перламутра в золотой оправке, а по перламутру рисуночки - крошечные букетики.
Под кафтан Клаварош надел камзол того же цвета, с вышивкой, довольно длинный, а потом вышла заминка с чулками - денщик Спирька, следивший за Левушкиным имуществом, не заметил, что на свежевыстиранных в области пяток образовались дыры. Пришлось Архарову приказывать Никодимке, чтобы выдал из своих запасов наилучшие чулки.
В конце концов полностью одетый и с пламперами во рту Клаварош с письмом для господина Захарова был отправлен на извозчике, и когда Левушка с Архаровым, стоя у раскрытого окна, того извозчика проводили взглядом, то оба разом, не сговариваясь, выдохнули:
– Ф-фух!…
Ловушка была налажена - оставалось ждать, кто туда попадется.
– Сашка не объявлялся? - спросил Левушка.
– Как сквозь землю провалился. Может, права черная душа?
– Ты насчет панихиды? - догадался Левушка.
Архаров со вздохом кивнул.
– Ничего, Николаша, ничего… Может, мы как раз в амурном гнездышке на его след и нападем?
– Может, и нападем, - Архаров настолько устал, что уже не мог возражать.
– Так я поеду к князю?
– Поезжай…
Левушка направился к двери, которая вдруг сама приоткрылась навстречу. Архаров, провожая его, вышел следом и обнаружил за дверью Никодимку.
– Чего тебе? - тихо спросил он.
– Я вашей милости приказание исполнил! - гордо сообщил Никодимка.
– Какое еще приказание?
– Книжку приобрел, - и Никодимка добыл из кармана небольшой, как раз карману и соответствующий, пухленький томик.
– На кой мне еще книжка? В кабинете полны шкафы.
– Так велели ж! - Никодимка показал обложку.
Это была «Пригожая повариха» господина Чулкова.
Архаров замахнулся было, но, как мгновенно пришел в ярость, так мгновенно же и остыл.
Как будто ему только и осталось счастья в жизни, что читать про похождения чужих мартон…
* * *
Тереза полагала, что Мишель объявится сразу же после того, как воистину по капризу Фортуны заскочил в ее лавку за башмачными пряжками. Хотя она и выставила бывшего любовника чуть ли не в тычки, но в глубине души часа два спустя уже хотела бы, чтобы он повторил попытку примирения. Хотя бы для того, чтобы быть вторично отвергнутым!
В ее жизни, как ни странно, было не так уж много мужского внимания. Из Франции она уехала еще девочкой - ее увезла с собой сестра. Затем она жила при сестре. Ее мало кто видел и мало кто мог на нее посягнуть, пока она со всем пылом отдавалась музыке. Затем нашли ей место в доме чиновника Литвинова. Она, восемнадцатилетняя, обучала клавикордной игре и пению двух его внучек от вдовой старшей дочери, живущей ныне с родителями. Дом был бабьим царством, хозяина Тереза видела не часто, а интерес к себе со стороны прислуги тут же гордо пресекла.
В двадцать лет сестра нашла ей место в доме графов Ховриных. Там тоже жили две девочки, нуждавшиеся в наставнице. Но там же подрастал и недоросль - Мишель. Ему было шестнадцать, и домашние девки уже успели явить пред ним полную покорность. И он не сразу догадался, что молодой учительницы музыки можно и нужно домогаться. Может, и вовсе не догадался бы, кабы она сама не обратила внимания на высокого статного юношу.
И вспыхнуло…
Таким образом Мишель оказался первым и единственным мужчиной в ее жизни - потому что сразу после него случилась чума и было уж не до амуров. И знала она лишь характер и особенности этого мужчины - его юную пылкость, его настойчивость. Правда, сидя в покинутом ховринском особняке, додумалась она и до таящейся под бойкостью и задором пугливости своего друга - мог же, не послушав маменьки, вернуться за ней, за своей возлюбленной, вывезти ее из Москвы, где-то спрятать! И тут же Тереза возражала себе - да как?… И клеймила отступника, и тут же его оправдывала, и запуталась вконец.
Мишель же явился отнюдь не так, как было бы удобно для сцены с громами и молниями. Он проскользнул вслед за парой пожилых покупательниц и тихонько пристроился в уголке, перебирая висящие на стене и разобранные по оттенкам ленты. Тереза попыталась было его выпроводить - да старухи вступились, очень он им понравился своей кротостью и огромными голубыми глазами.
Наконец, они, набрав белил и румян, бархатных и тафтяных мушек, ушли, а он остался.
И таким растерянным гляделся, что Тереза позволила ему говорить…
– Я жить без тебя не могу, - сказал Мишель. - Ты одна моя утеха! Когда я проведал, что тебя оставили в Москве, едва руки на себя не наложил! Тереза, радость моя, жизненочек! Кабы ты знала, как я пор тебе тосковал! Мне ведь знатных невест сватали - всех послал к чертям! Матушка ко мне уж подступиться боится! Тереза! Я ведь, как батюшка помрет, сам себе хозяин буду!
– Все сие я не раз слышала! - воскликнула Тереза. - Еще тогда, тогда… Уйдите, умоляю, не травите мне душу! Иначе я вас убью и себя не пощажу!
