусу-Веракрусу.
Он отворяет скрипучую калитку. Он идет по двору. Как здороваться с возрожденным атемпоралом, которого не видела восемнадцать лет и считала погибшим? Обнять? Расцеловать в обе щеки? Гарри Веракрус улыбается, а Маринус во мне произносит: Да, странно. Добро пожаловать в мой мир. Точнее, с возвращением, пусть и ненадолго. Я отхожу в сторону, пропускаю его в дом, и вдруг меня осеняет.
– Коммандер Аронссон, позвольте спросить?
– Да, конечно.
– В Исландии есть инсулин?
Он недоуменно морщит лоб, и Маринус оборачивается:
– По-исландски это будет точно так же, коммандер Аронссон. Инсулин. Лекарство от диабета.
– А-а. – Аронссон кивает. – Этот препарат производится на новом заводе, неподалеку от авиабазы в Кеблавике. Лекарство необходимо нескольким тысячам исландцев, в том числе нашему министру обороны. А почему вы спрашиваете? У вашей внучки диабет?
– Нет, – говорю я. – Мне просто любопытно.
На кухне я включаю лампу на солнечных батареях. Она мерцает, как свеча. Ужин почти готов, но есть никому не хочется.
– Ба, я не могу поехать в Исландию, – говорит Лорелея.
Мне надо уговорить ее во что бы то ни стало.
– Поезжай, Лол! – говорит Рафик, и я мысленно его благодарю. – У тебя там будет хорошая жизнь. Ведь правда будет, мистер Вера… Верак…
Маринус изучает книги на полках шкафа.
– Те, кого я уважаю, могут называть меня просто Маринус. Да, Рафик, ты прав: в Исландии никто не голодает, все получают хорошее образование, и там безопаснее, чем на Шипсхеде. Как сегодня выяснилось.
– Лол, это же твоя спасательная шлюпка, – восклицает Рафик.
– Спасательная шлюпка с билетом в один конец? – спрашивает Лорелея.
Молодой человек чуть морщится:
– На спасательных шлюпках обратных билетов не выдают.
– В таком случае я никуда не поплыву. Я вас не брошу. – Сейчас Лорелея так похожа на Ифу, что сердце опять сжимается от горя. – Раф, будь ты на моем месте, ты бы тоже никуда не поехал, я знаю!
Рафик тяжело вздыхает:
– А будь ты на моем месте, ты была бы диабетиком в стране, где нет инсулина! Подумай об этом.
Лорелея с несчастным видом отводит глаза и молчит.
– У меня вопрос. – Мо усаживается на стул у кухонного стола и прислоняет трость к столешнице. – Точнее, три вопроса. Мистер Маринус, Холли была знакома с вашей матерью, это понятно, но с чего вдруг она доверит вам заботу о Лорелее?
Маринус засовывает руки в карманы, покачивается с пятки на носок, демонстрируя юношескую гибкость суставов.
– Профессор, за сорок минут я не смогу вас убедить, что я – человек порядочный и что мне можно доверять. Я могу лишь посоветовать вам обратиться за разъяснениями к Холли Сайкс.
– Долго рассказывать, Мо, – говорю я. – Маринус, точнее, его мать… в общем, там все очень запутано, но она спасла мне жизнь.
– В «Радиолюдях» упоминается Маринус, – вспоминает Мо, внимательный и вдумчивый читатель. – Весьма значительный персонаж. Врач из Грейвзенда. – Она смотрит на меня. – Это его родственник?
– Да, – признаюсь я, не желая рассказывать об атемпоралах.
– Доктор Маринус был моим дедом, по линии китайских родственников. – (Что, в общем-то, почти не ложь.) – А в двадцатые годы нынешнего века Холли оказала огромную услугу моей матери, Айрис, и ее друзьям. Что, возможно, предвосхищает ваши следующие вопросы, профессор. Я в долгу перед Холли Сайкс, и возможность обеспечить ее внучке ту жизнь, которая была до Помрачения, – в некотором роде частичная выплата этого долга.
Мо кивает, подтверждая верность догадки Маринуса.
– А откуда вам так хорошо известно, что происходит на Шипсхеде?
– У нас есть доступ к спутникам-шпионам.
Мо снова сдержанно кивает, но не в силах сдержать любопытство исследователя:
– К чьим?
– Ну, китайские ретрансляторы – самые лучшие, русские системы спутниковой связи прекрасно работают в ясную погоду, но нашу информацию мы получаем через последний работающий спутник американской системы «Ай-сат». Пентагон больше не защищает ее от несанкционированного доступа.
– А из космоса видно, что делается на Шипсхеде? – с изумлением спрашивает Рафик. – Это… ну, как Бог. Или это магия?
– Ни то ни другое. – Маринус улыбается мальчику. – Это технология. Я видел, как к вам в курятник вчера забралась лиса, и тебя, убийца, тоже видел. – Он ласково почесывает Зимбру за ухом, и пес не возражает; Маринус переводит взгляд на меня. – Несколько месяцев назад Л’Охкна, наш компьютерный специалист, засек трансляцию, совпадавшую с записью голоса Холли. Разумеется, я помнил, что вы сюда переехали, но не мог связаться с вами раньше, из-за ньюфаундлендского кризиса. А после аварии на Хинкли-Пойнт и ухода «Перл» с Арендованных Территорий стало ясно, что требуется срочно принимать меры. И вот мы здесь. – Он замечает скрипку Лорелеи. – Кто здесь играет?
