Мне в это просто не верилось.
— Что же дальше, отец? — спросила я, думая, что он сейчас скажет, оставь, мол, эту затею, поскольку я с самого начала сомневался в ее полезности. И уже приготовилась вздохнуть с облегчением.
— Разошли им всем жесткие письма с пометкой «повторно».
— Думаете, это поможет, сэр?
— Нет. Но кое-какая польза будет. Вот увидишь.
Отец был прав. Вторичная рассылка не принесла нам денег, зато пришло несколько негодующих ответов, среди которых были и оскорбительные. Отец велел мне подколоть каждое письмо к соответствующей медицинской карте, но не отвечать на них.
Большинство этих семидесяти пациентов больше к нам не показывались. Это и был тот положительный результат, на который отец надеялся и которому радовался.
— Ничья, Морин. Они мне не заплатили, а я им не очень-то помог. Йод, каломель и аспирин — вот в основном и все, чем мы пока располагаем, да еще сахарное драже. Я уверен в результате, только когда принимаю роды, вправляю кость или отнимаю ногу. Но, черт побери, я все-таки делаю что могу. Стараюсь. И если кто-то злится только потому, что его просят уплатить за услуги, — не вижу, почему я должен вылезать из теплой постели и идти его врачевать.
В девяносто седьмом году железнодорожная компания провела ветку в миле от нашей главной площади, городской совет по этому случаю расширил границы Фив, и к нам пришла железная дорога. А следом и телеграф — теперь «Лайл Каунти Лидер» получал новости прямо из Чикаго, но только раз в неделю, и «Канзас-Сити Стар», которая приходила по почте, обычно опережала его. Добрался до нас и телефон Белла, хотя поначалу звонить можно было только с девяти утра до девяти вечера, за исключением воскресного утра: станция помещалась в гостиной вдовы Лумис и прекращала работу, когда вдова отсутствовала.
«Лидер» напечатал забойную передовицу «Новые времена». Отец нахмурился.
— Они тут пишут, что если соберут побольше подписей, то скоро можно будет вызывать доктора по телефону в любое время. Ну конечно. Сейчас я езжу на ночные вызовы, только в том случае, если больного так прихватит, что кто-то из домашних запряжет лошадь и приедет за мной. А что будет, если меня станут извлекать из постели, покрутив ручку аппарата? Все начнут ее крутить — а для чего? Чтобы позвать меня к умирающему ребенку? Нет, Морин, — к тому, у кого заусеница задралась. Помни мои слова: телефон положит конец домашним визитам врачей. Не сегодня, не завтра, но скоро. Кто везет, того и погоняют… и вот увидишь: доктора вскоре откажутся посещать больных на дому.
Под Новый год я сказала отцу, что надумала: пусть запишет меня в Фонд Говарда.
В январе я уже приняла первого молодого человека из своего списка.
К концу марта я приняла уже всех семерых. И в трех случаях даже воспользовалась диванной привилегией… точнее, кушеткой в отцовском кабинете, запираясь там на ключ.
Мокрые фейерверки.
Все трое были вполне приличные молодые люди, но замуж? Нет.
Морин совсем уже было разочаровалась в этой затее, но в субботу второго апреля отец получил письмо из Роллы, штат Миссури:
«Дорогой доктор,
разрешите представиться. Мои родители — мистер и миссис Джон Адамс Смит из Цинциннати, штат Огайо. У моего отца там мастерская по изготовлению штампов и режущего инструмента. Я заканчиваю горный факультет Миссурийского университета в Ролле. Ваше имя и адрес сообщил мне судья Орвилл Сперлинг из Толидо, Огайо, исполнительный секретарь Фонда Гаварда. Судья сказал также, что напишет Вам обо мне.
Если Вы дадите на то свое позволение, я заеду к Вам и миссис Джонсон в воскресенье семнадцатого апреля, чтобы просить Вас представить меня Вашей дочери мисс Морин Джонсон как возможного соискателя ее руки.
Буду счастлив дать Вам любые сведения о себе и ответить исчерпывающе и откровенно на все Ваши вопросы.
С нетерпением ожидаю Вашего ответа.
Остаюсь, сэр, Вашим преданным слугой
— Ну вот, дочка, к тебе скачет твой рыцарь на белом коне.
— Лишь бы не о двух головах. Что проку, отец. Я умру старой девой в возрасте девяноста семи лет.
— Надеюсь, не слишком сварливой. Что мне ответить мистеру Смиту?
— Да пусть приезжает. Напишите, что я вся сочусь от нетерпения.
— Морин!
— О да. Я слишком молода, чтобы быть циничной. Знаю. Quel dommage[77]. Я напря1усь и одарю мистера Брайана Смита самой лучезарной своей улыбкой, а встречи с ним буду ждать с радостным оптимизмом. Он у меня, правда, немного увял. Тот последний орангутанг… (Он пытался изнасиловать меня прямо на матушкином диване, как только родители поднялись наверх. Но ему пришлось быстро отступить, схватившись за пах — пригодилось мое знание анатомии.)
— Напиши, что мы будем рады ему. Воскресенье семнадцатого — это через две недели.
