сте два десятка, в котором - три… Скачу по Москве, за мной сани с метлами, одни, другие!… А там Соломон вора судил, приговорил сквозь метельный строй провести, а строй - двести человек! А он судит, судит, а метелок-то и нет! А он время тянет, тянет, ну хоть оправдывай вора подчистую! И тут я прикатила!… Мне Ванюша за это знатный фермуар подарил, уж не знаю, кто ему поднес, с изумрудами и алмазами. Он ведь меня как царицу наряжал. Будет случай - покажу. Из всего, что он оставил, фермуар мне всего дороже. Как погляжу - сразу ту зиму вспоминаю и Ванюшеньку, как он меня за те метелки обнимал и целовал…
И она вздохнула - радостно, однако не без печали о былых своих поцелуях.
– Тебе бы на театре служить, Марфа Ивановна, - сказал Архаров. - Ишь как все живо представляешь.
– А я бы пошла, - и тут Марфа снова вздохнула, но на иной лад. - Это теперь в воронцовском доме настоящий театр, раньше-то лишь масленичные балаганы были да в частных домах господичи с барышнями баловались, по-французски представляли. Ты, сударь, на ус-то мотай. Поставил бы зимой катальную горку, народ прозвал бы архаровской, и людям радость, и о тебе бы доброе слово молвили, по-хорошему помянули.
– Да уж поминают. Как где переполох - так и крик: «Архаровцы воюют!»
– А может, оно и неплохо. Что по фамилии полковника полк прозвание получает - так раньше делалось, помню, а чтобы полицейские по полицмейстеру - так ты, сударь, первый, - заметила Марфа.
– Ты куда собираешься? - спросил Архаров. - Я пока еще не одет, могу дать карету, подвезти.
– А дай! Я к Дуньке поеду, помнишь Дуньку? Она теперь такая знатная мартонка - не подступись!
Оказалось, что и Марфа знает новомодное слово. Поди, и книжки читает, неодобрительно подумал про сводню Архаров.
– Покровителем обзавелась? - спросил он, как ежели б не знал.
– И каким еще! Отставной сенатор Захаров, я его знаю, я к нему девок водила, большой проказник Гаврила Павлович. Дунька умница, умеет его удержать, он на нее денег не жалеет. Обещалась мне дом показать.
Поблагодарив Марфу, дав ей денег на извозчика и отпустив ее восвояси, Архаров крепко задумался. Был бы жив Фомин… Фомин, возможно, знал, кто родители Варвары, иначе с чего бы ему, блестящему гвардейцу, высматривать себе невесту не в Петербурге, а в Москве? Да и много иного он, похоже, знал. И про соперника тоже…
– Вот, выходит, что скрывала княжна Шестунова. Но коли она предполагает, будто Варвара к Горелову сбежала - чего ж князя Волконского тормошит? - разумно поставил вопрос Архаров.
Ответа на вопрос не имелось.
Марфа меж тем отправилась домой - и велела извозчику не спешить, чтобы получить все возможное удовольствие от поездки с Пречистенки в Зарядье…
Дома же инвалид Тетеркин сообщил ей, что ее ожидает некая девка, подлого звания, в горницу он ту девку не пустил, а велел сидеть на заднем дворе, на лавочке. Марфа гостей в такое время не ждала и пошла на задний двор, несколько насторожившись: поди, опять принесли грошовый заклад, а будут слезно вымаливать под него пять, а то и десять рублей.
Девка в синем крашениновом сарафане сидела, до такой степени задумавшись, что не сразу повернулась на оклик.
Это была Дунька.
– Что ты, мать моя, среди бела дня маскарады затеваешь? - спросила недовольная Марфа. - Прознает твой - куда денешься?
Дунька только рукой махнула.
Чутья Марфе было не занимать.
– К полицмейстеру, что ли, опять бегала?
– Да нет, он сам к нам приезжал…
– Как это приезжал?
– Его князь Волконский с собой брал. Посидели немного, в ломбер поиграли, в мушку, потом уехали.
– Ему что, больше негде в мушку играть?
– Да нашлось бы где…
Дунька отчетливо давала понять, что Архаров приехал в дом у Ильинских ворот ради нее, Дуньки-Фаншеты, и в то же время отнюдь не хвасталась своим успехом, нет - она была сильно чем-то огорчена и озадачена.
Марфа хорошо знала подопечную. В Дунькиной жизни немало всяких глупостей набралось, немало амантов, галантонщиков, амурщиков и просто хахалей приняла она в силу своего ремесла, не делая из этого великой беды, а только до сих пор не случилось ей повстречать мужчину, как случилось Марфе, которой Бог послал Ивана Ивановича Осипова, он же - Ванька Каин.
– Ну так в чем же дело-то? - сердито спросила Марфа. - Для чего ты ко мне притащилась? Какого совета хочешь?
В глубине души она понимала, что не может тут быть никаких советов. Дунька что-то уже решила для себя и хочет подтвердить свое решение.
– Не знаю, как быть, ходить к нему, не ходить…
Дунька была уверена - Марфа поймет, о ком речь.
– Коли деньгами дарит или, скажем, золотишком - чего ж не ходить? - грубовато выразилась сводня.
– Не-ет, денег я у него не взяла… - отвечала Дунька, да так, что видавшей виды Марфе сделалось страшновато.
– А сулил?
– Браслеты золотые давал, вернула.
– А он?
– Уговаривал.
– А ты?
Дунька помотала головой.