– Я. Немножко, – говорит Лорелея. – Это папина скрипка.
Маринус берет скрипку, рассматривает ее, как заправский скрипичный мастер – кто знает, может он им когда-то и был.
– Великолепный инструмент!
– А чем вы занимаетесь в Исландии, Маринус? – Ноги ноют, и я сажусь рядом с Мо.
– У нас экспертно-аналитический центр. Еще до моего прибытия Л’Охкна без ложной скромности назвал его «Предвидение». С нами трудится Рохо, тот, кто присматривал за Ифой восемнадцать лет назад, когда ты была на Манхэттене, и еще несколько человек. В отличие от моей матери, нам приходится больше иметь дело с политикой. Президент ценит наши советы, хотя военные с ними не всегда согласны. – Маринус перебирает струны скрипки, оценивая звучание. – Осталось всего тридцать минут, Холли. Нужно принять решение о будущем Лорелеи.
– Я уже все решила, – заявляет моя внучка. – Я не могу оставить бабушку и Рафа. И Мо.
– Очень благородное решение, Лорелея. Можно, я сыграю?
Опешив, Лорелея отвечает:
– Да, конечно.
Маринус берет смычок, пристраивает скрипку к подбородку и наигрывает «Не плачь по мне, Аргентина».
– Теплый звук. Только первая струна чуть-чуть фальшивит. Холли, ты что-то придумала.
Ну конечно же, Маринус прекрасно читает – или угадывает – мысли.
– Если Лорелея уедет с тобой, ей будет гарантирована полная безопасность?
– Да, несомненно.
– Значит, корабль в заливе – спасательная шлюпка, возвращающая к цивилизации?
– В метафорическом смысле – да.
– Коммандер Аронссон говорит, что поехать может только Лорелея?
– Технически – да.
– А ты не можешь превратить одно место в два? Ну, с помощью твоей… – Я делаю пасс в воздухе.
Маринус напоминает адвоката, удовлетворенного ходом судебных слушаний.
– Что ж, коммандера и лейтенанта придется подвергнуть увещанию. А когда шлюпка приблизится к «Сьяулфстейди», я трансверсирую к капитану корабля и его первому помощнику и повторю увещание, чтобы бедного Рафика не отправили на берег. Ну а в плавании надо будет возобновлять и повторять эту процедуру, пока мы не пройдем рубеж невозврата, после чего все начнут задумываться о причинах своих действий. Честно говоря, это невероятно трудная задача. Такое подвластно лишь истинному адепту, владеющему всеми тайнами Глубинного Течения.
Во мне вспыхивают нетерпение, благодарность и надежда.
– Значит, можешь?
Маринус опускает скрипку:
– Да, но только для Лорелеи и Рафика. У наших моряков тоже есть дети, а увещание, основанное на неосознанном сочувствии, действует быстрее и надежнее. Си Ло или Эстер Литтл смогли бы, наверное, распространить его и на вас с профессором, но моих способностей для этого недостаточно. Боюсь, я только все испорчу. Прости меня, Холли.
– Ничего страшного. А в Рейкьявике Лол и Раф останутся вместе?
– Мы что-нибудь придумаем. – Взгляд больших серых глаз Маринуса так же искренен, как взгляд Айрис Фенби. – Я могу забрать их к себе. Мы живем в здании бывшего французского консульства. Там всем места хватит. – Он поворачивается к Лорелее и Рафику. – Не волнуйтесь. Невзирая на свой юный возраст, я опытный опекун.
Тикают часы. У нас остается всего двадцать пять минут.
– Я не понимаю, Холли… – начинает Раф.
– Погоди, солнышко. Лол, если ты поедешь, то и Раф поедет с тобой в Страну Инсулина. А если ты останешься, то рано или поздно мы ничем не сможем ему помочь. Прошу тебя. Поезжай.
Наверху хлопает дверь. Мандариново сияет вечернее солнце. Лорелея вот-вот заплачет, и тогда меня не остановишь.
– А кто же позаботится о тебе, ба?
– Я о ней позабочусь! – сердито ворчит Мо, чтобы не дать Лорелее раскиснуть.
– И О’Дейли, – подхватываю я, – и Уолши, и вся наша новая Республика Шипсхед. Меня изберут министром водорослей и приставят ко мне почетный караул. – Не в силах смотреть на Лорелею, я отворачиваюсь, гляжу на каминную полку, где полустертые улыбающиеся лица умерших взирают на меня из недосягаемых миров за деревянными, пластмассовыми и перламутровыми рамками. Встаю, прижимаю детские головы к своим старым ноющим бокам, целую макушки. – Я обещала твоим маме с папой, Лол, что буду о тебе заботиться. И о тебе обещала заботиться, Раф. И если я посажу вас на корабль, то сдержу слово. Я буду спокойна и… – я сглатываю, – и счастлива, зная, что вы оба в безопасности, что вам не грозит все то… все то… – я киваю на город, – ох, все то, что сегодня произошло. И все то, что еще может случиться. Прошу вас, родные мои, сделайте мне такой подарок! Если вы… – Нет. «Если вы меня любите» – это шантаж. – Прошу вас, уезжайте… – горло у меня перехватывает, и я с трудом выдавливаю слова, – потому что вы меня любите.