– Ну вот, все, что ты просил? Доволен?
– Вполне! Спасибо, Мигель.
Как и все мои лучшие сюжеты, этот складывается сам по себе.
– Эй, Криспин! – окликает меня австралийский поэт Кенни Блоук от дальних ворот кактусового сада, где стоит еще одна группка почетных гостей. – Тут с тобой хотят познакомиться.
Мы с Мигелем присоединяемся к кружку приглашенных, как выясняется, писателей под кронами древовидных папоротников. Иностранные имена мне ни о чем не говорят – ни один из моих новых знакомцев явно не публиковался в «Нью-Йоркере», однако, когда Кенни Блоук представляет меня бледнокожей угловатой брюнетке, я содрогаюсь от воспоминания, прежде чем он называет ее имя:
– Холли Сайкс, тоже из Англии.
– Рада знакомству, мистер Херши, – говорит Холли Сайкс.
– Мы с вами, кажется, встречались, – туманно говорю я.
– В прошлом году, на фестивале в Хей-он-Уай.
– На мерзопакостном приеме в жутком павильоне?
– Нет, мистер Херши, в книжной палатке. Мы с вами в одно и то же время раздавали автографы.
– Погодите-ка… Ах да! Вы – Холли Сайкс, которая пишет про ангелов.
– Только не про тех ангелов, у которых в руках арфа, а над головой нимб, – добавляет Кенни Блоук. – Холли пишет о внутренних голосах, которые, как я только что упомянул, сродни духам-наставникам из верований моих соплеменников.
– Мисс Сайкс, меня зовут Мигель Альварес, – елейно вступает Мигель. – Я редактор издательства «Оттопуссо», издаю Криспина. Я очень рад, что мне выпала особая честь с вами познакомиться.
Холли Сайкс пожимает ему руку:
– Рада знакомству, мистер Альварес.
– А правда, что в Испании продано более полумиллиона ваших книг?
– Похоже, моя книга нашла путь к сердцу испанских читателей, – говорит она.
– Ури Геллер находит путь к любым сердцам. – Я все-таки пьян. – Помните Ури? Закадычного приятеля Майкла Джексона? В Японии он очень знаменит. Просто невероятно. – У моего коктейля вкус манго и морской воды.
Мигель улыбается мне, но глаза его остаются устремленными на женщину по фамилии Сайкс, будто у куклы «Экшн-мен», с которой я играл в детстве.
– А вы довольны своими испанскими издателями, мисс Сайкс?
– Как вы сами сказали, они продали свыше полумиллиона экземпляров моей книги.
– Великолепно! Но если у вас возникнут какие-то проблемы, то вот моя визитная карточка…
Мигель не отходит от Холли Сайкс, но тут у ствола папоротника материализуется, как герои «Звездного пути», еще одна женщина, невероятно привлекательная брюнетка лет под сорок.
– Кармен! – восклицает притворно обрадованный Мигель.
Под ее взглядом визитная карточка в руке Мигеля исчезает в кармане его пиджака, а Кармен поворачивается к Холли Сайкс и произносит как учительница домоводства откуда-нибудь из-под Лондона, без малейшего намека на раскатистый южноамериканский акцент:
– Надеюсь, Мигель тебе не слишком досаждал, Холли? Этот человек – бесстыжий браконьер. Да-да, Мигель, уж я-то знаю, ты же помнишь историю со Стивеном Хокингом. – (Мигель всем своим видом старается изобразить притворное раскаяние, но становится лишь похож на человека в белых джинсах, недооценившего внезапный приступ метеоризма.) – А с вами, мистер Херши, – она поворачивается ко мне, – мы прежде не встречались. Меня зовут Кармен Салват, и мне выпала особая честь… – язвительная подколка предназначена Мигелю, – издавать книги Холли на испанском языке. Добро пожаловать в Колумбию.
Кармен Салват деловито пожимает мне руку. Вся лучится. Теребит ожерелье из ляпис-лазури.