Я ожидала этого воскресенья с умеренным энтузиазмом. Правда, в церковь все-таки не пошла, приготовила провизию для пикника и, пользуясь случаем, помылась. Мистер Смит оказался приемлемым молодым человеком с правильной речью, хотя дух от него не захватывало. Отец немножко попытал его, мать предложила ему кофе, и часам к двум мы с ним поехали на прогулку в нашей двуколке, на Дэйзи, поставив его взятую напрокат лошадку в сарай.
Три часа спустя я была убеждена, что влюбилась.
Брайан договорился, что первого мая приедет опять. В промежутке ему предстояло сдать выпускные экзамены.
В следующее воскресенье, 24 апреля 1898 года, Испания объявила войну Соединенным Штатам[78].
5ИЗГНАНИЕ ИЗ ЭДЕМА
Тюрьма как тюрьма, бывает и хуже. Как, например, та, в Техасе, в которой я сидела семьдесят с чем-то лет назад по своему личному времени. Там тараканы сражались за неверный шанс подобрать пару крошек с пола, горячей воды отродясь не бывало, а вся охрана приходилась родней шерифу. Тем не менее мексиканские нищие то и дело переправлялись тайком из Рио и били в городе стекла, чтобы попасть в эту тюрьму и подкормиться за зиму. Это заставляет воображать о мексиканских тюрьмах нечто такое, о чем и думать не хочется.
Пиксель навещает меня почти каждый день. Стражники не могут понять, как это ему удается. Они все его полюбили, ну и он снисходит кое до кого. Они таскают ему разные вкусности, которые он порой соглашается отведать.
Начальник, проведав о гудиниевских талантах Пикселя[79], посетил мою камеру как раз тогда, когда тот пришел, попытался его погладить и был оцарапан за бесцеремонность — не до крови, но достаточно чувствительно.
Начальник приказал мне предупредить его загодя, когда Пиксель будет входить или выходить; он хочет понять, как это Пиксель проникает в камеру, не задевая сигнализации. Я сказала ему, что ни один смертный не способен предсказать, что сделает кот в следующий момент, так что нечего тут ошиваться. (Охранники и надзиратели — люди по-своему неплохие, но начальник стоит ниже меня на социальной лестнице. Видимо, Пиксель тоже это понимает.)
Пару раз заходил доктор Ридпат, уговаривал меня признать свою вину и положиться на милость суда. Говорил, что трибунал, конечно, осудит меня условно, если убедится в моем искреннем раскаянии.
Я сказала ему, что невиновна и предпочту cause celebre[80], а потом продам свои мемуары за бешеные деньги.
Мне, должно быть, неизвестно, заметил он, что Епископская Коллегия недавно приняла закон, согласно которому все имущество лиц, осужденных за святотатство, передается в церковь после оплаты погребения.
— Знаете, Морин, я вам друг, хотя вы этого, кажется, не понимаете. Но ни я и никто другой не сможет ничего для вас сделать, если вы отказываетесь помочь.
Я поблагодарила его и сказала, что мне жаль его разочаровывать. Он посоветовал мне хорошенько подумать и не поцеловал на прощанье, из чего я заключила, что он и вправду недоволен мной.
Дагмар бывает почти ежедневно. Она не пыталась склонить меня к покаянию, зато сделала то, что тронуло меня сильнее, чем все увещевания доктора Ридпата: принесла мне «последнего друга».
— Если решила молчать, он поможет. Отломи только наконечник и впрысни все равно куда. Когда он подействует — минут через пять, — тебя даже поджаривание на медленном огне не проймет. Но ради Святой Каролины, лапочка, постарайся, чтобы его у тебя не нашли!
Постараюсь.
Я не диктовала бы эти мемуары, не окажись в тюрьме. Не то чтобы я в самом деле собиралась их публиковать, но не мешает разложить все по полочкам — может, тогда я пойму, где ошибалась, и придумаю, как выпутаться из этой переделки и жить дальше.
Битва при Новом Орлеане состоялась через две недели после окончания войны 1812 года[81] — так медленно тогда распространялись новости. Но в 1898 году уже действовал Атлантический кабель. Известие о том, что Испания объявила нам войну, дошло до Фив из Мадрида через Лондон, Нью-Йорк и Канзас-Сити почти что со скоростью света, если не считать задержек на передачу.
Разница во времени между Мадридом и Фивами — восемь часов, поэтому семейство Джонсон находилось в церкви, когда страшная весть достигла города.
Преподобный Кларенс Тимберли, пастор нашей Методистской епископальной церкви памяти Сайруса Вэнса Паркера, читал проповедь, и только он покончил с «в-четвертых» и углубился в «в-пятых», как зазвонил большой колокол на здании окружного суда. Брат Тимберли прервал проповедь.
— Сделаем перерыв в проповеди, чтобы пожарники могли покинуть храм.
Около десятка мужчин помоложе встали и вышли. Отец взял свой чемоданчик и последовал за ними. Он не состоял в добровольной пожарной команде, но как врач обычно присутствовал на пожаре, если только не занимался больным в тот момент, когда били в набат.