– Я постоянная клиентка великолепного шляпника из Бата. Он завоевал массу наград. И пожалуйста, Брендан, зовите меня Полин, иначе мне кажется, что со мной беседует налоговый инспектор. Итак, бутоньерки – белая гвоздика для гостей невесты, алая – для гостей жениха.
– Ну, прямо война Алой и Белой розы, – замечаю я.
– Нет, нет, – морщится она, – это же гвоздики. Розы слишком колючие. А вы кто будете?
– Это наш Эд, – сказала Рут. – Эд Брубек. Муж Холли.
– Ах, тот самый неустрашимый репортер! Очень приятно. Полин Уэббер. – Пожатие затянутой в перчатку руки дробит мне кости. – Я так много о вас слышала от Шерон и Питера! Познакомьтесь с моим мужем, Остином, который… – Она оборачивается, но мужа на месте нет. – В общем, Остин жаждет с вами познакомиться. Мы очень рады, что вы успели на свадьбу. Там ведь и рейсы задерживают, и стреляют?
– Да. Из Ирака не так-то просто выбраться.
– Несомненно. Шерон говорила, что вы были в этом ужасном месте… Фа… Фалафа? Фалафель? Ну, где вешали людей на мосту.
– Фаллуджа.
– Я знала, что оно начинается на «Фа». Как все это отвратительно! И зачем только вмешиваться в подобные дела? – Она гримасничает, словно принюхиваясь, не протухла ли ветчина. – Нет, нам, простым людям, этого не понять. Ну да ладно… – Она вручает мне белую гвоздику. – Вчера я наконец-то познакомилась с Холли и с вашей дочуркой, Ифой. Очаровательная девочка, сладенькая, так бы и съела!
Я вспоминаю разъяренного гоблина на пирсе:
– Да, конечно.
– Пиппа! Феликс! В коляске живой младенец!
Миссис Уэббер куда-то убегает, а мы продолжаем шествовать по нефу. Брендан без конца с кем-то здоровается, пожимает руки, целует подставленные щеки – здесь присутствует внушительный контингент разнообразных ирландских родственников, включая легендарную двоюродную бабушку Эйлиш, которая в конце 1960-х проехала на велосипеде от Корка до Катманду. Я постепенно перекочевываю поближе к алтарю. У входа в ризницу замечаю Холли в белом платье, а рядом с ней – молодого человека с красной гвоздикой в петлице; Холли смеется какой-то его шутке. Когда-то и я мог ее вот так рассмешить. Этому парню она явно нравится, и мне очень хочется свернуть ему шею, но разве можно его винить? Холли выглядит просто сногсшибательно. Я подхожу к ним. Жесткий воротник новой рубашки натирает мне шею, а старый костюм жмет в раздавшейся талии, но лишний вес исчезнет, как только вернется прежний суровый режим, скудная диета и физические нагрузки.
– Привет, – говорю я.
Холли принципиально не смотрит в мою сторону.
– Привет, – откликается парень. – Меня зовут Дункан. Дункан Прист. Моя тетя пометила вас белой гвоздикой, значит вы гость со стороны Шерон.
Мы обмениваемся рукопожатием.
– А вы племянник Полин?
– Да. Двоюродный брат Питера. А с Холли вы знакомы?
– Мы постоянно встречаемся на свадьбах и похоронах, – невозмутимо заявляет Холли. – В общем, на всяких утомительных семейных мероприятиях, которые страшно мешают стремительной карьере.
– Я – отец Ифы, – объясняю я ошарашенному Дункану Присту.
– Тот самый Эд? Эд Брубек? Ваша… – он глядит на Холли, – вторая половина? Как жаль, что вы вчера вечером пропустили мальчишник Пита!
– Увы! Но я постараюсь справиться с постигшим меня разочарованием.
Дункан Прист, чувствуя мое дурное настроение, благодушно замечает:
– Да, конечно. Ну, пойду проверю, как там дела.
– Простите Эда, Дункан, – говорит Холли. – Его жизнь до такой степени наполнена смыслом и приключениями, что ему позволено вести себя по-хамски со всеми нами, жалкими леммингами, рабами зарплаты, убогим офисным планктоном. Мы должны быть благодарны, что он хотя бы иногда замечает наше существование.
Дункан Прист улыбается ей, как взрослый в присутствии расшалившегося ребенка:
– Очень рад с вами познакомиться, Холли. Надеюсь, мы еще увидимся на банкете.
Он уходит. Мерзкий тип.
Я отказываюсь слушать предательский внутренний голос, утверждающий, что «мерзкий тип» – это я.
– Великолепно, – говорю я Холли. – Твоя преданность выше всяческих похвал.
– Я тебя не слышу, Брубек, – презрительно бросает она. – Тебя здесь нет. Ты в Багдаде.
