Впрочем, мне было все равно. Я снял свою ногу, улегся на кушетку и попытался прогнать из головы все мысли.
Гвен! Проклятье, проклятье, проклятье!
Неужели я оказался всего лишь упрямым глупцом? Возможно. Но, черт побери, всему есть предел. Я во многом потворствовал Гвен, позволяя ей принимать решения за нас обоих, и не возмущался даже тогда, когда она не советовалась со мной. Но не надо было поощрять нахлебника, бросившего мне вызов. Ведь правда же? С этим я примириться не мог. Мужчина не в состоянии так жить.
Но и без нее я жить не могу!
Неправда, неправда! До этой недели — чуть больше трех дней назад — ты прекрасно жил без нее… и сейчас сможешь.
Без протеза я тоже могу обойтись. Но мне не нравится быть одноногим, и я никогда не смирюсь с потерей. Конечно, ты можешь обойтись без Гвен, ты не умрешь — но признайся, дурак: за прошедшие тридцать лет ты был счастлив лишь в течение нескольких часов, после того как Гвен перебралась к тебе и вышла за тебя замуж. Часы, полные опасности, проявлений вопиющей несправедливости, борьбы и лишений, но не важно — ты купался в лучах счастья лишь оттого, что она была рядом с тобой.
А теперь ты отправил ее прочь.
Надень свой дурацкий колпак и закрепи заклепками — ты никогда больше не снимешь его.
Но я же был прав!
И что? Какое отношение имеет какая-то правота к браку?
Вероятно, я все же заснул (поскольку смертельно устал), и мне снились кошмары — к примеру, то, как Гвен насилуют и убивают на Дне. Но изнасилования в Луна-Сити настолько же редки, насколько обычны в Сан-Франциско. Последнее случилось восемьдесят с лишним лет назад, и совершивший его землеройка не дотянул даже до ликвидации: местные мужчины услышали крики и растерзали его на куски.
Как выяснилось позже, женщина кричала потому, что он ей не заплатил. Разницы, впрочем, никакой — для лунаря проститутка так же священна, как Дева Мария. Я не урожденный лунарь, но в глубине души согласен с ними. Единственное достойное наказание за изнасилование — немедленная смерть без права на обжалование.
На шарике когда-то можно было защищаться в суде, ссылаясь на «ограниченную дееспособность» и «невиновность по причине невменяемости». Эти понятия поставили бы в тупик любого лунаря. В Луна-Сити «ограниченно дееспособным» сочтут любого мужчину, у которого возникает одна только мысль об изнасиловании, а само оно станет окончательным подтверждением невменяемости. Но такие психические расстройства вряд ли вызовут у лунарей сочувствие к насильнику. Лунари не подвергают психоанализу тех, кто совершил изнасилование, а просто убивают их. На месте, быстро и жестоко.
Жителям Сан-Франциско стоило бы поучиться у лунарей, как и обитателям всех городов, где женщинам опасно ходить одним. В Луне нашим дамам нечего опасаться мужчин, будь те родственниками, друзьями или незнакомыми; здесь мужчина никогда не причинит вреда женщине — иначе его ждет смерть!
Меня разбудили собственные безудержные рыдания. Гвен мертва, Гвен изнасилована и убита — и виноват в этом только я!
Даже пробудившись в достаточной степени, чтобы осознавать реальность, я продолжал рыдать. Я знал, что это всего лишь сон, жуткий кошмар… но чувство вины не ослабевало. Я и в самом деле не сумел защитить свою любимую. Я сам ее прогнал… «Шагай отсюда и не оглядывайся». Неисправимый идиот!
И что теперь делать?
Найти ее! Может, она простит меня. Похоже, женщины обладают почти не исчерпаемой способностью прощать. (Поскольку в прощении обычно нуждается мужчина, вероятно, это способствовало выживанию человека как вида.)
Но сначала я должен ее найти.
Меня распирало от желания выйти за дверь и отправиться на поиски — вскочить на коня и мчаться галопом во все стороны сразу. Но это классический случай из учебника математики: «как нельзя найти пропавшего». Я понятия не имел, где искать Гвен, но она могла сама прийти за мной в «Раффлз», если бы вдруг передумала. Раз так, надо было оставаться здесь, а не заниматься поисками вслепую.
Но я мог увеличить свои шансы. Позвонить в «Ежедневный лунатик» и разместить объявление, а может быть, даже несколько объявлений разного вида: простое объявление, объявление в рамочке и — самое лучшее! — коммерческую вставку, которая появится на всех терминалах, в каждой ежечасной новостной сводке «Лунатика».
А если не поможет — что тогда?
Да заткнись ты и пиши объявление!
Гвен, позвони мне в «Раффлз». Ричард.
Гвен, пожалуйста, позвони мне! Я в «Раффлзе». Люблю тебя. Ричард.
Дорогая Гвен, ради всего, что было между нами, прошу, позвони мне. Я в «Раффлзе». Всегда твой, Ричард.
Гвен, я был не прав. Дай мне попытаться еще раз. Я в «Раффлзе». С любовью, Ричард.
После долгих размышлений я решил, что лучше всего выглядит второй вариант, но потом передумал — четвертый показался мне более привлекательным. Затем передумал опять — второй, более простой, смотрелся выигрышнее. Нет, скорее даже первый. Черт побери, придурок, просто размести объявление! Попроси ее позвонить — если есть хоть один шанс ее вернуть, она не станет смотреть на формулировки.
