Кулаков обезвредили (среди них был и отец Павлика). А родственники в отместку мальчика убили. О Павлике Морозове снимали фильмы, а на родине поставили памятник.
Познакомился я с Женей Моргуновым в конце сороковых годов. Я учился в Архитектурном институте, а он был актером Театра киноактера. Как-то гуляли мы с Женей по улице Горького (после войны было принято гулять от Пушкинской до Охотного и обратно), когда проходили мимо Центрального телеграфа, он остановился, задрал голову и громко сказал:
— Смотри на карниз!
Моргунов отошел шагов на пять, выставил вперед руки, напрягся, стремительно подскочил к стене и что есть мочи толкнул облицованное гранитом, незыблемое, как пирамида Хеопса, десятиэтажное здание Центрального телеграфа.
— Видишь?! — он показал пальцем вверх.
— Что?
— Карниз дышит! Рухнет, придавит кого-нибудь!
Двое прохожих остановились и тоже посмотрели вверх.
— Не видишь? Внимательно смотри, колебание мизерное! — Моргунов снова отошел, выставил вперед руки, напрягся, стремительно подскочил к стене и снова что есть силы толкнул здание. — Теперь заметил?
— Нет.
— Ты внимательно смотри, это же миллиметры!
Через несколько минут вокруг нас собралась толпа, человек пятьдесят, а может быть, и больше. Моргунов толкал стену, и каждый раз люди внимательно смотрели вверх, на карниз. И слышались реплики:
— Какое безобразие!
— Упадет, раздавит кого-нибудь насмерть!
Тут подъехала аварийная служба с милицией, толпу быстренько разогнали и поставили ограждение. Что они там чинили, я не знаю, но ограждение стояло до осени.
Между прочим. В то время Моргунов — стройный сероглазый шатен — уже снялся в роли Стаховича в фильме Сергея Герасимова «Молодая гвардия», но на улице его еще не узнавали. Узнаваемым он стал много позже — в начале шестидесятых, когда сыграл Бывалого в культовом фильме Гайдая «Пес Барбос и необычайный кросс».
Как-то собрались мы с Моргуновым в Дом кино, на троллейбусной остановке дождались троллейбуса, вошли, троллейбус тронулся, и вдруг он объявил:
— Товарищи, приготовьте билеты!
Пассажиры троллейбуса, их было немного, стали доставать из карманов и сумочек билеты.
— Так. А теперь руку с билетом подняли вверх!
Все начали поднимать руки.
— Выше!
И все подняли руки выше.
— Спасибо, опустили. А вы, товарищ, что руку не подняли? Билет не успели взять? Документик можно посмотреть? Пропуск? Ну, давайте пропуск.
Взял документ, посмотрел на фотографию.
— Так, Иван Пантелеевич Жмырев, старший экономист. Очки снимите, пожалуйста, Иван Пантелеевич. Чуть-чуть брови поднимите. Так, достаточно. Теперь уголки губ опустите, Иван Пантелеевич. Еще чуть-чуть. Нет, обратно. Хорош. Так, соответствует. Держите, — Моргунов вернул пропуск. — На первый раз прощаю. Заплатите за билет и можете ехать.
И сказал кондукторше:
— Товарищ кондуктор, если забыть про старшего экономиста Ивана Пантелеевича, во вверенном вам транспортном объекте, в принципе, образцовый порядок.
— Спасибо.
— Надо говорить: «Служу Советскому Союзу».
— Служу Советскому Союзу!
Мы билет так и не взяли, вышли на своей остановке.
1952 год. Матч сезона: сборная СССР — сборная ФРГ. Билеты раскупили за месяц. С моими однокурсниками и друзьями по Архитектурному институту Димой Жабицким и Андреем Соколовым приехали на стадион «Динамо» в надежде купить билет с рук. Народу полно. Все спрашивают лишний билетик. Билеты у двух есть, но продают очень дорого. Смотрю, идет Женя Моргунов. Окликнул.
— Женя, билета лишнего нет?
— А ты без билета? Пойдем, проведу.
— Я не один, нас трое.
— Бог троицу любит. Пошли, ребята.
Протиснулись к контролеру. Моргунов спрашивает:
— Сева Бобров прошел?
— Не знаю. У меня нет.
— Смотри внимательно. Эти трое со мной. Заслуженный мастер спорта Иванов — проходи, Гия. Заслуженный мастер спорта Петров — проходи, Дима. Заслуженный тренер РСФСР Сидоров. Как тебя?
— Андрей.
— Проходи, Андрей. — И постороннему: — А ты куда лезешь, товарищ дорогой?! Отойди! Все. Мои все прошли. Больше никого не пускать. Будут спрашивать, говори, я в ложе прессы.
Прошли шагов десять, контролер окликнул:
— Товарищ, а кого будут спрашивать?
— Меня.
— А как вас назвать?
— Не узнал?! Сталин я, Иосиф Виссарионович.
Все замерли. Контролер открыл рот.
— Шучу. Пошли, ребята.
— Подождите, а говорить-то как?
— Моргунов, Евгений Александрович. Пошли.
— Товарищ Моргунов, — нас догнал человек в берете, — советую вам с такими шуточками поаккуратней.
— А вы уверены, что я — Моргунов?
— А кто?
— Берия, Лаврентий Павлович!
