и 200 человек рабочих пищевой промышленности г. Москвы». Зотову, рассудил Горчаков, после такого спектакля не сдобровать. И точно — в августе 1949 года его отправили в отставку. Вернулся он к своим министерским обязанностям лишь в правительстве Косыгина.
Суды чести еще продолжались, но вся эта затея уже казалась вождю ненужной. Стоит ли чикаться с порицаниями и выговорами, если сразу можно «в уголовном порядке»? Именно по такой схеме разворачивалось «ленинградское дело».
Н. Вознесенского, первого зама Сталина в правительстве, председателя Госплана, члена Политбюро, А. Кузнецова, секретаря ЦК ВКП(б), М. Родионова, Председателя Совмина РСФСР и других (всего судили около 200 человек) обвинили в попытке антиправительственного заговора и измене Родине. Седьмого марта 1949 года ЦК ВКП(б) утвердил постановление Политбюро ЦК ВКП(б): «В связи с постановлением Совета Министров СССР от 5 марта с.г. о Госплане СССР — вывести т. Вознесенского Н. А. из состава Политбюро ЦК ВКП (б)». Следующий пункт в этом же протоколе «О т.т. Кузнецове А. А. и Родионове М. И.: «Освободить т.т. Кузнецова А. А и Родионова М. И. от обязанностей членов Оргбюро ЦК ВКП(б)».
Кто бы мог подумать о таком повороте судьбы! Всего два года назад ЦК принял предложение самого Сталина: «ввести в состав членов Политбюро ЦК ВКП(б) тов. Вознесенского Н. А.». Всего год назад Кузнецов докладывал пленуму о наркоме авиапромышленности Шахурине: «Также вносится предложение вывести из состава членов ЦК Шахурина. Он осужден, сидит в тюрьме». В протоколе пометка: «Голоса с мест. Правильно». Тогда же одним махом расправились с маршалом Жуковым. Докладывал Жданов: «Он, по моему мнению, рано попал в Центральный Комитет партии». Больше ничего по существу не сказал товарищ Жданов, но проголосовали за его предложение единогласно. Досталось Ивану Михайловичу Майскому, академику, известному дипломату, послу СССР в Великобритании в 1932–1943 годах, затем заместителю наркома иностранных дел, участнику Крымской и Берлинской международных конференций. «Малопартийный человек», — молвил о нем Жданов.
Постановление о Вознесенском, принятое опросом членов ЦК ВКП(б) от 7 марта 1949 года, первоначально должно было быть подписано Сталиным. Он перечеркнул слова «Секретарь ЦК» и написал: ЦК ВКП(б) (РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 20. Л. 227). Документ разослали членам и кандидатам в члены Политбюро: т.т. Андрееву, Берия, Булганину, Ворошилову, Кагановичу, Косыгину, Маленкову, Микояну, Молотову, Сталину, Хрущеву, Швернику. Отдельной строкой — тов. Вознесенскому.
За месяц с небольшим до этого Маленков и Берия предлагали Сталину создать Дальневосточное и Среднеазиатское Бюро ЦК ВКП(б) и направить туда соответственно Кузнецова и Вознесенского. 28 января 1949 года Политбюро приняло решение: «В связи с утверждением тов. Кузнецова А. А. секретарем Дальневосточного Бюро ЦК ВКП(б) освободить его от обязанностей секретаря ЦК ВКП(б)». На этом затея с бюро и завершилась. Стражи законности из Комиссии партийного контроля доложили, что «в Госплане СССР на протяжении ряда лет в период работы Вознесенского Н. А. председателем Госплана пропало большое количество секретных документов, составляющих по своему содержанию государственную тайну». Далее в записке говорилось о кадрах:
«…в аппарате Госплана оказалось много лиц, не внушающих политического доверия, привлекавшихся органами советской власти к судебной ответственности за политические преступления, поддерживающих сомнительные связи с родственниками, проживающими за границей. При таком положении в Госплане СССР нет гарантии, что пропавшие документы не попали в руки агентов иностранных разведок».
Наверное, и в самом деле в бумагах Госплана не было должного порядка, но уж к агентам иностранных разведок они точно не попали. Иначе не было бы этой оговорки: нет гарантии… А кто может дать такую гарантию? Но вывод следовал самый суровый.
«ЦК ВКП(б) постановляет:
1. За нарушение советских законов об охране государственной тайны и создание в аппарате Госплана СССР разлагающей обстановки попустительства виновника утери секретных документов Вознесенского Н. А. исключить из состава членов ЦК ВКП(б).
2. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9.VI.1947 г. и ввиду особой серьезности нарушений закона в Госплане СССР, предать суду Вознесенского, как основного виновника этих нарушений, а также бывшего заместителя Председателя Госплана СССР Панова, заместителя председателя Госплана Купцова, нач. отдела кадров Орешкина и начальника 5-го отдела Госплана Белоуса, которые несут ответственность за пропажу секретных документов и за непринятие мер к сохранности секретных документов.
3. Предложить Генеральному прокурору СССР т. Сафонову произвести необходимое следствие по делу пропажи секретных документов в Госплане СССР».
За дело взялись мастера сыска.