Мишель отошел к окну. Постоял, помолчал…
– Путь будет так, как ты захочешь, - тихо сказал он. - Только об одном прошу, об одном, тебе это ничего не будет стоить. Мелочь, безделица, четверть часика…
– Что?…
Тереза зашарила в складках платья.
После встречи с Мишелем в лавке она стала носить с собой нож. Оружие это ей по ее просьбе принес Клаварош. Он знал, для кого предназначается клинок, но возражений не имел. Просил только пустить в ход лишь в самую опасную минуту, не ранее. И показал ухватку - как внезапно бить противника в живот, повернувшись к нему на мгновение спиной.
Разумеется, Клаварош никому об этом ноже не докладывал, равным обюразом и о том, что изредка навещет Терезу. Он полагал, что полуродственные отношения двух иноземцев, оказавшихся в России, никого не касаются - в том числе и полиции. Архаров же догадывался об этих визитах - но никогда не задал ни единого вопроса.
– Тереза, я пальцем к тебе не прикоснусь, слово чести. Четверть часа, не более. Пойдем со мной.
– Куда?
– В дом почтенного человека. Там будет он сам, будет его жена. Будут слуги. Это тут неподалеку,… Мы даже не сядем в карету, тебе ничто не угрожает. Четверть часа, не более. Или ты настолько боишься меня?
Его прозрачные голубые глаза вдруг оказались совсем близко.
– Я не боюсь вас, сударь.
– Пойдем, умоляю. Это будет наше прощание.
– Нет! - вскрикнула Тереза.
– Ты боишься меня? - взволнованно и горестно спросил Мишель.
– Я не боюсь вас, но никуда с вами не пойду.
– Тогда я останусь тут и не уйду ни за что! - воскликнул Мишель и бросился в кресло. - Выноси меня вместе с мебелью, коли угодно!
– Я велю Катиш кликнуть соседских приказчиков! Они смогут…
– А я буду кричать, что ты жестокостью своей убиваешь меня!
– По-французски? - не удержалась от ехидства Тереза.
– Нет, по-русски! Вся Ильинка сбежится, - предупредил Мишель. - Все узнают, что граф Ховрин твой любовник!
Тереза не слишком беспокоилась о своей репутации, а как-то само вышло, что ее репутация на Ильинке до сих пор оставалась безупречной. Но Мишель мог основательно навредить - товарки-соперницы тут же присочинят того, чего и на свете не было, дюжину младенцев, коих растят в ховринских деревнях, или, чего доброго, изгнание Терезы из графского особняка за кражу. С них станется.
– Если я пойду с вами - вы клянетесь сразу же после этого оставить меня навеки? - строптиво спросила Тереза.
– Клянусь, коли ты того желаешь!
– Тогда идем.
Дом, куда Мишель привел Терезу, и впрямь был совсем рядом. Однако на жилище вельможи, пусть и удалившегося в отставку, он не походил. Прежде всего, при вельможе обычно состоит многочисленная дворня. Тут же для нее просто не было места. Затем - престарелый вельможа под конец дней своих скапливает немало портретов высокопоставленной родни, почтенных портретов в полный человеческий рост, при всех регалиях и желательно в придворных туалетах. Тут же не было ни единого, а только сплошное легкомыслие, вроде модных картинок с девицами на качелях. Юбки у тех девиц вздымались так высоко, что делались видны ножки - и гораздо выше алых подвязок.
Тереза, взволнованная церемонией прощания навеки, не обратила внимания еще на одну мелочь. Мишель не велел привратнику, пожилому калмыку в весьма скромной ливрее, доложить о себе хозяевам, напротив - всего лишь поздоровался с калмыком, как с родным дядюшкой, да и тот разулыбался - видать, они были хорошо знакомы.
– Мы подождем в малой гостиной, - сказал ему Мишель.
– Как вашей милости угодно.
И тут Тереза не насторожилась - ни одно женское лицо не возникло в дверной щелке, хотя дом, где проживают пожилой вельможа с супругой должен кишьмя кишеть разнообразными особами женского пола, как правило - весьма любопытными ровесницами супруги.
Так нет же - казалось, он был совершенно пуст.
– Сюда, сюда, сударыня, - галантно говорил Мишель, указывая направление.
Малая гостиная была скорее уж диванной - вдоль стен стояли диванчики и канапе, обтянутые узорным шерстяным штофом; в таких диванных приятно посидеть после сытного обеда в мужской или же в дамской компании, с чубуками, коли мужская, с конфектами, коли дамская. Для того, чтобы еще более скрасить послеобеденный досуг, у окна стояли клавикорды.
– Тереза, - жалобно сказал Мишель. - Я прошу тебя, сыграй что-нибудь, пусть будет, как тогда, хоть минуту, хоть миг…
– Я разучилась, - холодно отвечала Тереза. - Я дала слово, что больше никогда не прикоснусь к клавикордам.
– Кому ты дала это слово? - ревниво спросил он.
Эта ревность неожиданно оказалась ей приятна.
Однако вопрос требовал хоть какого ответа, а правда вдруг показалась ей смешна, и она невольно улыбнулась.
– Кто он, я знаю его? - не унимался Мишель.
– Я сама его не знаю.
– И дала ему слово?
– Да, сударь, дала ему слово, что более вовеки не прикоснусь к клавикордам. Это было той осенью, когда я чуть не умерла от голода в вашем особняке.
Мишель вздохнул.