Я утерся и оглянулся. Никто ничего не заметил. Мне показалось, никто.
Вечером будут есть мясо. Хорошо, что я в это время чищу горшки. Мне отвратителен даже запах жаркого…
Мэйбл, совсем недавно мне казалось, что я всё вытерплю. Но теперь в мою душу закралось сомнение. Все чаще в моем животе появляются бабочки. С холодными крыльями. Они щекочут меня изнутри, заставляя кишки сжиматься.
Днем Джоан подстраивает все так, чтобы хозяин был мной недоволен. А когда она засыпает, за дело берутся мыши.
Еще в первый день, как я поступил в распоряжение Джоан, она приказала:
– Бери свой тюфяк и тащи на чердак. Пригрелся! Не лорд – храпеть тут у всех на виду.
Мэйбл, это неправда. Я почти не храплю. И я ложусь позже всех. А днем мой тюфяк под лестницей никто и не замечает. Но, как я понял хозяина, я должен во всем подчиняться Джоан. А он таким образом испытает мое послушание. Иначе как я смогу оправдать его благодеяние? Как смогу доказать, что всё готов претерпеть ради Лондона, ради того, чтобы стать горожанином? Поэтому я не решился ей возражать.
– Овчину свою дрянную можешь с собой забрать. Она насквозь тобой провоняла. А под голову – вон, полено.
Я перебрался спать на чердак. Это плохое место. Здесь так же холодно, Мэйбл, как было у нас с тобой, когда кончился хворост. А ведь скоро наступит зима. Но это можно стерпеть. Это мне не впервой. И у меня есть овчина. Пусть дырявая, но овчина.
Но истинная беда – это чердачные мыши.
Столько мышей я в жизни не видел. Наверное, здесь их манор. И у них есть какой-нибудь сэр. Злой-презлой, облезлый, с розовым длинным хвостом. Маленький такой сэр, но прожорливый, как свинья. У него куча слуг, и он то и дело посылает их за добычей. Слуги шарят везде, скребутся, пищат, шуршат. И тащат всё, во что их облезлый сэр может вцепиться зубами. А тут такого не много. Всё, что можно, они уже съели. И неизвестно, что придет в их мышиные головы. Вдруг они посчитают, что можно отгрызть от меня кусочек? Вдруг они поступят со мной, как в Нью-Гейте с чернокнижником?
Эта мысль так меня ужасает, что не дает заснуть. Прошлой ночью я то и дело вскакивал и проверял, нет ли на мне мышей. А утром слышу, Джоан стучит ручкой метлы в потолок:
– Дрыхнешь, ленивый виллан? А хозяин тебя обыскался.
Я скатился с лестницы, на ходу протирая глаза. Хозяин сказал, что завтра ему в магистрат. И пусть я почищу к утру его башмаки.
– Мы с лордом-мэром должны кое-что обсудить, – сказал хозяин и весело мне подмигнул. Он знает, мне нравятся эти слова – «магистрат» и «лорд-мэр». И мне нравится слушать, что обсуждали на городском совете. Конечно, об этом хозяин рассказывает лишь в сердцах, и не мне, а капитану Уолтеру. Но иногда обрывки беседы достигают моих ушей.
В общем, я должен к утру приготовить хозяину начищенные башмаки.
Я сразу бросился выполнять его поручение. Но Джоан, как только хозяин ушел по делам, тут же куда-то меня послала. Я попытался было сказать, что мне нужно закончить с хозяйскими башмаками. Но она не желала слушать:
– Делай, что тебе говорят. Хозяин скоро вернется. Он не может сидеть голодным, потому что ленивый виллан шевелится как дохлый кролик.
Я постарался быстрее справиться с тем, что она приказала. И снова бросился к башмакам. Но Джоан опять меня оторвала. И так целый день до ночи. Я все никак не мог толком взяться за дело. К вечеру я валился с ног от усталости. Но все-таки вспомнил: хозяйские башмаки! Вернулся и все доделал. Правда, было уже темно, и камин погасили.
А наутро – ох, Мэйбл, что было! Хозяин проснулся и спрашивает про башмаки. Я бросился их подавать и вижу: один башмак начищенный – глядись словно в медный таз. А второй как был весь в грязи, так за ночь стал еще хуже. Особенно рядом с первым. Хозяин взглянул на свои башмаки да как заревет:
– Ты совсем сдурел, менестрель?
У меня внутри все перевернулось.
Прибежали Элис и Гарри. И конечно, Джоан: что случилось? Грабители?
– Вот, полюбуйтесь, – хозяин сунул Элис под нос башмаки. – Так я должен идти в магистрат.
Элис взглянула на башмаки, потом на меня, на хозяина, снова на башмаки – и как прыснет от смеха. Рот рукой зажимает, а удержаться не может.
– Ну и что тут смешного? – хозяин даже опешил немного.
– Представляю, что скажет лорд-мэр. Достойнейший Фицуоррен, одну свою ногу вы уважаете больше. Папа, какую ногу ты обуешь в чистый башмак?
Элис смеялась так заразительно, что хозяин не выдержал и тоже стал похохатывать. Тут уж и Гарри дал себе волю – прямо до визга смеялся:
– Хозяин, это у Дика привычка. Он слишком долго ходил в одном башмаке.
В общем, на этот раз все обошлось. Пока все смеялись и подзадоривали друг друга, я кинулся чистить грязный башмак. Он, конечно, не так блестел, как тот, что я драил весь день. Поэтому чистый башмак пришлось чуть присыпать пылью.
И хозяин ушел. А Джоан опять процедила: «Нечего удивляться. Виллану не стать горожанином. Он от природы туп».