За год до этих трагических событий Косыгины выдали замуж дочь. Свадьба Людмилы Косыгиной и Джермена Гвишиани пела-играла 24 января 1948 года. Среди гостей был Алексей Кузнецов. Косыгин работал с ним в Ленинграде, они дружили семьями. Алексей Александрович был женат на двоюродной сестре Клавдии Андреевны.
«Мы, ничего об этом («Ленинградском деле». — В. А.) не зная, — вспоминал Д. Гвишиани, — только видели по состоянию обычно чрезвычайно сдержанного Алексея Николаевича, что произошло нечто ужасное. Позже Клавдия Андреевна сказала нам с Люсей:
— Случилась большая гадость — Алексея Александровича арестовали».
В череде обвинений, предъявленных Вознесенскому, значилось и незаконное хранение оружия — в сейфе оказался пистолет, скорее всего подаренный во время войны.
«Алексей Николаевич тогда же предложил:
— Знаешь что, давай соберем, что у нас есть. И выбросим. Всякое может быть.
У меня был маленький, старый, полученный в подарок браунинг. В юности я неплохо стрелял из пистолета и малокалиберной винтовки и даже имел грамоты за участие в соревнованиях по стрельбе. У Алексея Николаевича был вальтер и еще какой-то пистолет, оставшийся с военного времени. Под видом рыбалки мы сели в лодку и утопили все это в Москве-реке.
Примерно в то же время, когда мы уже знали о судьбе Кузнецова и других, Алексей Николаевич сказал нам с Люсей:
— Знаете, ребята, а меня ведь тоже могут арестовать, тем более что на следствии по этому делу многие дают на меня показания.
Об этом он знал как кандидат в члены Политбюро: всем им по утрам клали на стол размноженные копии протоколов допросов, причем в экземпляре Алексея Николаевича кто-то подчеркивал красным карандашом фамилию: «Косыгин». Он тут же садился и писал подробное объяснение Сталину: «категорически отрицаю эти факты…», «в это время я находился там-то…», «этого не могло быть по таким-то и таким- то причинам», «показания надуманны…»
Как бы то ни было, каждое утро, уезжая на работу, обняв Клавдию Андреевну, расставаясь с нами, он говорил: «Прощайте» и напоминал о заранее обговоренных условиях, как нам быть, если с ним что-то случится.
Жили мы тогда на даче, которая усиленно охранялась, поэтому, чтобы поговорить, пошептаться, посекретничать, приходилось прятаться от соглядатаев. В семье на долгие годы сложилось убеждение, что телефоны прослушиваются. Все знали, что в разговорах надо быть крайне осторожным; никто не собирался делать крамольных заявлений, но опасались провокаций.
Однажды я решил поискать в доме подслушивающие устройства — в том, что они есть, сомневаться не приходилось. В нескольких местах в комнатах я отыскал два замаскированных довольно примитивных микрофона. О своем открытии я сообщил Алексею Николаевичу, на что он строго заметил:
— Ничего не трогай и никому не говори.
И в самом деле, кому же скажешь?..
Несколько месяцев все мы провели в напряженном ожидании. Позже для себя решили, что все же арестовать Косыгина не дал Сталин».
Очевидно, это точный вывод. И подтверждается он вот еще каким обстоятельством. В разгар следствия по «Ленинградскому делу» Косыгина, члена Политбюро ЦК ВКП(б), председателя Бюро по торговле при Совете Министров СССР, командировали в Алтайский край. Кто, кроме Сталина, мог разрешить такую командировку, тем самым дав понять, что к Косыгину нет претензий? Хотя в истории репрессий записаны многие случаи арестов именно в командировке, в поезде, при вызове в Москву.
Кстати, однажды Владимир Николаевич Новиков, заместитель Косыгина, отдыхал на алтайском курорте «Белокуриха». Вернувшись, он рассказал премьеру о своих впечатлениях. И вдруг, замечает Новиков, Алексей Николаевич стал расспрашивать, не сохранился ли там такой-то дом, интересовался и другими подробностями о поселке. В Белокурихе, во время своей спасительной командировки Косыгин провел более десяти дней. Ссылаясь на самого Алексея Николаевича, Новиков пишет, что ту длительную поездку по Сибири и Алтайскому краю Косыгину организовал Микоян, якобы «в связи с необходимостью усиления деятельности кооперации, улучшения дел с заготовкой сельскохозяйственной продукции». Принимаю эту версию, хотя понимаю, как малоубедительна была мотивировка в глазах Сталина. А что могло при решении судьбы Косыгина значить много, стать решающим фактором? Полного ответа на этот вопрос мы никогда не узнаем, можно только догадываться.
…На одном из совещаний после XIX съезда КПСС, в октябре 1952 года к Алексею Николаевичу подошел Сталин:
— Ну как ты, Косыга? Ничего, ничего, еще поработаешь, поработаешь…
…Не буду гадать, какие чувства обуревали Косыгина на том «бериевском», а по существу «сталинском» пленуме. Можно только предположить, что он был против бесшабашной расправы со Сталиным и, будь это в его власти, провел бы десталинизацию без перегибов и перехлестов.
А Хрущев и Маленков тем временем расставляли акценты.
— Здесь на Пленуме ЦК говорили о культе личности, и надо сказать, говорили неправильно, — заметил Маленков в своем заключительном слове 7 июля. — Я имею в виду выступление т. Андреева. Подобные настроения на этот счет можно было уловить и в выступлении т. Тевосяна…