– Нефть обычно просто закупают. Как мы закупали ее у Ирака и раньше, до войны в Персидском заливе.
– Зато посадить марионеточное правительство гораздо дешевле! – Ли шутливо показывает мне язык. – И легче заключать прибыльные контракты на самых выгодных условиях. Пальчики оближешь!
– Может, иракцам как раз это и не нравится, – говорит Остин Уэббер, отец Пита и Ли, бывший управляющий банка, а ныне пенсионер с унылым взглядом и огромным лбом, выпуклым, как у клингона. – Может, они не хотят, чтобы ими управляли марионетки. Мне такая вот перспектива не слишком бы понравилась.
– Да дайте же Эду ответить на мой вопрос! – возмущается Полин. – Почему вторжение в Ирак пошло вразрез с первоначальным сценарием?
У меня гудит голова. После предъявленного Холли ультиматума я почти не спал и, кажется, перепил шампанского.
– Потому что сценарий был написан не для Ирака как такового, а для некой фантазии на тему Ирака, придуманной Рамсфелдом, Райс, Бушем и прочими. Причем того Ирака, который они себе вообразили по рассказам так называемых «иракских беженцев». Они рассчитывали, что Ирак – цельное, единое государство, как Япония в тысяча девятьсот сорок пятом, – поясняю я. – А выяснилось, что Ирак находится в состоянии хронической гражданской войны между шиитами, составляющими большинство, и меньшинствами суннитов и курдов. Саддам Хусейн, суннит, навязал стране жестокий мир, но после того, как с Саддамом разделались, гражданская война вспыхнула с новой силой и окончательно вышла из-под контроля, так что Временная коалиционная администрация не в состоянии с ней справиться. Для того, кто контролирует ситуацию, нейтралитет невозможен.
Оркестр в дальнем конце зала играет «Танец маленьких утят».
– Значит, сунниты сражаются в Фаллудже, потому что хотят вернуть во власть лидера-суннита? – спрашивает Рут.
– Это одна из причин; но в других местах шииты ведут войну, потому что хотят изгнать из своей страны иностранцев.
– Жизнь в оккупации – не сахар, – кивает Остин. – Это понятно. Но разве иракцам не стало лучше жить?
– Два года назад среднестатистический житель Ирака – мужчина – имел работу. Теперь работы нет. В стране было водоснабжение и электричество. Теперь нет ни воды, ни электричества. Два года назад не было проблем с бензином. Теперь бензина нет. Раньше была развитая система канализации, теперь туалетов больше нет. Детей отправляли в школу, не опасаясь, что их похитят. Теперь это невозможно. Два года назад Ирак был истощен санкциями, но страна худо-бедно жила. А теперь нет.
Похожий на араба официант наливает мне кофе из серебряного кофейника. Я благодарю и думаю, что парень наверняка считает, будто я несу всякую хрень.
– И кто в этом виноват? – интересуется Шерон, готовая обсуждать ближневосточные проблемы даже на своей свадьбе.
– Это смотря кого спросить.
– Вот мы тебя и спрашиваем, – говорит жених Питер.
Я пробую кофе. Вкусный.
– Сейчас Ираком фактически правит Льюис Пол Бремер-третий, приспешник Киссинджера. Возглавив Временную коалиционную администрацию, он издал два указа, которые и стали основой оккупационной политики. Согласно первому указу, все члены партии Баас, занимавшие руководящие посты, были уволены. Один-единственный росчерк пера отправил на свалку государственных чиновников, научных работников, преподавателей, полицейских, инженеров, врачей – в общем, всех тех, кто был необходим для скорейшего восстановления страны. Пятьдесят тысяч представителей иракского среднего класса, потеряв зарплату, пенсию и будущее, теперь всей душой желают, чтобы оккупационный режим потерпел неудачу. Вторым указом Бремер расформировал иракскую армию. Военные не получили ни денежного довольствия, ни пенсий – ничего. Зато появились триста семьдесят пять тысяч потенциальных инсургентов – безработных, вооруженных и обученных убивать. Легко, конечно, судить задним числом, но правитель оккупированного государства обязан предвидеть ближайшее будущее или хотя бы прислушаться к советам тех, кто на это способен.
Звонит телефон Брендана.
– Слушаю, Джерри, – говорит Брендан, отворачиваясь от нас. – Как дела на Айл-оф-Догс?
– Но если Бремер не справляется с порученной ему задачей, – спрашивает Питер, распуская узел белого шелкового галстука, – то почему его не отзывают?
– Его дни сочтены. – Я бросаю в кофе кусочек сахара. – Но абсолютно все, от президента до последнего клерка в «зеленой зоне», заинтересованы в том, чтобы повстанцев считали небольшой группой фанатиков и верили, что общая ситуация в стране идет на поправку. В «зеленой зоне» – как в сказке «Новое платье короля»: того, кто осмелится сказать правду, объявляют государственным изменником. С теми, кто реально смотрит на вещи, происходят всяческие неприятности.
– Но ведь за пределами «зеленой зоны» истинное положение дел становится очевидным, – говорит Шерон.
– Большая часть служащих Временной коалиционной администрации не покидает «зеленой зоны». Никогда и ни за что. Разве что едут в аэропорт.
