«Красиво излагает…» — подумал Васильев и сказал:
— Стало быть, вы пили, не торопясь, помаленьку и хорошо закусывая, и опьянения никто из вас не почувствовал? Я правильно понял?
— Правильно, — снисходительно ответил Румянцев.
— А после встречи с Гладилиным что произошло?
Румянцев отметил про себя, что судья пока никак не квалифицирует преступление, он не говорит, к примеру, «после ограбления» или «после хулиганского нападения», а произносит неопределенное слово «встреча».
— После встречи, — сказал Румянцев, подчеркивая это слово, — мы пошли в магазин. Суханов захотел еще выпить.
— И что же вы купили в магазине?
— Две бутылки коньяка…
По залу пронесся легкий шорох и скрип стульев, будто все сразу переменили позу.
— Кто покупал?
— Суханов.
— Он говорил вам, сколько… — Васильев на мгновение замялся, но быстро нашел нужное слово, — сколько ему удалось добыть денег?
Суханов во второй раз за весь день посмотрел на Румянцева. Тот, не поворачиваясь к нему, словно почувствовал этот взгляд и даже непроизвольно поежился.
— Не помню…
— Постарайтесь припомнить.
Суханов отвернулся к окну и по-куриному нырнул вперед головой.
— Не помню, хотя… — он посмотрел в затылок Суханову, — хотя, — повторил он после паузы, — что-то в этом роде было сказано. Когда решалось, что будем покупать, Суханов предложил коньяк, я засомневался, что денег не хватит, но Суханов улыбнулся и похлопал меня по плечу, а потом по своему карману и сказал, что теперь хватит. — Румянцев подчеркнул слово «теперь». Он посмотрел на Суханова и увидел, что тот еще раз дернулся, понял, что слово попало в цель, и чуть заметно довольно улыбнулся.
— Вы видели, какими деньгами Суханов расплачивался в магазине?
— Двадцатипятирублевой бумажкой.
— Вы видели, сколько денег отнял Суханов у Гладилина?
— Нет, я стоял далеко.
— Расскажите, что вы видели.
— Мы шли по улице…
— С какой целью?
— Я уже сказал: купить выпивку.
— За коньяком? — мимоходом уточнил Васильев.
— Нет, просто за выпивкой, — настойчиво повторил Румянцев, — коньяк было решено купить потом. Мы шли медленно. Нас обогнал Гладилин. Суханов окликнул его.
— По имени?
— Нет, он крикнул «эй!». Гладилин не остановился, и Суханов догнал его и взял за руку. Я подумал, что это знакомый Суханова и они выясняют какие-то старые отношения, и решил не мешать им…
Васильев заметил, что при этих словах Суханов посмотрел на Румянцева с нескрываемой ненавистью.
— Теперь, когда вы все знаете, как вы можете объяснить поведение Суханова? — спросил Васильев.
Румянцев равнодушно пожал плечами и сказал так:
— Точно объяснить его поведения я не могу. Мне кажется, что это затянувшееся мальчишество. Какие-то игрушки… Какие-то «казаки-разбойники».
Румянцев ответил, якобы выгораживая Суханова, но вместе с тем ничем не облегчая его положения. Больше того, этими словами он почему-то больнее всего задел Суханова. Васильев, внимательно наблюдавший за подсудимым, готов был поклясться, что после этой вроде бы доброжелательной фразы, произнесенной, впрочем, несколько снисходительным и небрежным тоном, Суханов ударил бы Румянцева, если б имел возможность, он даже дернулся на своей скамье так, что милиционеры насторожились. Васильев понял, что невольно помог Румянцеву свести какие-то счеты с подсудимым. Впрочем, фраза была настолько безобидна, что судья так и не понял, каким образом он это сделал.
— Свидетель Румянцев, садитесь, — Васильев посмотрел на Зою, — пригласите свидетеля Никифорова Николая Николаевича.
Свидетель Никифоров, вам, как стороннему наблюдателю, показалось, что Суханов был сильно пьян? Уточняю вопрос, вел ли он себя как пьяный, то есть: не координировал движения, говорил повышенным голосом и прочее.
— Я же видел их в тот вечер два раза, — несколько подумав, серьезно и сосредоточенно сказал Никифоров, — первый раз — когда шел в магазин, а второй, когда шел обратно… Когда я шел в магазин, они зацепили меня, вернее не они, а Суханов, но тогда я не знал его фамилии, хотя лицо его мне было знакомо по танцам… В общем, на ногах стоял он крепко, я чуть в сугроб не отлетел, и выругался он мне вслед довольно внятно, пьяные так не ругаются… А когда он деньги отнимал, то я еще удивился, как аккуратно он это делал… Вернее, я потом удивился, когда узнал, что он отнял деньги. Я, конечно, видел пьяных, но он был не пьяный; может быть, что называется, выпивши, но себя помнил.
Прокурор пытался понять, что же подготовил Васильев. Он, конечно, понял, что судья решил доказать, что Суханов не был пьян в момент ограбления, но совершенно не понимал, зачем ему это нужно. Ведь то, что он был трезв, не является в данном случае ни смягчающим, ни отягчающим обстоятельством. Понятно, что подсудимый старается свалить все на пьянку. Но Васильев же знает, что раз доказан факт грабежа, то обойти этот факт нельзя. И прокурор не видел причины затягивать и усложнять совершенно очевидное дело. Но он помнил, что раз Васильев это делает, то определенно имеет к этому веские основания, и прокурор досадовал на себя за то, что он эти основания или не может разглядеть, или уже упустил.
