По правому борту виднелась Земля — судя по всему, в полной фазе, хотя с такого близкого расстояния я не мог разглядеть как следует. Мы находились над центральной частью Северной Америки, из чего следовало, что Лаз была весьма опытным пилотом. При вращении по обычной двадцатичетырехчасовой орбите, параллельной земному экватору, мы оказались бы над экватором на девяноста градусах западной долготы, то есть над Галапагосскими островами. Я предположил, что она выбрала орбиту с наклонением примерно в сорок градусов, чтобы оказаться над целью в десять ноль-ноль по времени корабля, и решил проверить это позднее, если появится возможность заглянуть в бортовой журнал.
(Ни один пилот не в силах избавиться от желания прочитать маневры другого пилота — это профессиональная болезнь. Прошу прощения.)
Потом мы вдруг очутились в атмосфере, в мгновение ока снизившись на тридцать шесть тысяч километров. Гэй развернула крылья, Кас наклонил ее нос, затем выровнял, и мы вновь обрели вес при земной силе тяжести, что совсем уже не понравилось Пикселю. Хейзел забрала у меня Пикселя, и тот затих, — вероятно, у нее на руках он чувствовал себя безопаснее.
Когда крылья Гэй сложены для полета со сверхзвуковой скоростью — единственное положение, в котором я ее видел, — она состоит в основном из фюзеляжа. Когда крылья развернуты, появляется огромная несущая поверхность, и Гэй прекрасно планирует. Мы летели на высоте около километра, над сельской местностью, в ясный летний день — лишь небольшие кучевые облачка на горизонте. Чудесно! В такой день снова ощущаешь себя молодым…
— Надеюсь, перемещение не слишком вас побеспокоило, — сказал Кас. — Если бы я позволил Гэй делать все, что вздумается, она бы опустила нас на землю одним прыжком. Она нервничает из-за угрозы огня противовоздушной обороны.
— Я вовсе не нервничаю, а лишь соблюдаю разумную осторожность.
— Само собой, Гэй. У нее есть все основания соблюдать осторожность. В предупреждении для пилотов говорится, что на этой планете, на данной временнóй линии, в данном году следует предполагать наличие средств ПВО вокруг всех крупных и средних городов. Поэтому Гэй проскочила ниже зоны действий радаров ПВО…
— Надейся-надейся, — заявила машина.
— …и мы появимся на радарах управления воздушным движением как простой дозвуковой частный самолет. Если тут есть такие радары. Там, где мы летим сейчас, их нет.
— Оптимист, — фыркнула машина.
— Хватит жаловаться. Видишь место для посадки?
— Уже давно. Если перестанешь трепаться попусту и дашь мне разрешение, я сяду.
— Действуй, Гэй.
— Хейзел, — сказал я, — я рассчитывал познакомиться со своей новой дочерью, Вайоминг.
— Не бойся, дорогой, она даже не узнает, что мы куда-то уезжали. Приходится делать так, пока ребенок не повзрослеет и не поймет.
— Может, она и не узнает, зато я буду знать. Я разочарован. Ладно, отложим.
Пейзаж снова мигнул, и мы оказались на земле.
— Пожалуйста, не забывайте свои вещи в кармашках впередистоящих кресел, — сказал Кас.
Когда мы выбрались из корабля и отошли подальше, Гэй-Плутовка исчезла. Я стал пристально смотреть в ту часть пространства, которую она только что занимала. В двухстах метрах от нас виднелся дом моего дяди Джока.
— Хейзел, что говорила Дора насчет даты?
— Вторник, первое июля две тысячи сто семьдесят седьмого года.
— Мне тоже так показалось. Но я поразмыслил и решил, что, видимо, ошибся. А теперь вижу, что она не обманывала: сейчас действительно семьдесят седьмой год. Мы переместились в прошлое на одиннадцать лет. Любовь моя, этот ветхий амбар стоит там, где мы приземлились в прошлую субботу, три дня назад. Ты катила меня от него к дому в инвалидном кресле Эзры. Милая, амбар, который мы видим, снесли много лет назад — это лишь его призрак. Плохо дело.
— Не пугайся. Ричард. При прыжках во времени всегда чувствуешь себя так, особенно когда впервые имеешь дело с петлей.
— Я уже прожил две тысячи сто семьдесят седьмой год! Мне не нравятся парадоксы.
— Ричард, относись к этому месту и времени так же, как к любому другому. Никто больше не заметит парадокса, так что и ты не обращай внимания. Шанс быть узнанным, когда ты живешь парадоксально, равен нулю для любой эпохи за пределами твоей обычной продолжительности жизни… но даже если ты окажешься достаточно близко к своему времени, он все равно составляет один на миллион. Ты ведь покинул эти края совсем молодым?
— Мне было семнадцать. В две тысячи сто пятидесятом.
— Тогда забудь. Никто тебя не узнает.
— Дядя Джок точно узнает. Я много раз навещал его, хотя все это было довольно давно — не считая нашего краткого визита три дня назад.
— Он не вспомнит о нашем визите три дня назад…
— Гм… не вспомнит? Конечно, ему сто шестнадцать, или будет столько через одиннадцать лет. Но старческим слабоумием он не страдает.
— Ты прав, дядя Джок точно не страдает старческим слабоумием. И привык к временным петлям. Как ты уже догадался, он служит в Корпусе и занимает достаточно высокую должность. Собственно, он — главный смотритель базы в Северной Америке на временнóй линии номер три. Прошлой ночью ШКВ эвакуировали именно на эту базу. Разве ты не понял?
