Я пошел к Жене и сказал:
— Женя, я еду на фестиваль в Канны. Дай мне какое-нибудь задание!
— Какое?
— Ну, хотя бы горшок с цветком в гостинице на подоконнике переставить или на набережной Круазет жвачкой приклеить к скамейке снизу записку. Ну, и ваши суточные, и на непредвиденные расходы: такси, пресса, чаевые. А то в Госкино всего 3 доллара в сутки дают.
Евгений Максимович ответил:
— Георгий Николаевич, когда нам понадобится передвинуть в гостинице горшок на подоконнике или жвачкой приклеить к скамейке снизу записку, мы обратимся к тебе. Только к тебе и ни к кому больше. Даю слово. А пока тренируйся, — он достал из ящика пачку жевательной резинки и протянул мне.
Ну, а потом его оттуда перевели на другое место работы (назначили премьер-министром), а я так и остался неохваченным...
Так что канадская журналистка ошибалась. Не был я агентом КГБ. К сожалению...
После пресс-конференции я позвал Резо к себе в номер, завел в ванную, пустил воду и сказал шепотом:
— Там микрофоны. Давай договоримся, если спросят, а сколько у нас платят за сценарий, скажем, что это конфиденциальная информация. Иначе, если мы скажем, что у нас платят 600 долларов, они так и заплатят.
— Почему 600? — спросил Резо.
— Потому что за сценарий платят 6 тысяч. Делим на десять, получается 600.
(Безопасному обмену информацией в ванной под шум воды меня научили в Лос-Анджелесе. Расскажу об этом позже.)
Саша Кляйн ждал нас в машине у подъезда гостиницы. Когда сели и поехали, Резо вспомнил:
— Гия, а где наши бондарчуковские часы?!
— Тьфу! Склероз! В номере, в сейфе.
Когда приехали в гостиницу, я сразу положил часы в сейф.
— Давай вернемся! — сказал Резо.
— Плохая примета! — Саше Кляйну не хотелось разворачиваться (он был за рулем).
— Ничего, в зеркало посмотрюсь, — сказал я. — Возвращайся!
Приехали на киностудию. Менахема Голана в то время в Израиле не было: он продюсировал фильм в Венгрии. Нас принял директор студии Ицек Колл. Он угостил нас кофе и поинтересовался, кого мы планируем на главного героя.
— Вахтанга Кикабидзе.
— Русский актер?
— Грузинский.
— Менахем вряд ли согласится на грузинского актера.
— Это принципиально, — я поднял руку, посмотрел на часы и спросил:
— Извините, который час по местному времени?
Ицек сказал. Я перевел стрелки.
— Гия, у тебя опять новые часы? А это какая фирма? — спросил Резо (об этом вопросе мы договорились заранее).
— На сей раз «Филип Моррис»[2], — сказал я.
— А что, они и часы уже выпускают? — удивился Ицек Колл («Филип Моррис» — марка американских сигарет).
— Да, — не без гордости сказал я.
И понял, самое время спросить:
— Господин Колл, а сколько вы нам заплатите за сценарий?
— Менахем планирует, что сценарий и постановку вам оплатит «Мосфильм», — сказал Ицек.
Пауза. Ангелы в небе запели «Чито-грито» скорбными голосами.
— А сколько платят у вас? — поинтересовался Ицек Колл.
— Это конфиденциальная информация, — сказал Резо. И вздохнул.
Поскольку из Советского Союза мы с Резо приехали одними из первых, грузинские евреи оказывали нам большое внимание и чуть ли не каждый день устраивали в нашу честь банкеты. Грузинская кухня, хоровое пение. Все масштабно, радушно, но для непьющего человека слегка утомительно.
В центре зала дети в черкесках пляшут лезгинку. Слева от меня стоит мама и показывает, который из танцующих ее сын. Справа кто-то громко объясняет в ухо, где он жил в Кутаиси и как туда добраться. Сзади кто-то пытается со мной сфотографироваться. А тамада с рогом в руках в микрофон произносит тост. И все это снимают на видео.
Антисемитизма в Грузии не было никогда. Еще со времен царя Ираклия сохранился указ, который гласил, что в районах, где проживают евреи, свиней держать запрещено. Но одними из первых из Советского Союза в Израиль уехали грузинские евреи. Уезжали они в основном по религиозным соображениям. И в Израиле они сохранили добрую память о Грузии. Создали ансамбль грузинских песен и танцев, издавали книги и газеты на грузинском языке, поставили памятник Шота Руставели.
Тель-Авив, несмотря на военный конфликт Израиля с соседями, по своей ауре был мирным городом. В Москве в то время выходишь на улицу и как-то не по себе. Атмосфера страха. А в Тель-Авиве по ночам, когда не спалось, я гулял по улицам и, встретив кого-то, мне совсем не хотелось перейти на другую сторону.
Через несколько дней, рано утром, на маленькой машинке «Ибица» (Саша Кляйн за рулем) мы выехали осматривать Землю обетованную. И думаю, в Израиле не было мест, в которых мы не побывали. Что запомнилось.
Ехали по пустыне, выкинул окурок в окно. Саша Кляйн затормозил, задним ходом доехал до моего окурка, подобрал, затушил в пепельнице и сообщил:
— 500 шекелей штраф, Георгий Николаевич.
В Израиле больше окурки в окно я не выкидывал.
