– Я очень рад за наш «интеллектуальный Вудсток»!
Оценивающе разглядываю эту Сайкс: худощавая, серьезная, с морщинками; лет за сорок, черноволосая, с проседью. К поклонникам она неизменно добра, для каждого находит дружеское слово – сразу видно, что раздавать автографы ей в новинку. Или во мне говорит зависть? Нет. Искренне верить в существование сверхъестественного может только полный идиот, а на подобные выдумки способен лишь шарлатан. Чему тут завидовать?
Рекламная дева спрашивает, готов ли я подписывать книги. Я киваю. Фестивальный эльф спрашивает, не принести ли мне еще бокал вина.
– Нет, спасибо, – отвечаю я; мое пребывание здесь обещает быть недолгим.
К столу подходит мой первый почитатель. У него зубы цвета карамели и измятый коричневый костюм, унаследованный от покойного отца.
– Я ваш самый-самый-самый большой поклонник, мистер Херши, и моя покойная матушка…
Убиться можно.
– Джин с тоником, – говорю я фестивальному эльфу. – Джина побольше, тоника поменьше.
Последняя почитательница, эдакая ковентрийская Волумния, излагает мне мнение тамошнего клуба книголюбов о «Рыжей обезьяне», которая «в общем всем понравилась», но частое употребление прилагательных «дерьмовый» и «долбаный» их несколько напрягает. Любезный читатель, Херши и здесь не тушуется:
– Так зачем же ваш дерьмовый клуб выбрал для обсуждения именно эту долбаную книгу?
Три букиниста требуют, чтобы я подписал целую стопку первого издания «Сушеных эмбрионов», что, разумеется, увеличит цену каждого экземпляра фунтов на пятьсот.
Я спрашиваю:
– А зачем это мне?
Один из букинистов заводит душещипательный рассказ о том, как они ехали «аж из самого Эксетера, дружище, вот только ради этого, тебе ж ничего не стоит туточки подписать, а?», на что я предлагаю немедленно выплатить мне пятьдесят процентов от новой цены. Дружище. Он тут же испаряется, нищеброд. Так, что там у нас дальше? Торжественный прием в павильоне «Бритфоун» в честь открытия фестиваля, где придется вытерпеть аудиенцию, по счастью недолгую, с лордом Роджером и леди Сьюз Бриттан. Я встаю… и вдруг чувствую, что на лбу у меня сияет метка снайпера. Кто это? Оглядываюсь и вижу, что на меня уставилась Холли Сайкс. Наверное, ей интересно посмотреть на настоящего писателя. Щелкаю пальцами, подзываю рекламную деву:
– Я – знаменитость, заберите меня отсюда!
На пути к павильону «Бритфоун» замечаю курительную палатку, спонсируемую компанией «Вин-ту-вин», ведущим европейским поставщиком этически чистых трансплантатов. Заявляю своим спутникам, что присоединюсь к ним позже; редактор Оливер выражает желание пойти со мной, но я предупреждаю, что некурящих там штрафуют на двести фунтов, и он понимает намек. Рекламная дева с материнской заботой спрашивает, есть ли у меня гостевой пропуск, чтобы пройти мимо вышибал.
Извлекаю из кармана пластмассовую карточку, которую не намерен цеплять на шею, и говорю:
– Если я заблужусь, то пойду на звук ножей, вонзающихся в спину.
В палатке «Вин-ту-вин» мои братья по ордену Святого Никотина сидят на барных табуретах, беседуют, читают или пустыми глазами пялятся в экраны смартфонов, деловито шевеля пальцами. Все мы реликты той эпохи, когда курение в кинотеатрах, самолетах и поездах было в порядке вещей, а голливудских героев узнавали по марке сигарет. В наши дни не курят даже кинозлодеи. Курение стало выражением бунтарского духа, поскольку его фактически объявили противозаконным. Но что мы без дурных пристрастий? Скучные. Пресные. Лишенные смысла жизни. Мой отец жить не мог без киносъемочной суматохи. У Зои тоже есть пристрастия: модные диеты, однобокие предвзятые сравнения Лондона и Монреаля и пичканье Джуно и Анаис витаминами.
Я закуриваю, обдаю альвеолы дымом и предаюсь мрачным мыслям о Ричарде Чизмене. Нужно как-то очернить его репутацию, разрушить его материальное благополучие, а потом посмотреть, пожмет ли он презрительно и равнодушно плечами в стиле «но я, черт побери, не позволю этому испортить мой обед». Сминаю окурок в пепельнице, представляя, что тычу его в глупый глаз Чизмена.
– Мистер Херши? – Юный толстяк-коротышка в очках и бордовом пиджаке «Бёрберри» прерывает мои мстительные фантазии. Голова у него наголо выбрита, а сам он болезненно одутловатый, как Хрюшка из «Повелителя мух».
– Книг я больше не подписываю. Обращайтесь лет через пять.
– Нет, я хотела бы подарить книгу вам. – Так, это не мальчик, а девочка, с мягким американским выговором. Похоже, азиатоамериканка. Ну или наполовину азиатоамериканка.
– А я хотел бы покурить. За последние годы я страшно устал.
Не обращая внимания на намек, девица протягивает мне тоненький томик:
– Мои стихи. – Ага, изданные на свои деньги. – «Пожиратели душ», Солей Мур.
– Незапрошенных рукописей не читаю.
– Человечество просит вас сделать исключение.