Мэйбл, сегодня ночью я проснулся от крика. Вскочил весь мокрый от пота: кто это? А на пол упала мышь. И тут до меня дошло, что это я сам и кричал. Из-за мыши. Она бегала прямо по мне. Протащила хвост по моей щеке, зацепила кончиком ухо… Вот мне и почудилось, будто кто-то его отгрызает.
Эти мыши, Мэйбл, скоро лишат меня разума. И тогда хозяин не сможет за меня заплатить. За безумных налог не платят…
Сегодня, Мэйбл, у меня знаменательный день. Хозяин вернулся из магистрата. Он был очень доволен. Я краем уха слышал, что вроде бы снизили пошлины. За островные товары. А корабли хозяина ходят как раз к островам. Вот бы мне их увидеть – хозяйские корабли! Но до гавани далеко. А я не могу отлучаться надолго из дома…
Хозяин поглаживал свой живот и даже пытался свистеть. Но Джоан его оборвала: нечего в доме свистеть. Это плохая примета.
– Джоан, опять ты бурчишь! Эй, Дик, где ты там?
Тут хозяин сказал, что заплатил налоги. В том числе и налог с домочадцев. Меня вписали в книгу учета налогов. Так что теперь я могу считать дни. Минет год – и я горожанин.
– Джоан, налей-ка нам эля!
Джоан принесла кувшин с элем и брезгливо подтолкнула одну из кружек ко мне. А потом так же молча вышла.
– Ну, Дик, давай! Выпьем за то, что время твое пошло. – Он поднес кружку ко рту и стал громко пить.
Я выпил совсем немного. Я хотел ощутить в душе радость, но – вот ужас, Мэйбл! – чувствовал пустоту. Все мои чувства похитили ночью мыши.
– Ну, ты поладил с Джоан?
Я сглотнул: что сказать? Что мне приходится много терпеть? Что Джоан надо мной измывается? Что порой сэр Гриндли кажется мне добрее?
А как же мое желание стать горожанином? Хозяин выполнил мою просьбу. А я отплачу ему черной неблагодарностью – жалобами на то, как мне плохо живется? В его чудесном доме? Под одной крышей с Элис?
– Хозяин, я буду стараться. Я и дальше буду стараться.
– А-а-а… Ну, старайся, старайся. С Джоан тоже можно поладить. Хотя, бывает, она ведет себя как чертовка.
Может, я напрасно ничего не сказал? Какой же я дуралей!
– Я только хотел попросить… Я только хотел сказать…
Нет, я не смею жаловаться на Джоан. Я не могу отказаться от собственных слов. Хозяин больше не станет мне верить.
– Ну давай, выкладывай. Что тебе еще нужно? – хозяин уже думал о чем-то другом. Ему надоело со мной разговаривать.
– Мыши…
– Мыши? Какие мыши?
– Мыши на чердаке. Они там повсюду, хозяин.
– На чердаке? Ну и что? А тебе что до них за дело?
– Я там ночую…
– Томас, к тебе пришли. Мне сюда провести или как? – Джоан успела бросить на меня насмешливый взгляд.
– Ладно, проваливай, Дик… Да, попроси у Гарри… Гарри, поди сюда. Пусть кто-нибудь… Пусть Хью принесет ему мышеловку…
Вечером Хью притащил мышеловку.
– Эй, виллан! А ну-ка смотри… Это делается вот так: кладешь сюда корочку сыра… – Хью сделал вид, что в руках у него что-то есть. Даже поднес руку к носу, понюхал и облизнулся. – Мышь полезет за ней, заденет вот эту штуку, – Хью дернул воловью жилу, – чик! – и без головы. (Деревянная планка рухнула вниз, на дощечку.) Теперь ты не просто виллан. Теперь ты мышиный палач. Можешь казнить сколько влезет!
Мне это не нравится, Мэйбл. Мне не нравится, если кто-то называет меня вилланом. Ты бы видела Хью – как он стоит и оглядывает чердак. И на роже такое веселое отвращение. Мне ужасно хотелось двинуть ему по шее. Я еле-еле сдержался. Вряд ли хозяин одобрит, если я стану драться прямо здесь, у него под крышей.
– Ха, ты даешь, виллан! Я б тут ни в жизнь не уснул…
– Я тебе не виллан.
– Да ладно, сдуйся! А кто же ты? Думаешь, хозяин за тебя заплатил, и ты перестал быть вилланом? Горожанином надо родиться.
И Хью нагло так усмехнулся и так на меня взглянул, будто он – ого-го какой! А я перед ним – червяк. И мне еще сильнее захотелось двинуть ему. Но тут он сказал нечто странное:
– У нас тут примета есть: истинный лондонец – тот, кто родился под колокол церкви Сент-Мэри-ле-Боу. А ты, небось, его и не опознаешь.
Мои кулаки сами собой разжались.
– Значит, это Сент-Мэри-ле-Боу. На холме. За собором Сент-Пола. У нее такой ласковый колокол.
И я не удержался – проговорил-пропел:
– Дили-дон-дон-дон!
Чудный город Лон-дон!
– Ты что, виллан? Того?
Но мне уже было неважно, как назвал меня Хью.
– Да, я слышал. Не раз. Он так говорит.
– Слышал? Да ты совсем одурел. Как можно слышать это?
Потом он немного подумал и мотнул своими нечесаными вихрами:
– Не заливай, виллан. Только самый первый мэр Лондона слышал, как колокол с ним говорит. Самый первый, понял, виллан? И он тогда не был мэром. Даже не знал, что будет, понял, виллан? С ним знаешь что было?
Я затаил дыхание.