В обрамлении звездно-полосатого американского и обруганного нового иракского флагов генерал Майк Климт, опираясь на кафедру, обратился к представителям прессы, собравшимся в таком количестве и в таком возбуждении, которое наблюдалось лишь в декабре прошлого года, когда глава американской оккупационной администрации Льюис Пол Бремер-третий под громкие радостные возгласы объявил о поимке Саддама Хусейна. Мы надеялись, что полномочный представитель Бремер сегодня удостоит нас своим присутствием, но де-факто великий визирь Ирака уже создал непреодолимую пропасть между собой и СМИ, которые с каждым днем демонстрировали все более критическое к нему отношение и все реже вспоминали о событиях 11 сентября. Климт, глядя в шпаргалку, прочел:
– «Варварская жестокость, проявленная в Фаллудже тридцать первого марта, идет вразрез с любыми нормами цивилизованных стран как в мирное, так и в военное время. Представители наших вооруженных сил не будут знать отдыха, пока преступники не предстанут перед судом. Нашим врагам придется понять: решимость коалиции не только не была подорвана, но даже укрепилась после того, как было совершено это страшное злодеяние. Оно лишь доказывает, что злодеи в отчаянии. Они понимают, что Ирак совершил решительный поворот. Будущее принадлежит не автомату Калашникова, а урне для голосования. Именно поэтому президент Буш объявил о своей полной поддержке посланника Бремера и командующих операцией „Доблестная решимость“. Эта операция не позволит тем, кто хочет уничтожить историческую справедливость, терроризировать огромное большинство миролюбивых иракцев и поможет приблизить день, когда иракские матери смогут наконец разрешить детям играть во дворе и будут столь же спокойны за них, как спокойны за своих детей американские матери. Спасибо за внимание».
– Я совершенно уверен, – пробормотал мне на ухо Биг-Мак, – что генерал Климт никогда не был матерью в Детройте.
Когда Климт согласился ответить на несколько вопросов, в зале сразу поднялся крик. Победителем в словесном побоище оказался Ларри Доул из Ассошиэйтед Пресс:
– Генерал Климт, вы можете подтвердить или опровергнуть сведения, предоставленные больницей Фаллуджи? Якобы за последнюю неделю были убиты шестьсот мирных жителей и более тысячи ранены?
Эти слова вызвали бурную реакцию присутствующих: США не учитывают и, возможно, не в состоянии учитывать число иракцев, убитых в перестрелках, так что подобный вопрос сам по себе означал критику их действий.
– Временная коалиционная администрация… – Климт, набычившись, посмотрел на Доула, – это не статистическое бюро. Мы осуществляем борьбу с инсургентами. Но я вот что скажу: в том, что в Фаллудже пролилась невинная кровь, виноваты они, а не мы. И если мы порой и совершаем ошибку, то всегда выплачиваем компенсацию.
По поводу компенсаций я готовил специальный репортаж для «Подзорной трубы»: кровавые выплаты снизились с двух с половиной тысяч до пятисот долларов за каждого убитого – меньше суммы, которую жители западных стран за раз снимают в банкомате, – а юридические формулировки на англоязычных бланках, которые необходимо заполнить для получения компенсации, большинству иракцев понятны так же, как марсианский.
– Генерал Климт, – спросил немецкий репортер, – у вас достаточно войск для поддержания оккупации или же вы будете просить министра обороны Рамсфелда направить сюда дополнительные батальоны для подавления обширных очагов сопротивления, которые возникают по всей территории Ирака?
Генерал отогнал от себя муху:
– Во-первых, мне не нравится слово «оккупация»: мы участвуем в реконструкции. Во-вторых, где они, эти обширные очаги сопротивления? Вы их видели? Вы сами бывали в тех местах?
– Сейчас слишком опасно ездить по шоссе, генерал, – сказал немец. – Вот вы когда в последний раз ездили на машине по провинциям?
– Будь я журналистом, – криво усмехнулся Климт, – я бы не торопился так опрометчиво смешивать слухи с реальностью. На самом деле в Ираке стало значительно безопаснее. Все. Еще один последний вопрос, и я…
– Я хотел спросить, генерал, – ветеран «Вашингтон пост» Дон Гросс успел вклиниться первым, – готова ли Временная коалиционная администрация признать вымыслом оружие массового поражения, якобы имевшееся у Саддама Хусейна?
– Вы опять за свое! Пора забыть эти старые сказки. – Климт побарабанил пальцами по краю кафедры. – Послушайте, Саддам Хусейн зверски убил десятки тысяч людей, в том числе женщин и детей. Если бы мы не уничтожили этого арабского Гитлера, погибли бы еще десятки тысяч. На мой взгляд, тут как раз виновны пацифисты, не желавшие признавать, что архитектор геноцида должен понести справедливое наказание за свои ужасающие преступления. Мы, возможно, никогда так и не узнаем, на какой стадии находилась его программа создания оружия массового поражения. Но для простых иракцев, которые мечтают о мирном и счастливом будущем, этот вопрос значения не имеет. На этом мы, пожалуй, и завершим нашу встречу…
Вопросы продолжали сыпаться со всех сторон, но бригадный генерал Майк Климт под вьюжное мерцание фотовспышек направился к выходу.
– Мораль сей басни такова, – заявил Биг-Мак, от которого разило жареной картошкой и виски, – если хочешь новостей, избегай «зеленой зоны».
Я выключил диктофон и закрыл блокнот:
– Ладно, и так сойдет.
Биг-Мак фыркнул:
– Для очередной статьи «Официальная версия событий и действительное положение дел на местах»? Значит, ты все-таки собираешься на запад?
– Ну да, Насер уже приготовил корзину для пикника – имбирное пиво и все такое.
– Похоже, ваш пикник будет сопровождаться фейерверками.
– Насер знает несколько объездных дорог. А что мне еще остается? Перепечатать пастеризованную подачку нашего славного вояки Климта, надеясь, что эту чушь примут за журналистское расследование? Или попытаться сделать так, чтобы «Подзорную трубу» снова внесли в список одобренных изданий и официально разрешили мне часов шесть поездить вокруг да около на бронированном «Хамви» и сварганить для Олив еще один стандартный материальчик «Ирак глазами морского пехотинца»? «„В укрытие!“ – заорал стрелок, снаряд из РПГ рикошетом отскочил от брони, и начался сущий ад».