Отправить объявление прямо со стойки отеля? Нет, оставить записку и сказать в ней, куда и зачем ты идешь и когда вернешься, попросить ее дождаться… а потом бегом в контору газеты, пусть сразу отправляют текст на терминалы и ставят в следующий выпуск. И бегом обратно.
Я надел искусственную ногу, написал записку и схватил трость — и снова случилось совпадение с точностью до долей секунды, из тех, что не раз происходили в моей жизни, совпадение, из-за которого порой начинаешь думать, что этот безумный мир все же подчиняется некоему плану, а не погружен в хаос.
В дверь постучали…
Я поспешил к двери. На пороге стояла она! Слава и аллилуйя!
Она показалась мне еще меньше ростом, а глаза ее — невероятно большими и круглыми. В руках она держала деревце в горшке, словно дар любви. Возможно, оно и было даром любви.
— Ричард, ты позволишь мне вернуться? Пожалуйста!
Дальше события происходили почти одновременно — я забрал деревце и поставил на пол, взял Гвен на руки, закрыл дверь, усадил Гвен на кушетку, сел рядом, и мы оба заговорили наперебой, смеясь и плача.
Вскоре мы немного успокоились, и в конце концов я замолчал достаточно надолго, чтобы услышать ее слова:
— Прости, Ричард, я была не права, я должна была тебя поддержать, но мне было обидно, я разозлилась, и гордость не позволила мне вернуться, а когда я все-таки вернулась, ты уже ушел, и я не знала, что делать. О господи, дорогой, никогда больше не отпускай меня! Ты сильнее меня — если я вдруг снова разозлюсь и решу уйти, хватай меня и разворачивай кругом, но не давай уйти!
— Я никогда больше не отпущу тебя. Я был не прав, дорогая, — не надо создавать проблему из ничего. Любовь и забота куда важнее. Я сдаюсь, окончательно и бесповоротно. Можешь холить и лелеять Билла как пожелаешь, я ни слова не скажу. Пусть растет баловнем.
— Нет, Ричард, нет! Это я была не права. Биллу нужен был суровый урок, и я должна была тебя поддержать, чтобы ты поставил его на место. И все же…
Гвен высвободилась из моих объятий и открыла сумочку.
— Осторожно, аллигатор! — сказал я.
Она впервые улыбнулась:
— Адель заглотила крючок вместе с леской и поплавком.
— Хочешь сказать, что никакого аллигатора нет?
— Господи, милый, ты полагаешь, что я настолько эксцентрична?
— Не дай бог!
— Всего лишь мышеловка и ее чрезмерное воображение. Вот. — Гвен положила рядом с собой на кушетку кучку бумажных и металлических денег. — Я заставила Билла их вернуть. Точнее, то, что осталось, — изначально было втрое больше. Боюсь, Билл из тех слабаков, у которых деньги в кармане не залеживаются. Хочу примерно наказать его, но еще не решила как. Он не получит никаких денег, пока не заработает сам.
— Как только он заработает хоть что-нибудь, пусть отдаст мне деньги за воздух, за девяносто дней, — добавил я. — Гвен, я очень зол. На него, не на тебя. Из-за его отношения к плате за воздух. Извини, что в результате попало тебе.
— Ты был прав, дорогой. Отношение Билла к плате за воздух показывает, что у него не все в порядке с головой. Мы с ним посидели в Старом Куполе и многое обсудили. Ричард, Билл болен социализмом худшего толка и считает, будто мир всем ему обязан. Он совершенно искренне — и даже самодовольно — сообщил мне, что, конечно же, каждый имеет право на самое лучшее медицинское обслуживание, конечно же — бесплатное, конечно же — в неограниченном объеме, и платить за него, конечно же, должно правительство. Он даже не в силах понять, что его требования невозможно удовлетворить с математической точки зрения. Но речь идет не просто о бесплатном воздухе и бесплатной медицине. Билл искренне верит, что все его желания должны исполняться… причем бесплатно. — Она вздрогнула. — Он имеет твердое мнение по любому вопросу.
— «Дорожная песня бандерлогов».
— Прошу прощения?
— Ее написал поэт, живший пару веков назад, Редьярд Киплинг. Бандерлоги — то есть обезьяны — считали, что возможно все, надо только пожелать.
— Вот и Билл считает так же. Он совершенно серьезно объясняет, как должно быть… а воплотить это в жизнь — задача властей. Мол, достаточно лишь принять закон. Ричард, он воспринимает власти так же, как дикари воспринимают идолов. Или… нет, не знаю. Я просто не понимаю, что у него в голове. Мы с ним разговаривали, но так и не убедили друг друга. Он верит во всю эту чушь, Ричард. Мы совершили ошибку, или я совершила. Не надо было спасать Билла.
— Ты не права, милая.
— Нет, дорогой. Я думала, что сумею его перевоспитать. Но ошиблась.
— Я не это имел в виду. Помнишь крыс?
— Ох…
— Отставить уныние. Мы взяли Билла с собой из опасения, что иначе его убьют и, возможно, заживо скормят крысам. Гвен, мы оба знаем, как рискованно подбирать бродячих котят, и знаем, что такое «китайское обязательство»