– Если что, звоните…
Роковой звонок пришлось сделать. Он быстро приехал и, видно, не в силах совладать с горем, бросил нам:
– Ну, что же вы…
Когда не стало Клавдии Андреевны, все домашние хлопоты легли на Людмилу Алексеевну. Чтобы не оставлять отца в одиночестве в полной воспоминаний квартире и быть поближе к нему, Люся попросила, чтобы его и нас переселили в только что отстроенный и еще незаселенный дом. Мы стали жить на одном этаже в соседних квартирах, и конечно, наше общение стало еще теснее.
Мы часто сопровождали Алексея Николаевича в его пеших прогулках, во время которых он делился впечатлениями, воспоминаниями, рассказывал о том, что его волновало. В последние годы особенно угнетали отношения с Брежневым. Как-то во время Олимпийских игр в Москве Алексей Николаевич очень резко отозвался о нем, чувствовалось, что они основательно поссорились.
Мы часто бывали свидетелями его телефонных разговоров с Брежневым.
– Ты давай, Алексей, – говорил тот, – посмотри там… Вот, чехи приехали, болгары, надо бы им помочь. Подумай…
И каждый раз для Алексея Николаевича это было настоящим мучением – надо было где-то изыскивать деньги, материальные ресурсы, которых нам самим не хватало.
В трудные минуты он не раз заговаривал об отставке, в сердцах дома заявлял:
– Уйду, и все…
Но его удерживало чувство ответственности за положение дел в стране. Брежнев же не решался его заменить – либо не видел достойной кандидатуры, либо побаивался высокого авторитета Косыгина в правительстве и в партии, который он сохранял, несмотря на все попытки затушевать его деятельность. Однако все шло к тому.
В октябре 1980 г., когда Алексей Николаевич после второго инфаркта лежал в больнице, ему позвонил Черненко. Состоялся примечательный разговор:
– Алексей Николаевич, вы все болеете, есть мнение, что вам надо подать в отставку.
– А почему Леонид Ильич мне об этом не скажет?
– Да он сам болеет…
Брежнев так и не позвонил. Мне известно, что раньше у них были разговоры на эту тему, и Алексей Николаевич намекал, что уходить надо вместе – возраст уже не тот, на что Брежнев всегда возражал: «Поработаем еще, поработаем…» На этот раз Черненко, наверняка не без подсказки Брежнева, ускорил дело. К давлению на Косыгина подключили даже медиков, и начальник Четвертого управления Чазов чуть ли не ежедневно умолял нас с Людмилой:
– Уговорите Алексея Николаевича, ему надо уйти…
Алексей Николаевич был вынужден написать заявление об освобождении его от обязанностей Председателя Совета Министров СССР. Мы с женой присутствовали при этом, заявление было кратким, в нем ничего не говорилось о членстве в Политбюро. Алексей Николаевич, конечно, не мог знать, что уже состоялся пленум ЦК, на котором его вывели из состава Политбюро. Заявление было послано вечером накануне сессии Верховного Совета, а утром на заседании Брежнев огласил заявление Косыгина, в котором он, оказывается, «выражал искреннюю и сердечную благодарность ЦК партии, лично Генеральному секретарю» и просил якобы освободить от всех постов. Что было сделано – заменено заявление или что-то в нем дописано, не знаю. На той же сессии Председателем Совета Министров СССР был утвержден Н. А. Тихонов.
Узнав об этом назначении и обсуждая его с Алексеем Николаевичем, мы с Людмилой спросили, не следует ли ему написать Тихонову, поздравить его. Он сначала засомневался, но, подумав, заметил:
– Пожалуй, вы правы. Так во всем мире принято. Действительно, напишу-ка я ему пару слов.
«Пара слов» была послана как в колодец – ни ответа, ни привета, ни письма, ни звонка… На второй день после отставки Косыгина лишили охраны, правительственной связи, служебного «ЗИЛа»…
Только узкий круг друзей и родных пытался скрасить его одиночество. Никто из коллег, за исключением двух-трех человек, не навещал его и не звонил, чтобы сказать доброе слово, все чего-то опасались, совсем как в былые времена.
В последний раз Алексей Николаевич приехал домой из больницы 10 декабря, заглянул на минутку в свою квартиру, потом пришел к нам и провел с нами часа полтора. Мы тогда все вместе с детьми сфотографировались.
В свои последние дни в больнице он бредил цифрами, переживал за предстоящую пятилетку, опасаясь ее полной неудачи… Горько думать, что последние годы этого незаурядного человека оказались опустошенными, окрашенными отчаянием, когда голос разума тонул в гомоне славословий Генсеку, а попытки реформ проваливались в бездонную пропасть бесхозяйственности и некомпетентности.
18 декабря 1980 г. Алексей Николаевич Косыгин скончался в больнице. О его смерти не было сообщений три дня, хотя «Голос Америки» сразу оповестил об этом весь мир. Но 19 декабря было днем рождения Л. И. Брежнева, и «придворные», должно быть, не хотели омрачать праздничные торжества.
Прощание с Алексеем Николаевичем проходило в Центральном доме Советской Армии – к тому времени он был выведен из высшего эшелона власти, оказался простым пенсионером, которому Колонный зал «не по чину»…
О нем быстро забыли партийные чиновники. Но в каждую годовщину на его могиле собирается небольшой круг искренне любивших его людей.