Матч мы смотрели из ложи прессы. Моргунов хотел провести нас в правительственную ложу, но я его отговорил.
Между прочим. Пройти Евгений Моргунов мог куда угодно и к кому угодно. Его учитель, классик советского кино, профессор Сергей Аполлинариевич Герасимов говорил: «Если меня вызовет Сталин, а в его кабинете рядом с ним будет сидеть Женя Моргунов, я нисколько не удивлюсь».
В 61 году я уезжал из Ленинграда в Москву (там мы с Виктором Конецким работали тогда над сценарием фильма «Путь к причалу»). На «Красную стрелу» опоздал. Взял билет на проходящий из Мурманска поезд «Полярная стрела». Поезд пришел вовремя. Вошел в свой вагон, в свое купе, а там Евгений Георгиевич Моргунов собственной персоной. Ну, обрадовались встрече, конечно. Женя возвращался из Мурманска со съемок. Поезд тронулся, в четырехместном купе нас было двое.
— Слава богу, одни едем, — сказал я.
— Не факт. В Бологом могут подсадить.
Вошел проводник:
— Ваш билет, пожалуйста, — обратился он ко мне.
— Пожалуйста, — я протянул билет.
— Узнаешь товарища? — спросил Женя.
— Узнаю. Он только что прошел.
— «Витязь в тигровой шкуре» читал?
— В школе проходили, кажется. А что?
— Это он написал. Знакомься: заслуженный писатель Российской Федерации товарищ Шота Руставели.
— Рады видеть, — вежливо сказал проводник. — Постель брать будете?
— Буду.
— Любезный, ты вот что, неси сюда свечку и красную скатерть! — распорядился Моргунов. — Мы с товарищем Руставели будем новую Конституцию писать. Давай, действуй!
— Свечка есть. А красной скатерти нет. Есть зеленая, совсем новая, нестираная. Принести?
— Да ты сам понимаешь, что говоришь? Нашу самую гуманную, самую справедливую, самую мудрую Конституцию на зеленой скатерти писать? Абсурд! Нонсенс! — возмутился Женя.
— Есть занавеска, кремовая.
— А флаг есть красный?
— Есть.
— Неси.
— Он старый, мятый.
— Неси какой есть. И главное, чтобы до Москвы к нам никто не совался.
— А если в Бологом подсядут?
— Рассортируй по составу. Ты что хочешь, чтобы Родина без новой Конституции проснулась?!
Доехали мы до Москвы в купе вдвоем. Свечку не зажигали. Сэкономили.
В чем секрет Моргунова? Почему его все слушались и всюду пускали? Думаю, что помимо природного дара внушения, которым он, безусловно, обладал, Моргунов еще правильно выбирал нужную в данном эпизоде роль и безукоризненно ее исполнял. В работе актера над ролью есть понятие — пристройка. Пристройки могут быть разные: снизу, на равных, сверху. У Моргунова в его моноспектаклях были только две пристройки: на равных — с начальством и сверху — со всеми остальными. С начальством любого ранга он общался по-приятельски: радушно и раскованно, как с одноклассником, с которым сидел за одной партой. А с остальными говорил спокойно, ровным голосом, с чувством собственного превосходства и легкого презрения. И «остальные» понимали, что перед ними — начальник. И поэтому его слушались и всюду пускали.
Между прочим. Еще в молодости я дал себе слово здороваться со всеми одинаково, и с начальством, и с подчиненными. Старался этому принципу следовать, стараюсь и до сих пор. Но оказалось, это не так уж просто. И, должен сознаться, что были встречи, когда я кланялся ниже, чем собирался.
Когда в 62 году я прочитал роман Стейнбека «Зима тревоги нашей», я подумал: «Жаль, что действие нельзя перенести из Америки к нам, совсем другие реалии». А в начале девяностых, когда наша страна перескочила из социализма в капитализм, я сообразил: все, что происходит в романе, созвучно тому, что сотворилось у нас, и действие романа легко переносится из Америки шестидесятых в Россию девяностых.
Герой романа Итен Аллен Хоули, потомок богатой и знатной семьи, после Второй мировой войны (во время войны он был морским офицером) вернулся в свой родной городок. С женой и двумя детьми Итен живет в когда-то роскошном особняке своей семьи. Работает продавцом в бакалейной лавке. На первый взгляд у Итена все в порядке. Денег, конечно, не хватает, но жить можно. Но семья и знакомые так не считают. Маленькая дочь спрашивает: «Папа, а когда мы разбогатеем?» А тихая, скромная и любящая жена не выдерживает и попрекает его, что он ничего не делает, чтобы они жили как люди. И Итен решает поступиться совестью, начинает подличать, обманывать, пишет донос на своего хозяина. В итоге он становится состоятельным и уважаемым человеком, но это не приносит ему счастья. Его дети тоже начинают подличать, обманывать (сын занялся плагиатом, а дочка написала на брата донос). Его лучший друг, которого он предал, погибает. И в конце романа Итен на грани самоубийства.
Несмотря на грустные события, роман пронизан иронией и поэзией. Именно этим он и привлек меня. Герой романа все время дурачится, иронизирует, старается выглядеть оптимистичным, хотя на самом деле ему не очень уютно в этом новом для него мире. Рабочее название сценария было: «Грустный клоун».