Если бы Остин Уэббер носил монокль, он бы у него выпал.
– Господи, но как же управлять страной, сидя в бункере?!
Я пожимаю плечами:
– Формально. Неадекватно. В полном неведении.
– Но военным же известно, что происходит. В конце концов, это их убивают и взрывают.
– Да, Остин, им все известно. Они давно ведут жестокую борьбу со сторонниками Бремера, но зачастую поступают так, будто их цель – радикализовать население. Дядя Азиза, моего фотографа, – фермер в окрестностях Кербелы, у него там несколько акров оливковых рощ. Точнее, у него было несколько акров оливковых рощ. В октябре прошлого года, после нападения на колонну военного транспорта в тех краях, коалиционные силы обратились к местным жителям за «сведениями о бандитах». Поскольку никакой полезной информации представлено не было, взвод морпехов начисто вырубил все рощи, дабы «впредь обеспечить активное сотрудничество местного населения с властями». Вот и представьте, какое «сотрудничество» вызвал этот бессмысленный вандализм.
– Совсем как англичане в Ирландии в тысяча девятьсот шестнадцатом, – встревает Ошин О’Дауд. – Они повторяли бессмертную заповедь агрессоров – «Туземцы понимают только силу» – до тех пор, пока сами в нее не поверили. И обрекли себя на поражение.
– Но я тридцать лет регулярно езжу в Штаты, – возражает Остин. – Мои американские знакомые – мудрые, сострадательные, достойные люди, с которыми общаться одно удовольствие. Нет, я ничего не понимаю!
– Видишь ли, Остин, американский банкир – не недоучка из Небраски, чей лучший друг попал под пулю, выпущенную улыбчивым иракским подростком с пакетом яблок. Тем самым подростком, отец которого чинил антенну на крыше, а его снял очередью стрелок «Хамви». Тот самый стрелок, у которого приятель погиб от разрывной пули, выпущенной снайпером с крыши соседнего дома. А сестра этого снайпера накануне ехала в автомобиле, который остановился на перекрестке, пропуская конвой военного атташе, и охранники на всякий случай изрешетили автомобиль автоматным огнем, понимая, что если они не ошиблись, то спасут атташе от смертника-взрывника, а если ошиблись, то иракское законодательство к ним неприменимо. В конечном счете все войны развиваются за счет того, что поедают собственное дерьмо, затем производят на свет еще больше дерьма и снова его поедают.
Моя метафора несколько переходит дозволенные границы.
Ли Уэббер завязывает оживленную беседу с приятелем за соседним столом.
А его мать спрашивает:
– Кто хочет последний кусочек свадебного торта?
Один мой глаз, не вжатый в землю, высмотрел чернокожего морпеха, и, к своему удивлению, я обнаружил, что могу читать по губам.
– Вот я тебя сейчас сфотографирую, сволочь! – грозил негр Азизу.
– Он работает на меня! – заорал я, плюясь песком.
Солдат свирепо уставился на меня:
– Что ты сказал?
Слава богу, «Чинук» наконец-то удалился, так что морпех меня услышал.
– Я журналист, – пробормотал я, пытаясь высвободить рот. – Британский журналист. – Мой голос звучал сухо и невнятно.
Над моим ухом послышался протяжный говор уроженца Среднего Запада:
– Хрена лысого ты журналист!
– Но я действительно британский журналист, меня зовут Эд Брубек… – Я старательно выговаривал каждое слово, подражая манере Кристофера Хитченса. – Сотрудник журнала «Подзорная труба». Хороших фотографов трудно найти, так что, пожалуйста, попросите вашего бойца не целиться ему в голову.
– Майор! Этот гребаный урод заявляет, что он британский журналист.
– Кто-кто? – Под армейскими ботинками захрустел гравий. Владелец ботинок рявкнул мне в ухо: – Ты по-английски говоришь?
– Да, я британский журналист, и если…
– А чем ты можешь это подтвердить?
– Мое журналистское удостоверение и документы на аккредитацию в белой машине.
– В какой еще белой машине? – фыркнул он.
– В той, что стоит на краю поля. Если ваш боец уберет колено с моей шеи, я покажу.
– Представителям служб массовой информации полагается носить удостоверение при себе.
– Если бы инсургенты обнаружили при мне журналистское удостоверение, меня бы убили. Майор, распорядитесь, пожалуйста, насчет моей шеи.
Колено убрали.
– Встать. Медленно. Медленно, я сказал!
Ноги отказывались мне подчиняться. Ужасно хотелось растереть шею, но я не решался, чтобы не подумали, будто я лезу за оружием. Офицер снял летные очки. Возраст его определить было трудно: около тридцати, но лицо покрывал слой сажи и копоти. Под офицерскими знаками различия была вышита фамилия: «ХАКЕНСАК».
– Какого хрена британский журналист в прикиде вонючего верблюжатника тусуется с тряпкоголовыми в чистом поле возле сбитого О-Ха-пятьдесят восемь-Дэ?
– Здесь я потому, что это новости. А одеваюсь я так, чтобы не выделяться, потому что людей европейской внешности могут и пристрелить.
– Ага, значит, вырядился поганым арабом, так тебя наши чуть не пристрелили.