— Хейзел, я вообще мало что соображаю. Двадцать минут назад я сидел в нашей каюте — а Дора стояла на поверхности Терциуса, или, по крайней мере, мне так казалось, — и пытался решить, выпить ли еще чашечку или снова затащить тебя в постель. С тех пор я только несусь сломя голову, пытаясь догнать свою собственную путаницу. Я всего лишь старый солдат и безобидный писака. Я не привык к таким приключениям. Ладно, пошли. Познакомлю тебя с моей тетей Сисси.
Гэй села прямо напротив дороги, которая вела к дому дяди Джока. Мы пошли по ней — я тащил пакеты, помахивая тростью, Хейзел несла свою сумочку и котенка. Несколько лет назад дядя Джок окружил свою ферму забором, куда более прочным, чем обычная айовская ограда в те времена. Забора еще не было, когда я покинул дом и завербовался в армию в две тысячи сто пятидесятом, но он уже стоял, когда я навещал дядю в… две тысячи сто шестьдесят первом? Примерно так.
Забор был сделан из тяжелой стальной сетки двухметровой высоты, поверх которой тянулась колючая проволока в шесть рядов. Вероятно, проволоку добавили позже — я ее не помнил.
За сеткой виднелись медные провода с керамическими изоляторами. Через каждые двадцать метров висели таблички:
ОПАСНО!!!
Не прикасаться к ограде до отключения главного рубильника номер 12
На воротах висела другая табличка, побольше:
АГЕНТСТВО МЕЖОРГАНИЗАЦИОННЫХ СВЯЗЕЙ
Отдел биоэкологических исследований
Региональное отделение
Доставка радиоактивных материалов к воротам номер четыре — только по средам
7-D-92-1 O-3sc
ВОТ КУДА ИДУТ ВАШИ НАЛОГИ
— Ричард, — задумчиво проговорила Хейзел, — непохоже, что дядя Джок живет тут в этом году. Или это другой дом; выходит, что Гэй ошиблась с координатами. Возможно, придется обратиться за помощью.
— Это тот самый дом, и дядя Джок жил… живет здесь в этом году. Если, конечно, сейчас две тысячи сто семьдесят седьмой, хотя я готов рассматривать и другие варианты. От этой таблички за километр несет дядей Джоком с его странными идеями насчет частной собственности. В каком-то году был даже ров с пираньями.
Найдя кнопку справа от ворот, я нажал на нее. Ответил металлический голос, настолько искусственный, будто он принадлежал актеру:
— Отойдите на полтора метра от датчика. Предъявите свой знак различия. Встаньте лицом к датчику. Повернитесь на девяносто градусов, чтобы вас видели в профиль. Территория охраняется при помощи бойцовых собак, газа и снайперов.
— Джок Кэмпбелл дома?
— Представьтесь.
— Я Колин Кэмпбелл, его племянник. Скажите ему, что отец девушки все узнал!
Металлический голос сменился знакомым:
— Дикки, у тебя опять проблемы?
— Нет, дядя Джок. Просто хочу войти. Я думал, ты меня ждешь.
— С тобой кто-то есть?
— Моя жена.
— Как ее зовут?
— Иди к черту.
— В свое время, не торопи меня. Мне нужно знать, как ее зовут.
— А я не собираюсь играть с тобой в игры. Мы уходим. Если увидишь Лазаруса Лонга — или доктора Хьюберта, — скажи ему, что меня тошнит от детских игр. До свидания, дядя.
— Стой! Не шевелись. Ты на мушке.
Ничего не ответив, я повернулся и сказал Хейзел:
— Идем, милая. До города довольно далеко, но кто-нибудь наверняка появится и подвезет нас. Народ тут дружелюбный.
— Я могу позвонить и вызвать помощь. Так же, как сделала у «Раффлза».
Она подняла сумочку.
— Точно можешь? Не переадресуют ли твой вызов в этот дом — не важно, где, когда и на какой временнóй линии? Или я так ничего и не понял? Давай, потопали. Моя очередь нести разъяренного кота.
— Ладно.
Похоже, неудачная попытка попасть в дом дяди Джока — или штаб Корпуса времени — нисколько не обеспокоила Хейзел. Что до меня, я был весел и беззаботен. Со мной прекрасная, милая жена, я больше не калека и чувствую себя намного моложе своего календарного возраста, если это понятие все еще существовало для меня. Погода стояла райская, как бывает только в Айове. Я знал, что к середине дня станет жарче (кукурузе нужно много солнца), но сейчас, примерно в четверть одиннадцатого, в воздухе все еще ощущалась приятная прохлада. А к тому времени, когда придет зной, мы с женой — и котенком — уже окажемся в помещении, даже если придется сделать остановку на следующей ферме. Так, кто у нас там… Тангвэй? Или в две тысячи сто семьдесят седьмом старик уже продал свое хозяйство? Не важно.
Меня не волновало отсутствие местных денег и каких-либо материальных активов. Прекрасный летний день в Айове не оставляет места для беспокойства. Я мог найти работу, даже стал бы разбрасывать навоз, за неимением лучшего, а вскоре начал бы разбрасывать навоз иного рода, трудясь по ночам и по воскресеньям. В две тысячи сто семьдесят седьмом Ивлин Фингерхат еще не ушел на пенсию, так что я мог выбрать новый псевдоним и продавать Фингерхату свой старый вздор. Те же самые рассказы — только со спиленными серийными номерами.