И сам не подозревал, насколько он отяжелел…
– Штос! Укол! Штос! Еще укол! - кричал, разгорячившись, Левушка и бросился в последний выпад. - Третий укол, сударь! Довольно ли с вас?
– Тучков, хватит! - безуспешно призывал Архаров. - Миритесь, господа!
– Какого черта! - отвечал князь, продолжая бой. И даже распорол Левушке рукав рубахи. Делать этого не следовало - вложив душу в удар, он чересчур открылся и тут же ощутил на шее острие клинка.
Левушка молча стоял перед ним, чуть приоткрыв рот, и его круглая мальчишеская рожица окаменела. Он был готов вонзить шпагу противнику в горло - и князь вдруг понял, что так оно и будет.
Но сказать ничего не мог - от злости лишился употребления языка.
Архаров тоже вытащил шпагу - для того, чтобы ударом снизу прервать это противостояние и заставить противников разойтись.
– А ведь и всего-то просил вас, сударь, что два слова сказать, - скучным голосом произнес он. - Получали ли письма от господина Фомина и было ли в тех письмах что, связанное с его кончиной. Про полученные вами письма мы знаем. И нам остается думать, что и про кончину вам тоже немало известно.
– На Лубянку меня свезете? - спросил князь. - Стыдно дворянину якшаться с кнутобойцами!
– Стыдно дворянину лгать! - выпалил Левушка. И чуть было не затеял снова драться, но Архаров неожиданно переложил шпагу в левую руку и поднес к его груди плотно сбитый кулак. И глянул сердито.
– Пошли отсюда, Тучков. Дури много, а толку мало.
– Как скажешь, Архаров.
Они неторопливо вдели шпаги в ножны, повернулись и пошли прочь, не озаботившись прощальными поклонами.
– Кажись, врага нажили, - сказал Архаров уже в карете.
– Дурак он, - отвечал Левушка, - а не враг. Засел на Знаменке, как сыч в дупле, одна злость в нем осталась.
– Почуял?
– А то…
Какое-то время ехали молча. Левушка все не мог понять, что мешает князю Горелову вернуться в Санкт-Петербург. Кроме всего прочего, московское прозвище «копыто» там уж не будет в употреблении. Наконец спросил.
– Полагает себя особой столь высокого ранга, что его явление переполошит весь двор, и тут же ему припомнят приверженность к покойному государю, - объяснил Архаров. - А десять… больше, двенадцать лет прошло! Для государыни он - все равно как если бы из Америки приехал. Ну, князь, эко дело, мало ли при дворе князей.
– Может, он как раз этого боится? Не того, что переполошатся, а того, что не заметят? - разумно предположил Левушка.
– И то верно. Только сам себе в этом признаваться не желает. Князь!
– Дурак, - подтвердил прежнюю свою оценку Левушка.
– Но сей дурак что-то знает про Петрушу Фомина, царствие ему небесное… - тут Архаров осекся. Коли верить попам, самоубийцу на том свете ждало отнюдь не царствие небесное, а вечные муки.
Однако ж Фомин попал в беду не только по своей глупости и доверчивости. А еще и потому, что некий преображенский капитан-поручик, оказавшись на обер-полицмейстерском посту, проворонил появление в Москве шулерской шайки, которая совсем уж нагло орудует, пускаясь во всякие маскарады и не смущаясь убийствами.
Несколько поразмыслив, Архаров решил, что он имеет право просить для Фомина царствия небесного. Имеет - и все тут…
– А это, Николаша, Москва, - отвечал, не заметив богословской ошибки, Левушка. - Вот и старая дура знает что-то, хочет найти Варвару, а молчит. Вроде как ты правильно сделал, что меня послал, я тут не чужой, родни - хоть ее на плац выводи, рота образуется, а молчат! И косточки за спиной перемывают. Что в Петербурге - то сплошной разврат, а они тут - ангелы небесные!
– Все Гришке Орлову с братцами их богатства простить не могут, - по-простому добавил Архаров. - Кто ж вашим-то детям мешал впутаться в революцию?
Считалось хорошим тоном именовать июньские события 1762 года именно так, не бунтом, не государственным переворотом, - революцией, а совсем уж утонченно - шелковой революцией, потому что при смене царствующей особы крови почти не пролилось - разве что из разбитых в драках носов. А что касается загадочной смерти Петра Федоровича - так тут один только Алехан Орлов и знает правду. Может, и впрямь, как было объявлено, геммороидальные колики, геморрой - не та хвороба, которой хвастаются, как знать, возможно, государь ею и страдал. А может, и что иное…
– Им до князя Орлова тянуться - не дотянуться! - убежденно сказал Левушка. - Что он от государыни на прощание получил, это их с государыней дело. А отдарит по-царски! Им так не отдарить - кишка тонка!
– А что?
– Ты Ивана Лазарева помнишь?
Архаров задумался - вроде бы, так звали придворного ювелира. Оказалось - да.
– Ему его жены дядя камушек продал. А камушек - что грецкий орех, вот такой. Вывезен с востока. Чистейшей воды армаз, чуть в голубизну отдает. Сказывали - двести каратов! Цена ему - не выговорить, и потому Лазарев даже не всякому такой товар показывает. Князю Орлову показал. И вот теперь переговоры о продаже ведутся. Лазарев пятьсот тысяч просит…
– Ого!
