— Милый?! — Митька даже подскакивает от возмущения. — Ну знаешь, мама! Милый! Он ехидный, как… как не знаю кто!
— Как ехидна, — подсказывает папа.
— Во-во, — соглашается Митька, — и язык мне показывает. И на Вику наябедничал! И вообще… вообще у него какая-то противная морда лица!
— Не стыдно тебе такие грубые слова говорить — «морда»! — возмущается мама, но Митька видит, что она только притворяется сердитой, а самой смеяться охота.
4. История с фонтанчиком
Ужасная сегодня история произошла с Митькой на большой перемене. И нелепо как-то всё случилось, чуть ли не нечаянно.
Дело было так.
Вика Дробот говорит:
— Пить, — говорит, — охота — жуть… Как в пустыне Каракумы.
А Митька ей:
— А ты была в этой пустыне?
— Нет, — говорит, — не была. Мой двоюродный брат Виталий был.
— Ну и что он рассказывал? — спрашивает Митька с огромным интересом.
— Вот он и говорит: пить, говорит, охота — жуть.
— А верблюды у него были?
— Были. Целых пять. Четыре с двумя горбами, а один с одним.
— Ух ты, — говорит Митька, — калека, значит? Шакалы отгрызли?
— Нет, — говорит Вика, — он — дромадер.
— Кто-кто?
— Дромадер.
— А это кто?
— Не знаю, — говорит Вика, — так про него Виталий сказал: дромадер, и всё.
— Это его так звали, беднягу, — поясняет Митька, — отгрызли мерзкие шакалы один горб и убежали.
— Жалко, — говорит Вика.
— Ха! Ясное дело! А что ещё твой брат рассказывал?
— Он говорит: пить, говорит, там охота — жуть!
— Слушай, он что, твой брат, насос? — подозрительно говорит Митька. — Чего это ему всё время пить охота?
— И мне охота, — говорит Вика и чуть не плачет.
— Так пойди к фонтанчику и попей! Во чудачка!
— Да-а! Попе-ей! А если он облива-ается, — говорит Вика и капает продолговатыми слезами.
Этого Митька, конечно, стерпеть не мог. Человек из твоей звёздочки погибает от жажды, как в пустыне Каракумы, погибает рядом с фонтанчиком для питья! Слыханное ли дело?
Ноздри у Митьки воинственно раздулись.
— А ну пошли, — говорит. — Кто обливается?!
— Севка из третьего «б». Ни на кого не обливается, а как меня увидит, так и сразу!
— Пусть только посмеет! — говорит Митька. — Не знаю даже, что я с ним сделаю! Идём, не бойся.
Дальше всё произошло так быстро, что Митька ничего и запомнить не успел.
Веером летела вода. Кричал Севка из третьего «б». А потом появилось разгневанное лицо учителя физкультуры Германа Петровича.
— Значит, хулиганишь, Огородников? — зловеще спросил Герман Петрович. — Значит, баню тут устроил? Душ? Ну, будет тебе сейчас самому баня! Ох и будет тебе головомойка!
И повёл Митьку к директору. И что потом было, что было!..
Даже говорить не хочется.
5. Наказание
Мама вернулась из школы мрачнее тучи. С Митькой и разговаривать не пожелала. Митька забился в угол дивана и сделал вид, будто читает книжку. А сам и не думал читать, не до этого ему было. Митьку мучили угрызения совести.
Он то и дело поглядывал из-за книжки на маму и тяжело вздыхал.
— Конечно, — говорит мама, — теперь некоторые будут пыхтеть, как испорченный паровоз. Некоторые хулиганы, про которых вся школа знает, какие они есть.
— Да я ведь нечаянно, — говорит Митька. — Я же одного только Севку окатить хотел. Чтобы он к Вике не приставал. А струя вывернулась и…
Но мама делала вид, что не слышит Митьки. Такой у неё был вид, будто Митьки вообще в комнате нет, будто он пустое место.
— Да-а, некоторые нашкодят, а потом, чтобы выкрутиться, начинают на своих товарищей наговаривать. Не знала я, что некоторые не только хулиганы, а ещё и ябеды.
— Я не ябеда, — кричит Митька, — я правду говорю!
— Да-а, жидковаты некоторые на расправу, — продолжает своё мама, — небось шкодливы как кошки, а трусливы как зайцы!
— Я не трусливый! — кричит Митька, и в носу его делается вдруг горячо и щекотно, а перед глазами всё дрожит и расплывается.
— Москва слезам не верит, — говорит мама неуверенным голосом.
— И пусть! И пусть! Я не собираюсь! — кричит Митька. — Я нечаянно! А Севку я правильно окатил! Мало ещё!
— Правильно? — зловещим голосом спрашивает мама.
— Да! Правильно! Он Вике пить не давал! А ей очень хотелось! Будто она в пустыне Каракумы!
— Ну что ж, — говорит мама, — нераскаявшиеся преступники будут иметь дело с папой!
Вот какая вышла история.
Папа на этот раз не смеялся. И никаких разговоров говорить не стал. Он просто взял и отменил поход в цирк.
А всё из-за Севки, с загнутыми вперёд ушами.
6. Пение
Больше всех остальных уроков Митька любил пение. И вот как раз на этих уроках ему больше всего не везло. Это было до того обидно и непонятно, что и сказать нельзя.
Вот взять Алёшку Реброва, командира Митькиной звёздочки и лучшего Митькиного друга. Тот терпеть не мог пение, и петь не любил, и не умел, а у него за первую четверть пятёрка.