– Ничего же он, дурак, не понял, обиделся, надулся! - воскликнула она. - Неправильно, твердит, не положено! Мало ли что не положено? А коли я не могу?!.
– Ну так и скажи - не могу, мол, соври чего-нибудь.
– А что тут соврешь?
– Ну, правду бы сказала, - наугад брякнула Марфа.
– Так как же бы я сказала бы ему, что я его пожалела?! - в отчаянии воскликнула Дунька.
– Пожалела? - повторила Марфа. - Ох!… Ну, коли так - дело худо. Это для нас, баб, беда… Это, Дунька, плохо. Твоя жалость для его гордости - как масло в огонь. Пуще вспыхнет.
И тут Дунька наконец заревела.
Она плакала взахлеб на широкой Марфиной груди, а Марфа гладила ее по голове, по плечам, по длинной русой косе, и шептала что-то бессвязное, и называла голубкой, жизненочком, цветиком, сиротинушкой, и целовала в висок, и у самой вдруг полились какие-то удивительные слезы - не горохом, а одна за другой, ровненько, не кривя лица, не порождая смятения в носу.
Инвалид Тетеркин заглянул - у него там в сарайчике игрушечная мастерская была налажена, - да и встал в пень, присвистнув. Чего-чего, а рыдающей Марфы он еще не видывал.
– А тут еще эта полымянка с Ильинки, ее мне только еще недоставало! - сквозь слезы говорила Дунька. - Она ему, вишь, теперь не по зубам, вот он и кобенится, дурак!…
– Да она против тебя - что индюшка против голубушки, - утешала Марфа. - Мало ли что у них там было? Было, да прошло!
– Так не прошло же!…
Инвалид Тетеркин понял, что поработать сегодня не выйдет - лавочка, на которой рыдали сводня с подопечной, стояла впритык к сарайчику. И он молча, совершенно не замеченный, покинул задний двор.
* * *
Прибыв на Лубянку, Архаров тут же занялся обычными своими делами - выслушивал доклады, следил за розыском наиболее важных дел - об убийствах и грабежах. Сообщили ему также, что князь Горелов-копыто ночью выезжал верхом. Поскольку парнишки из наружного наблюдения безлошадные, а улицы в такое время пусты, князь в сопровождении одного только человека ускакал галопом и умчался, надо полагать, по Каменному мосту в Замоскворечье.
– Ох, мать честная, Богородица лесная… - пробормотал удрученный Архаров. - Опять это Замоскворечье! Не возвращался?
– Нет, государь Николай Петрович… - растерянно сказал Макарка.
Демка доложил, что беглый лакей Павлушка, скорее всего, доподлинно беглый - удалось потолковать с дворником старой княжны Шестуновой, и все попытки передать через него фунтик табака, который Демка якобы задолжал Павлушке, оказались тщетны.
– А коли бы взял? - спросил Архаров.
– А вот тогда бы другой разговор вышел, - отвечал Демка, сразу поняв, к чему клонит начальство. - Тогда б я его и стал выслеживать. За вранье он бы мне в тот же день ответил!
– Федьку позови, - велел Архаров.
– Федька с утра в Замоскворечье, след господина Коробова ищет.
– Это он правильно… Ступай, попробуй еще кого из шестуновской дворни расспросить, девок, что ли, не мне тебя учить. И вот что мне сделай - попробуй проберись в усадьбу. Марфа тут мысль подала - а жива ли вообще та беглая девка? Может, не уберегли, померла, а теперь все на покойницу валят - сбежала-де безвестно.
Выпроводив всех, он тяжко задумался.
Дела не ладились.
И мало того, что беглая девка как в воду канула, что Саша совсем сгинул, что шулера неуловимы, так еще и Дунькино сообщение…
Ну, какое, ко всем чертям, дело московскому обер-полицмейстеру до какой-то приблудной Жанетки? Лизетки? Анетки?!. Гори она синим пламенем, эта Ильинка!
Конечно же, Архаров ничего такого вовеки не произнес бы вслух. Он просто насупился и, сам того не замечая, ломал в руках лепешку красного сургуча в мелкую пыль.
Потом понял, что так нельзя. Встал. Знал, что придумал плохо, да только лучше не придумывалось.
– Захар! - позвал Архаров подчиненного, заведомо сидевшего снаружи у дверей.
Захар Иванов тут же оказался перед ним.
– Зайди-ка, дельце есть.
И уже в кабинете Архаров сказал так:
– На Ильинке есть лавка Терезы Виллье. Сдается, что туда захаживают наши голубчики и оставляют друг для друга записки или что на словах передать. Тучков там был, но побоялся чересчур решительно приступать. Отправляйся, погляди, кто ту лавку навещает, да товара не берет…
Архарову в жизни приходилось врать, без этого нельзя. Но никогда еще вранье не давалось ему столь тяжко.
– Я по-французски не знаю.
– И не надо. Ты только проследи, кто таковы, куда уходят, приметы запомни. Как тебя Шварц учил.
– Больше приказаний не будет?
– Пока не будет, ступай с Богом. Да! Спустись к Шварцу, он тебя переоденет ну хоть разносчиком.
Оказалось - Шварца нет, куда подался - неведомо. Но никому ничего не сказал, выходит - немец где-то неподалеку. Если вспомнить, что он с рассвета до заката пропадает в подвалах, то и ругаться грешно - имеет право подышать после сырости свежим воздухом. Неподалеку? Что ж у нас тут достойного неподалеку? Ага…