– Ну, столько князь не даст, - уверенно заявил Левушка. - А если цену чуть спустят, он камень выкупит. Он знаешь что сказал? Второго такого алмаза в России нет, так я этот государыне подарю на именины, и пусть его вправит в навершие скипетра. Будет в российском скипетре доля и от нас, Орловых. Вот как он мыслит! Никто из москвичей до такого бы не додумался - отдать полмиллиона за красивый жест!
– За что?
Левушка вздохнул - незнание Архаровым языков его порой угнетало.
Они заговорили о деле. Как-то само собой получилось, что Левушка принял участие в охоте на шулеров, и Архаров даже не задавался вопросом, насколько он, московский обер-полицмейстер, правомочен давать поручения петербургскому гвардейцу. И более того - он был уверен, что и Левушка таким вопросом не задается. Тем более - речь шла о людях, которые едва не довели до самоубийства недоросля Вельяминова и погубили-таки измайловца Фомина.
Вдобавок - смерть доктора Ремизова.
Связана ли она каким-то образом с французскими шулерами? Пока ниточка одна - католический патер-убийца со вставными зубами и грязными ногтями. Ниточка ли - Бог весть, а потянуть надобно.
– Ну-ка, сведем все вместе, - решил Архаров. - Доктора убили потому, что он мог разболтать мне и тебе нечто, связанное с побегом. Побег девицы сам по себе - не такое событие, чтобы из-за него людей губить. Оная девица прихватила с собой драгоценности, и драгоценности приметные, напомни-ка…
– Брошь, в которой редчайший жемчуг, и табакерку, где под эмалевой картинкой вправлен немалый солитер. И еще всякие безделушки.
– Так. Нужно будет послать людей по ювелирам и по скупщикам - не вынырнули ли где эти жемчуг и солитер. По внешней видимости, эта история отношения к шайке и игральному притону, где Вельяминов дурью маялся, не имеет, но сейчас у нас пусть будет всякое лыко в строку… Марфа!
– Что - Марфа?
– Она всегда под ручной заклад деньги дает.
– Николаша, да коли все Зарядье, и вместе с Марфой, с торгов продать - вряд ли столько денег наберется, сколько эти вещицы стоят.
– Ты не понял. Она и других, кто деньги под заклад дает, по Москве знает, и скупщиков краденого - по старой памяти…
– А что, разве раньше твои архаровцы к ней с такими вопросами не бегали? - удивился Левушка.
– Бегали, сам посылал, так ведь о мелочах речь шла, ложки там серебряные или шуба какая-нибудь на чернобурках… Она и выдала тех, кто по мелочи промышляет. А тут нам нужен человек, который в состоянии за табакерку хотя бы четверть ее настоящей цены дать. Но, знаешь, сдается мне, это выйдет напрасный труд.
– Мне тоже, но проверить не мешает, - задумчиво сказал Левушка. - Но тогда уж и петербургских ювелиров со скупщиками тоже. Напиши в петербургскую полицию. Сдается, эта Варвара Пухова с любовником своим в Петербург укатила. Не в деревню же!
– Коли в деревню, чтобы там отсидеться, пока старая княжна не подобреет, то драгоценности должна была продать в Москве, там их и подавно покупать некому… Нет, не с того конца мы за дело беремся. Ей, чтобы убежать и затаиться, проще всего было взять деньги, и такая возможность у нее имелась. А она унесла приметные вещицы… Понять бы, какого черта! Ладно, Марфа подскажет, где ее женихов искать…
Тут он вспомнил, что один из четверых - уже на том свете.
– Федька докопался, что в побеге замешан француз-волосочес вместе с лакеем, - напомнил Левушка. - Надобно за тем французом послать и побеседовать с ним при любезном содействии герра Шварца…
Тут Архаров шлепнул себя по лбу.
– Дурак, вертопрах!
– Ты, что ли?
– А то кто же! Заболтался тут с тобой о беглых девицах!
Архаров тут же велел Сеньке гнать на Лубянку, благо было недалеко. По дороге растолковал Левушке, что к особняку князя Горелова нужно приставить наблюдение. Наружное наблюдение, как называл его Шварц. А именно - уже имеющего некоторый навык Макарку и кого-нибудь еще из молодых архаровцев. И чтобы друг дружку сменяли.
На Лубянке обнаружился приехавший из деревни и посвежевший секретарь Саша Коробов. Он сидел с теми архаровцами, что были на тот момент свободны от дел, и рассказывал про непостижимые разуму лекарские затеи деревенского знахаря.
– Вот объясните мне, почему, коли больное место он непременно красной шерстинкой обвяжет, а не зеленой, почему именно красная шерсть лечит? - спрашивал он. - Или те же травы. Почему настойка на двадцати трех разных корешках? А если взять двадцать два - то уже не то? Откуда это все берется?
Архаров не стал слушать рассуждения, тут же послал Демку за Макаркой и еще одним пареньком, которого подобрал и привел Устин. Тот был из поповичей, сынок какого-то давнего знакомца, и умел красиво писать. По отцовской линии идти решительно не желал, а желал учиться в университете. Нашла коса на камень, в поповском доме разразилась гроза, и вольнолюбивый сынок скрылся на время, надеясь, что родители когда-либо поумнеют. Звали его Максимкой, а фамилия самая что ни на есть иерейская - Крестовоздвиженский.