Кенни Блоук добавляет:
– Холли упоминала, что вы, Кармен, издаете Ника Грика на испанском.
– Да, я купила права на «Шестьсот пятое шоссе» еще до того, как Ник закончил рукопись романа, прямо как чувствовала.
– Потрясающая вещь! – говорит Кенни Блоук. – Премию Бриттана в прошлом году Ник получил вполне заслуженно.
– У Ника чудесная душа, – замечает ньюфаундлендская поэтесса, имени которой я не помню, но глаза у нее как у тюлененка на гринписовском плакате. – Просто чудесная.
– Кармен всегда ставит на победителя, – говорит Мигель. – Но, по-моему, книга Холли продается намного лучше, да, Кармен?
– Кстати, чуть не забыла, – спохватывается Кармен Салват. – Холли, с тобой очень хотела познакомиться жена нашего министра культуры. Ты не возражаешь?
Она уводит эту Сайкс, а я любуюсь аппетитными бедрами Кармен Салват и начинаю воображать, что вот сейчас зазвонит мой телефон и какой-то врач из Лондона сообщит мне страшную новость: пьяный водитель столкнулся на Хаммерсмитской эстакаде с «саабом» Зои; и она, и мои дочери погибли. На следующий день я улетаю домой, на похороны. Моя скорбь благородна и сокрушительна, и я отстраняюсь от жизни. Меня иногда видят в метро, на самых мрачных линиях лондонской подземки, в четвертой и пятой пригородных зонах. Весна прибавляет, лето умножает, осень вычитает, зима разделяет. Год спустя Криспин Херши попадает на конечную станцию линии «Пиккадилли», в аэропорту Хитроу. Он выходит из подземки, забредает в зал отправления, замечает на табло слово «Картахена» – тот самый город, в котором он еще был мужем и отцом. Поддавшись необъяснимому порыву, он покупает билет в один конец (по какой-то причине у него при себе паспорт) и вечером того же дня бредет по улицам старого колониального квартала в колумбийском городе. Влюбленные девушки и парни на скутерах, надрывный птичий щебет, тропические цветы на вьющихся лианах, saudade[80] и одиночество, сто лет одиночества; а потом, когда на Пласа-де-ла-Адуана сгущаются тропические сумерки, Херши видит женщину, теребящую ожерелье из ляпис-лазури, и они замирают, глядя друг на друга, в средоточии кружащего водоворота мироздания. Как ни удивительно, ни один из них не удивлен…
Спустя энное число коктейлей я помогаю надравшемуся в хлам Ричарду Чизмену войти в лифт и добраться до номера.
– Все путем, Крисп, я вовсе не пьян, это только ка’ется. – Двери лифта открываются, мы входим в кабину. Чизмен шатается, как одурманенный верблюд в бурю. – Минут’чку, я п’забыл номер комнаты, щас… – Он вытаскивает и тут же роняет бумажник. – П’джди, шозафигня…
– Позвольте-ка. – Я поднимаю бумажник, вытаскиваю из кармашка электронную карточку – ключ от номера 405 – и протягиваю Чизмену: – Прошу вас, милорд.
Чизмен благодарно кивает, бормоча:
– Если цифры номера при сложении дают девять, Херш, то в нем не окочуришься.
Я нажимаю кнопку «4»:
– Первая остановка – твой номер.
– Да все норм… Я найду… свой п-путь… д’рогу домой.
– Нет уж, мой долг – благополучно доставить тебя до самых дверей, Ричард. Не волнуйся, мои намерения абсолютно пристойны.
Чизмен фыркает:
– Ты не в моем вкусе! Белый и дряблый.
Я гляжу на свое отражение в зеркальной стене лифта и вспоминаю, как один мудрый человек говорил: секрет счастья в том, чтобы после сорока не обращать внимания на зеркала. В этом году мне исполнится пятьдесят. Дзинь! – двери лифта распахиваются, мы выходим, а на площадке стоит супружеская пара – оба седовласые, поджарые и загорелые.