Татьяна ФедороваВ семье Косыгина
Федорова Татьяна Викторовна в мае 1933 г. по комсомольскому призыву пришла на строительство Московского метрополитена. Была бетонщиком, проходчиком, бригадиром стахановской комсомольской бригады чеканщиков. В 1941 г. закончила Московский институт инженеров транспорта. 14 лет была начальником шахты. С 1961 по 1986 г. работала начальником управления московского Метростроя. Герой Социалистического Труда
Шел 1939 год. Как всегда, День 8 Марта отмечали торжественно, в Большом театре. Мне, молодому депутату Верховного Совета СССР, бригадиру метростроевцев, кавалеру ордена Ленина, довелось не только находиться в президиуме заседания, но и выступать. Во время перерыва в фойе было очень оживленно. Общее внимание привлекали прославленные летчицы-героини: Валя Гризодубова, Полина Осипенко, Марина Раскова. Рядом – тоненькая, как молодая березка, красавица Дуся Виноградова. В 1935–1936 гг. она со своей однофамилицей Машей стала работать не на 26, как обычно, а на 94 ткацких станках каждая, а потом они добились еще большего – обслуживали по 284 машины. Среди гостей была и Валя Хетагурова – добрый друг всей моей жизни. Она в 1932 г. по комсомольской путевке уехала в Приморский край, стала женой командира, а спустя несколько лет обратилась к советским девушкам с патриотическим призывом – принять участие в освоении Дальнего Востока. Хетагуровское движение приняло широкий размах в стране.
И вот в этой шумноголосой, праздничной толпе ко мне подошла женщина с ясными выразительными глазами и протянула руку:
– Я давно хотела познакомиться с вами – «первой лопаткой» Метростроя!
Это было сказано так сердечно и занятно, что мы, посмотрев друг на друга, рассмеялись и вместе пошли на концерт.
Эта милая, скромно одетая женщина была Клавдией Андреевной Косыгиной. Наша первая встреча стала началом большой, искренней дружбы, что называется «при любой погоде», которая длилась до самой смерти Клавдии Андреевны.
Она была удивительно обаятельным человеком, отличалась ясным умом, искрометным характером и большой добросердечностью. А как Клава пела! Ее любимой певицей была Надежда Андреевна Обухова с ее неповторимым голосом.
Клавдия Андреевна и Алексей Николаевич являли собой удивительно гармоничную пару. Жили дружно, в полном согласии. В обиходе всегда были ласковые слова: «Клавочка, Алешенька». Свою единственную и любимую дочку Людмилу воспитывали без всяких поблажек, по-спартански. Косыгины в эвакуацию не уезжали, и помню, бывало, во время войны приходит Люся и хнычет: «В школе холодно». Мать в ответ: «А разве другим тепло? Всем одинаково холодно». Вот так – и не пищи! Потому-то и выросла Людмила достойным, целеустремленным человеком. Она сама стала замечательной матерью и своих детей воспитала порядочными, скромными, трудолюбивыми людьми.
Алексея Николаевича впервые я увидела на заседании XVIII съезда ВКП(б) в 1939 г. Сидела среди молодых делегатов и с огромным вниманием слушала всех выступающих. И вот слово предоставили Косыгину. На трибуну вышел высокий, очень худенький 35-летний нарком текстильной промышленности СССР. Спокойно, не повышая голоса и не заглядывая в текст, произнес свою речь. Конечно, были ораторы, которые и говорили громче, и лозунги выкрикивали. А он, выступая, как будто обращался к тебе, к каждому из сидящих в зале, рассказывал о проблемах своей отрасли.
Вспоминается такой примечательный случай. Сидим как-то с Машей Виноградовой в Колонном зале Дома союзов на собрании передовых рабочих, а рядом с Машей – Алексей Николаевич. Я выступила, вернулась на свое место и слышу, как она тихонечко говорит ему:
– Вот видите, как Таня здорово про своих метростроевцев говорила, какие у них дела интересные. А что я скажу? Как всю жизнь с тряпочками вожусь?
А он ей:
– Ты, Маша, недооцениваешь свою работу. Что значит тряпочки? Человек родился – давай ему пеленки да распашонки. Подрос – нужно одеть его. А кто? Опять мы, текстильщики. Умрет – тоже во что-то обрядить нужно.
Так просто и образно пояснил Алексей Николаевич смысл и важность их профессии. Потом она всегда, говоря о труде текстильщика, вспоминала рассказ своего наркома.
Когда Косыгины переехали из Ленинграда, то сначала жили в известном всей Москве так называемом Доме правительства на Берсеньевской набережной. Квартира была большая – хоть на велосипеде катайся, но какая-то неуютная, казенная и чужая.
В доме на улице Грановского, где они потом поселились, все было миниатюрнее, но зато удобно и уютно.
Членом их семьи была нянечка Аннушка, которая жила у них с рождения Люси. Она командовала порядком в доме. Приедет, бывало, Алексей Николаевич с работы усталый, «выжатый как лимон». Снимет пальто, шапку, а она ему вдогонку: «Ну, куда ты понесся, чего пол топчешь? Ведь с улицы пришел. Вот тебе тапоч