У Алёшки пятёрка, а у Митьки трояк. Никакой справедливости!
Митька с детства любил музыку. Особенно когда хором поют. И не какие-нибудь там «В лесу родилась ёлочка», а настоящие: «Орлёнок», например, или эту, где «сотня юных бойцов из будённовских войск на разведку в поля поскакала», — у Митьки всегда от этой песни мурашки по спине бегают. Да мало ли хороших песен!
Одна только беда, когда Митька начинает петь, все затыкают уши.
Митька так старается, поёт с таким чувством, всю душу вкладывает, и самому ему так нравится собственная песня, так нравится, а вокруг уши затыкают!
— Ох и здоровенный же он, наверное, был, — говорит папа.
— Кто? — спрашивает Митька.
— Медведь. Или даже слон.
— Знаю, знаю, — говорит Митька, — тот, кто мне на ухо наступил. Слыхали уже. Не больно-то остроумно. Не нравится, не слушай.
Митька делает вид, что ему вовсе не обидно, даже улыбается, но на самом деле здорово ему обидно.
Но вообще-то Митька понимал своих слушателей, потому что, если он слышал, как другой кто-нибудь фальшивит, его просто передёргивало.
Вот какое странное дело — слышит человек всё абсолютно правильно, а как сам запоёт, народ разбегается.
Мама часто покупала Митьке пластинки, и он множество песен знал наизусть. Да что там песен — он чуть ли не целые оперы помнил.
Однажды мама купила две долгоиграющие пластинки с записью оперы «Князь Игорь».
Это было в четверг. А в пятницу вечером папа встал, пошатываясь, с кресла, обмотал голову полотенцем, как чалмой, будто он индус, и сказал больным голосом:
— Восемнадцать раз! Нет, девятнадцать! За два вечера девятнадцать раз прослушать арию Кончака! Это может убить лошадь. Владимирского тяжеловоза — наповал!
— Да ты послушай, — говорит Митька, — вот это место. Это князь Игорь поёт, вот это: «…смерть красна, мне не страшна она-а-а!» И ещё это…
— Нет!!! — закричал папа и затопал ногами. — Нет!!! К бабушке!!! На Петроградскую!!!
— Не кричи, пожалуйста, — говорит мама, — мы не в лесу.
— Да! Мы не в лесу! К великому сожалению! — говорит папа. — Мы всего лишь на репетиции в театре оперы и балета! Я с ума сойду!
— А мальчику нравится опера! — говорит мама.
— И бабушке! И бабушке тоже нравится! Бабушка обожает оперу, хор Пятницкого и ансамбль Моисеева! И она так давно не видела внука! Митяша, сынок, ты хочешь навестить бабушку? — спрашивает папа.
— Хочу, — мрачно говорит Митька. — Там на меня не будут топать ногами.
— Да это я нечаянно, — говорит папа и начинает суетливо одеваться, — я сейчас… быстренько… Я тебя на такси…
Митька самую малость обиделся, но очень скоро обиду позабыл, потому что он любил ездить к бабушке. Она-то всегда с удовольствием слушала его пение, никогда не затыкала уши. Правда, петь для неё было тяжело, приходилось кричать во всё горло, потому что бабушка плохо слышала. Она никогда не затыкала уши, она просто выключала слуховой аппарат и улыбалась Митьке и кивала головой.
Утром в субботу папе стало стыдно за то, что он накричал вечером, и папа позвонил Митьке.
— Как дела? — спрашивает. — Поёшь?
— Пою, — говорит Митька.
— Что-то давно я не слышал оперу «Князь Игорь», — шутит папа, — спел бы мне, Митяй, что ли!
А Митька не понял, что с ним шутят, он обрадовался, растрогался даже.
— Ну вот! А вчера на меня топал, — говорит. — Ладно уж, я не злопамятный человек, слушай.
И спел папе оперу «Князь Игорь». По телефону. На основные арии он затратил один час сорок минут.
Мама потом рассказывала, что к концу оперы папа был голубоватого цвета и весь дрожал.
Но трубку не бросал, потому что после каждой арии Митька спрашивал:
— Ну как? Здорово?
— О-о-о! — отвечал папа.
И вот, можете себе представить, по пению у Митьки был трояк в первой четверти.
А как Митька старался! Громче всех в классе пел.
Если бы он не закрывал от наслаждения и старательности глаза, то, несомненно, заметил бы, что Варвара Савельевна, учительница музыки, всякий раз, поглядев на Митьку, кривится, будто у неё болит коренной зуб.
Митька очень удивился, когда однажды, прервав урок и песню, Варвара Савельевна задумчиво спросила:
— Скажи мне, Огородников, тебе никогда не доводилось слышать рёв сирены океанского буксира?
— Нет, Варвара Савельевна, — честно отвечает Митька, — не доводилось.
— А сирену пожарной машины ты слышал? — спрашивает.
— Да, — обрадованно кричит Митька. — Сирену раз пять слышал. Ох и здорово вопит!
— Нравится? — спрашивает Варвара Савельевна.
— Ещё бы! — говорит Митька.
— Понятно, — говорит Варвара Савельевна.
И закатила Митьке трояк в четверти. И при этом ещё сказала:
— Исключительно за старание.
После этого Алёшка Ребров, командир звёздочки и лучший друг, отозвал расстроенного Митьку в сторонку и сказал:
— Ты хочешь идти в поход или не хочешь идти?