– Здесь когда-то был женский монастырь, – сообщает им Чизмен. – Одни девы, – напевает он на мотив раннего хита Мадонны.
Мы бредем по коридору; окна распахнуты в карибскую ночь. За крутым поворотом – номер 405. Провожу карточкой Чизмена по замку, и ручка поддается.
– Н’чего особ’во, – лепечет Чизмен, – зато п’чти как дома.
Номер освещает прикроватная лампа, а губитель моего так много обещавшего романа, шатаясь, направляется к кровати, но задевает чемодан и ничком падает на матрас.
– Не каждую же ночь, – хихикая, лепечет monsieur le critique[81], – мне в спутники достается анфан-терибль британской словесности!
Я подтверждаю, что все это очень смешно, желаю ему спокойной ночи и обещаю разбудить, если он сам к одиннадцати не встанет.
– Ябсолютн в порядке, – сообщает он. – Безумнокрепконежно. Чесслово.
И критик Ричард Чизмен, широко раскинув руки, вырубается.
14 марта 2016 года
Заказываю омлет из яичных белков со шпинатом, тосты из дрожжевого хлеба, котлеты из экологически чистой индюшатины, свежевыжатый апельсиновый сок, охлажденную минералку «Эвиан» и местный кофе, чтобы запить таблетку обезболивающего и похоронить похмелье. Половина восьмого утра, на крытом дворе прохладно. На жердочке сидит дрозд майна, издает какие-то совершенно немыслимые звуки. Клюв сверкает, как эмалевое лезвие косы, глаз всевидящий, прозорливый. В литературном повествовании, любезный читатель, главный герой задумался бы, известны ли майне его намерения. Деймон Макниш, в полосатом льняном костюме, как наш человек в Гаване, сидит в углу, прячась за страницами «Уолл-стрит джорнал». Забавно, как несколько дней, проведенные в шотландской студии звукозаписи, могут изменить жизнь того, кому нет еще и двадцати. Подруга Макниша, которой нет еще и двадцати, листает журнал «Фейс». Ее сексуальной жизни не позавидуешь; трахаться с Наждачным человечком – радости мало. Зачем оно ей? Ну, если не считать полетов первым классом, пятизвездочных отелей, знакомств со знаменитыми музыкантами, кинорежиссерами и меценатами, мельтешения на страницах глянцевых журналов и возможной карьеры модели с соответствующими контрактами… Остается только надеяться, что когда Джуно и Анаис начнут завоевывать свет, то заслужат известность своими талантами, а не прыжками на тощих ляжках какого-нибудь посредственного поэта-песенника, дряхлее и морщинистее родного папочки. Возблагодарим же Господа за ниспосланные нам дары.
Мероприятие Чизмена носит название «Может ли литература изменить мир?». Это неотложное и своевременное собрание выдающихся представителей культурной элиты проводится в длинном белостенном зале на верхнем этаже герцогского дворца, основного места проведения фестиваля «Картахена-2016». На сцену поднимаются трое колумбийских писателей, и зал взрывается аплодисментами, переходящими в овацию. Присутствующие встают. Троица приветствует публику, будто герои Сопротивления. За ними следует ведущая дискуссии, тощая, как прутик, дама в кроваво-красном платье, чья любовь к тяжелым золотым украшениям заметна даже с моего места в последнем ряду. Ричард Чизмен, вырядившийся, как английский консул, в кремовую тройку с лиловым галстуком, смутно напоминает мудака-виконта из «Возвращения в Брайдсхед». Три революционера занимают свои места, и те, кто не знает испанского, надевают наушники, чтобы слушать синхронный перевод. Переводчица сначала излагает приветствие ведущей, затем – краткие биографии четырех гостей. Биография Ричарда Чизмена оказалась самой убогой: «Знаменитый английский критик и романист». В оправдание организаторов замечу, что страница Википедии, отведенная Ричарду Чизм