– Умоляю вас, мисс Мур, не сочтите за грубость, но я скорее вырву себе зуб без обезболивающего, или очнусь в каком-нибудь инопланетном зоопарке, где меня заставят спариваться с Афрой Бут, или безропотно приму шесть пуль в сердце, но никогда и ни за что не стану читать ваши стихи. Вам ясно?
Солей Мур остается совершенно спокойной, что лишь подтверждает ее безумие:
– Уильяма Блейка при жизни тоже не признавали.
– Уильям Блейк имел одно неоспоримое достоинство: он был Уильямом Блейком.
– Мистер Херши, если вы это не прочтете и ничего не предпримете, то будете виновны в анимациде. – Она кладет «Пожирателей душ» рядом с пепельницей, надеясь, что я хотя бы поинтересуюсь значением выдуманного слова. – Вы в Сценарии! – убежденно заявляет она и наконец-то сваливает с таким видом, будто сразила меня своим последним, убийственным аргументом.
Я делаю еще пару затяжек, краем уха ловлю обрывок разговора: «Херши? Кажется, это и правда он». – «Нет, вряд ли, Криспин Херши еще не такой старый». – «А ты спроси». – «Вот сам и спрашивай». М-да. Я разоблачен. Сминаю «раковую палочку» и сбегаю из Эдема курильщиков.
Павильон «Бритфоун», творение некоего знаменитого, но неизвестного мне архитектора, содержит «отсылки» к Адрианову валу, лондонскому Тауэру, тюдоровским особнякам, послевоенной застройке, стадиону Уэмбли и доклендским небоскребам. Тошнотворное зрелище! Павильон увенчан голографическим флагом с логотипом «Бритнет», а входом служит вдвое увеличенная копия знаменитой черной двери дома номер 10 на Даунинг-стрит. Охранники в мундирах бифитеров требуют предъявить VIP-пропуск. Роюсь в карманах пиджака, брюк и снова пиджака – пропуска нет.
– Что за хрень?! Он же только что был… Послушайте, я – Криспин Херши.
– Извините, сэр, – говорит бифитер. – Без пропуска нельзя.
– Проверьте список. Криспин Херши. Писатель.
Бифитер мотает головой:
– У меня приказ.
– Да я всего час назад был здесь на гребаном мероприятии!
Подходит второй бифитер, обращает на меня сияющий взгляд истинного фаната:
– Вы… вы что, правда… О господи! Вы – это он…
– Да, я – он самый. – Я презрительно кошусь на первого бифитера. – Благодарю вас.
Мой благородный бифитер проводит меня через фойе, где простых смертных подвергают личному досмотру и проверяют их сумки.
– Прошу прощения, сэр. На сегодняшнем торжестве присутствует президент Афганистана, так что нам приказано быть настороже. Мой коллега плохо знает современную художественную литературу. К тому же на фотографиях вы выглядите гораздо старше.
Какое лестное заявление.
– Правда?
– Если бы я не был вашим поклонником, сэр, я бы вас не узнал. – Мы входим в зал, где толпятся сотни людей, и благородный бифитер обращается ко мне с просьбой: – Сэр, мне очень неловко вас просить, но… – Он извлекает из своего нелепого мундира книгу. – Ваш последний роман превзошел все мои ожидания. Я вчера решил почитать перед сном и до самого рассвета глаз не сомкнул. Моя будущая теща – ваша большая поклонница, и, в общем, это было бы самым лучшим предсвадебным подарком. Будьте так любезны…
Я достаю авторучку, а бифитер протягивает мне книгу, раскрытую на титульном листе. Только когда перо касается бумаги, я замечаю, что собираюсь подписать роман Джеффри Арчера «Тайна за семью печатями». Смотрю на бифитера, пытаясь понять, не розыгрыш ли это. Нет.
– Напишите, пожалуйста: «Брайди в день шестидесятилетия от лорда Арчера».
В трех шагах от нас стоит известный колумнист из «Таймс».
Пишу посвящение и говорю вышибале:
– Очень рад, что вам понравилось.
В павильоне собралось столько знаменитостей, что лучей их славы хватило бы на небольшое солнце: замечаю двоих «стоунзов», одного «пайтона»; моложавого пятидесятилетнего ведущего «Топ-гир»[72], который подшучивает над развенчанным американским чемпионом-велосипедистом; бывшего госсекретаря США; бывшего футбольного тренера, который раз в пять лет публикует новую автобиографию; бывшую главу МИ-6, которая ежегодно кропает третьесортные триллеры; пухлогубого астронома-телеведущего, который, по счастью, пишет только о своей астрономии. Все мы здесь по одной-единственной причине: каждый продвигает свою книгу.
– Высоко сижу, далеко гляжу и что я вдруг вижу? – шепчет мне какой-то старикан у бара с шампанским. – Настоящий литератор на литературном фестивале. Как жизнь, Криспин?
Незнакомец выдерживает испепеляющий взгляд Криспина Херши с уверенностью и бесстрашием человека в полном расцвете сил, хотя Время, этот вандал, наложило свою печать на его лицо. Морщины, словно процарапанные когтем, нос любителя виски, мешки под глазами, набрякшие веки. В кармане пиджака – шелковый платок, на голове – элегантная федора, но, черт возьми, как неизлечимо дряхлый старец все это выносит?
– А вы, простите, кто?
– Я – твое будущее, мой мальчик. – Он поворачивает некогда красивое лицо из стороны в сторону. – Смотри, смотри хорошенько. Ну и как?
Судя по всему, сегодня День безумцев.