Пустыня. Шоссе. Девушка и парень целуются, оба в военной форме. Обнимают друг друга левыми руками, а в правых автоматы «узи».
Хайфа, из окна машины видим: открылась дверь ангара, оттуда вышел человек в тулупе, валенках и ушанке. Достал из кармана сигареты и спички, закурил.
— Это Павел Липман, — сказал Саша Кляйн, — сибиряк, командир партизанского отряда, подполковник.
В Элайте нас пригласила на обед супружеская чета. Там был и их дед. Когда дед узнал, что мы приехали из Советского Союза снимать фильм, он спросил:
— Давно приехали?
— Недавно.
— Идемте, я что-то вам покажу, — провел нас на кухню, открыл дверцу холодильника, подозвал меня и сказал:
— Засунь руку. — Я послушался, пожилой человек, неудобно отказывать.
— Чувствуешь? Холодно? — спросил дед.
— Холодно.
— Потрогай. Лед?
— Лед.
— Думаешь, лед мы положили, потому холодно? Нет, мы воду налили, а электрический ток сам лед сделал, потому и холодно. Называется — холодильник. Нравится? Твоя жена хочет такой? Вот когда вы свою любимую-непобедимую советскую власть прогоните, сразу у всех такие будут. Тут в каждой семье есть.
Дед был одним из первых переселенцев. Уехал из Союза в 1947 году. И в то время в его имеретинской деревне не только холодильников, но даже и электричества не было.
Когда вернулись из поездки, в гостинице вместе с ключом мне дали записку: «Звонил из Москвы Доброхотов». Заказал Москву. Соединили. Юрий Доброхотов, начальник иностранного отдела «Мосфильма», спросил:
— Георгий Николаевич, на каком основании вы заявили, что будете снимать совместную картину?
— Где, когда?
— В Тель-Авиве. На пресс-конференции. Уже из Министерства иностранных дел звонили. Арабские страны протест объявили, что Советский Союз сотрудничает с Израилем.
— Я сказал только, что, возможно, это будет совместная картина.
— Георгий Николаевич, что возможно, а что невозможно — не нам решать. Вы свободные художники, вас пригласил американский продюсер. Государство не имеет к этому никакого отношения. Договорились?
— Договорились.
На третий день после возвращения из поездки Ицек Колл устроил нам встречу с президентом Израиля Герцогом. На эту встречу я второй раз надел бондарчуковские часы.
— Это будет совместная картина? — спросил Герцог.
— Нет, — ответили мы, — нас пригласил американский продюсер Менахем Голан.
Президент сказал, что видел советский фильм «Война и мир». Фильм ему понравился, и он пожелал нам успеха.
В гостинице, в холле, Резо ждал израильский писатель Давид Маркиш (они вместе учились в Москве на Высших курсах сценаристов). Резо и Давид пошли пить кофе и вспоминать былое, а я решил прогуляться по набережной. Было довольно-таки жарко, и мне захотелось искупаться в Средиземном море.
Народу было мало. Разделся, бондарчуковские часы спрятал в носок, а носок в ботинок. Когда вернулся, увидел, что ботинок на месте, а носка с часами нет! Вернулся в гостиницу, позвонил Саше Кляйну. Через двадцать минут он был у меня.
— Пишите заявление в полицию.
— Найдут?..
Саша пожал плечами.
— Сколько они могут стоить?
— Дорого. Тысяч десять долларов, а то и больше.
— Кошмар! Это чужие часы!
— Георгий Николаевич, можно купить китайскую реплику, долларов двести-триста. Точная копия ваших часов, кроме специалиста, никто не отличит.
— Нет, это мне не годится.
На следующее утро мы с Резо у меня в номере работали над сюжетом. Настроение тусклое — ничего толкового придумать не можем. Стук в дверь. В номер вошел Морис и, не здороваясь, спросил:
— Николаич, у тебя какой размер ноги?
— Сороковой, — сказал Резо.
— Тридцать девятый, — поправил я.
— Значит, размер он угадал. — Морис извлек из целлофанового пакета пару носков.
— Кто — он? — спросил Резо.
— Вор.
— Поймали? — спросил я.
— Нет. Побеседовали. Саша сказал, что у тебя вчера еще что-то украли.
— Часы. «Патек Филипп», — сказал Резо.
— Эти? — Морис извлек из кармана золотые часы.
— Эти! — сказал Резо.
— Ну, держи. На руке носи! — Отдал мне часы.
— А где ты их взял?
— Саша рассказал мне, я рассказал деловым людям, деловые люди нашли вора, вор сказал: «Вай, вай, вай, я не знал, что это ваш друг!» А носок не отдал, этот чатлах мамой клянется, что выкинул! Пришлось покупать. С тебя два шекеля, Николаич.
— Подожди, а это, случайно, не китайская реплика? Для меня это очень важно!
— Нет, стопроцентно фирменные. Мы проверяли.
— Тогда возьми. — Резо протянул ему два шекеля.
— Пешкеш! Подарок! — Морис денег не взял. Когда Морис ушел, Резо сказал:
— Я уверен, что ребята скинулись и купили эти часы.
— Нет, Резо, давай считать, что вор сказал: «Вай, вай, вай...»
До конца поездки я хранил часы в сейфе, а в Москве сразу же вернул их Бондарчуку.