Володя Гладилин боялся Сухого (такая у Суханова была уличная кличка, «кликуха», как говорили в фабричном районе). Он решил держаться по возможности нейтралитета. «Вот не было печали, — думал он, — теперь выйдет из колонии, и на улицу не показывайся вообще… И чего бы мне пойти другой дорогой в тот вечер…»
Его рассказ о случившемся был бы еще короче, но он понимал: раз двое видели, как Сухой его бил, то ему надо об этом рассказать, а то судья вон какой строгий, еще упечет за дачу ложных показаний… Злости на Сухого у него не было, разве только немножко за то, что тот втянул его в эту историю. Гладилин всю жизнь старался избегать всяких историй, ходил всегда «другой дорогой» и «по другой стороне», и вот надо же, все-таки влип…
И снова, прежде чем задавать другие вопросы, Васильев задал тот же, что и предыдущим свидетелям:
— Суханов был пьян, когда остановил вас?
Гладилин пожал плечами:
— Я не обратил внимания, — сказал он совсем тихо. Он не знал, как сказать лучше.
— Ну, когда он разговаривал с вами, когда требовал деньги, язык у него заплетался? От него пахло спиртным?
— Я не обратил внимания, — пробурчал Гладилин.
— Почему вы так безропотно отдали деньги? Ведь физически вы, наверное, не слабее Суханова.
— Но их было двое, — чуть ли не шепотом ответил Гладилин.
— А второй совершал какие-нибудь угрожающие действия?
— Я не обратил внимания… Не заметил…
— Как был одет второй?
— Я не разглядел…
— Вы знали Суханова раньше?
Гладилин задумался: «Кто нас видел вместе, кто нас знакомил? Можно сказать, что знал, а как лучше? Но ведь я на следствии говорил, что не знал, там так и записано в протоколе…»
— Нет, не знал, — ответил Гладилин.
— Почему вы сразу не заявили в милицию о случившемся?
— Я бы и вообще не заявил… — сказал Гладилин и посмотрел в сторону Сухого, словно ожидал одобрения своим словам.
— Почему?
— Не стал бы заводиться из-за шести рублей.
— А из-за шестидесяти? — спросил прокурор.
Гладилин пожал плечами.
— Вы не знаете… А если б Суханов, окрыленный легким успехом, пошел бы на поиски следующей жертвы, если б другой человек оказал ему сопротивление и Суханов нанес бы ему тяжелые телесные повреждения или увечья? Вы понимаете, что это преступление было бы и на вашей совести?
— Но ведь так не было…
— Могло бы быть! — резко сказал прокурор. — У вас отняли деньги. Немного. Вы думаете, что это ваше личное дело… А преступник безнаказан. Вы не выполнили свой гражданский долг. И сейчас уклоняетесь от выполнения… Конечно, вы можете оправдаться тем, что со страху все позабыли, был ли пьяный Суханов, как был одет второй и как он себя вел, но мне кажется, что страх более серьезный и конкретный заставляет вас говорить, что вы испугались тогда вечером… Мне кажется, вы знали Суханова и раньше и теперь боитесь показывать против него. Вы, конечно, можете больше ничего не говорить — ваших показаний уже достаточно для суда, но мне хотелось бы, чтобы вы рассказали нам все. И не для нас, хотя чистосердечным рассказом вы поможете суду, а для себя. Вам это нужно больше! Садитесь и подумайте. И если вам найдется что сказать, а я на это надеюсь, суд предоставит вам слово.
Васильев посмотрел на Зою. Она утвердительно кивнула. «Значит, привез обоих… Молодец. Но их черед пока не пришел. Будем считать, что первый его (Суханова) бастион уже разбит. Сейчас будет разбит… Но это только первая полоса укреплений, наверняка за ней готова уже вторая… А когда мы разобьем и эту, он воздвигнет третью. За его поступком наверняка стоят серьезные мотивы… Они, видимо, куда серьезнее, чем «выпить хочется, а не на что». Наверняка у него были деньги, и даже с собой. Ладно, выясним… Кстати, Румянцев знает мотивы. Точно знает, но не скажет. Утопит просто и изящно, говоря якобы только правду, но мотивов не скажет, а они есть, и очень серьезные. Не скажет? Скажет! И Горелов все скажет. Иначе надо гнать меня в шею. Иначе я ничего не умею, и Гриня водит меня за нос.
— Подсудимый, встаньте…
Суханов увидел, что произошло именно то, что ожидал с нетерпением судья и что таило в себе неизвестную угрозу. Мысли его заметались, и он стал напряженно прислушиваться к шагам в коридоре, пытаясь понять, что же это за опасность.
Он даже не сразу понял, что судья обращается к нему.
— Встаньте, подсудимый! — повысил голос Васильев. Суханов, опомнившись, вскочил. — Вы продолжаете утверждать, что были пьяны в момент совершения преступления?
— Я не знаю… Пьяный там или не пьяный… Это как на чей взгляд, но ничего не помню…
— Вам, — Васильев заглянул в дело, — двадцать три года, сложены вы вполне нормально, неужели на вас триста граммов портвейна подействовали так оглушающе?