Ну да, чуть не проболтался. Но чуть-чуть не считается! И ужин у нас получился отличный! И Лапочка на самом деле отлично готовит мясо. И жабоглот это вам не горная бурргуна, у которой одни кости да жилы. Это настоящее мясо, которое замечательно вкусное и не застревает между зубов. Только под конец Лапочка учудила. Предупреждал же, что вино иноземцев — самое коварное из всех вин. Пьется легко как сок. И первое время даже не чувствуется. Зато потом валит наповал. Вот Лапочка и вылакала полкотелка. В общем, я вовремя заметил и успел ее к дереву отвести, чтоб пи-пи сделала. А когда к палатке вел, она уже никакая была. На себе тащил, раздевал, разувал, в одеяло закутывал…
В общем, ночь любви сорвалась. Если честно, то правильно. Даже в кодексе прописано, что первые три ночи рабыню трогать не желательно. Рабыня должна привыкнуть к хозяину. А у нас только вторая ночь…
Утром Лапочка просит убить ее из жалости. Ну да, абстинентный синдром… Налил ей четверть кружки вина иноземцев, долил водой до полной и заставил выпить. Пока не начало действовать, усадил на байк и отвез к водопаду. Заставил сунуть голову под холодную струю. После этого усадил на камни и пошел любоваться, как мой пруд заполняется.
Неплохо заполняется. У плотины уже метра полтора, если мерить там, где русло ручья. А рядом с руслом — по колено. Только вода еще мутная и холодная.
Лапочка пришла в себя. Не совсем, но уже слова понимает. Отругал ее, объяснил, что она вчера за четверых напилась. Расплакалась. Между всхлипами узнал, что она вчера вообще первый раз по-настоящему вино пила. До этого ей по полглоточка давали, когда учили, чтоб вкус и запах различных дорогих вин знала. И во всем я виноват — напоил невинную девушку…
— Ну все! — прорычал я, взял ее за шкирятник, за ТО САМОЕ место, которое любую девушку успокаивает, и сунул под водопад. Еще подержал там, пока визги не сменились поскуливанием. Вытащил из-под струи и начал ладонями с ее тела воду сгонять. Как она с меня вчера, только без щетки. Забыл я щетку… Тут моя Лапочка поняла, что голышом перед мужчиной стоит. Не сама поняла, а когда на меня посмотрела. Ладошками прикрылась. Ну да, я изрядно возбудился. Но это же не повод набрасываться на рабыню.
Без щетки шерстку в порядок не привести. Сажаю мокрую на байк, везу к палатке и сую в руки щетку. А сам решаю заняться завтраком. Чтоб перебить в ладонях ощущение несчастной, мокрой, дрожащей, беспомощной девушки.
Екарный бабай! Нас обокрали!!!
Какие-то мелкие, но очень зубастые твари сожрали жабоглота! От всего жабоглота осталась только задница и задняя нога. Когда эти сволочи сгрызли тушу, ветка распрямилась и подняла остатки на недосягаемую высоту.
Но ладно — туша… Они разорвали на клочки мою пленку!!! а ведь другой у меня нет. Ненавижу!!! Эта пленка — от дождя или песчаной бури. Где бы ни застала непогода — хоть в небе на байке, хоть на земле — накрываюсь пленкой, и я как в палатке. Теперь пленки нет. Буду мокнуть и терпеть как первобытный дикарь.
Как учил папа, изучаю место преступления. Кишки и требуху жабоглота тоже съели. Как говорит дядя Петрр, с говном сожрали. Падальщики! Оставили множество следов четыре на шесть сантиметров. Раньше я таких следов не видел. Фотографирую место преступления на планшетку. Потом Петрру покажу, он охотник.
Хотел рассказать Лапочке, но она опять в астрал выпала.
— Хозяин, я сошла с ума. У меня в голове голоса завелись, — спокойно так говорит, но глаза грустные-грустные.
— Ну так вежливо поздоровайся с ними и спроси, что им от тебя надо.
— Здравствуй, голос, — послушно исполняет приказ Лапочка. — Рабыня просит простить ее за неучтивость и спрашивает, чем может быть тебе полезна?
Тут глаза ее округляются от изумления.
— Голос говорит, что его зовут Кирра, и ему нужен ты…
— Так бы сразу, — снимаю с Лапочки ошейник, защелкиваю на своей шее. — Привет, сестренка!
— Серый, предупреждала же, познакомишься с девушкой — сначала дай мне с ней поговорить. А то подцепишь неадекватную. Вот зачем тебе эта тормознутая?
— Спокойно, милая моя! Все под контролем. Она просто связью никогда не пользовалась. Теперь меня слушай. Мама хотела переслать Лапочке посылку с одеждой. Добавь в эту посылку пленку от дождя. Ну да, пять на четыре метра. Какие-то хорьки мою сгрызли. Я в нее мясо завернул, они унюхали и… В общем, одни ошметки.
— Хорошо. А еще чего прислать?
— Вроде, у нас все есть. Разве что, вкусностей, Лапочку побаловать.
— Заботливый какой! А чего ты ее Лапочкой называешь? Она не обижается?
— Моя девушка, как хочу — так и называю.
— Мама готовится к полету на архипелаг. Ой, аналитики возвращаются. Конец связи!
— Конец связи, сестренка!
Разумеется, я говорил с сестрой по-русски. На всякий случай. Мало ли, кто нас мог подслушать. Возвращаю ошейник на шею Лапочки.
— Должен тебя опечалить. Ты еще не сошла с ума. В твоем ошейнике спрятан амулет, чтоб твой хозяин мог с тобой поговорить, как бы далеко вы ни разошлись. Второй амулет у моей сестры. Это она сейчас с тобой говорила.
— Но как?..
— Долго рассказывать. Как-нибудь в другой раз. Сейчас просто запомни, в твоем ошейнике еще много чудес прячется. Будет время — расскажу.
— Он, наверно, очень дорогой…
— Лапочка, это ошейник доверенной рабыни. А для тебя мне ничего не жалко. Ты для меня дороже любого ошейника.
Надулась, отвернулась. Сейчас-то что не так?
Складываю костер. Лапочка молча присоединяется. Режет мясо, укладывает куски на сковородку. Прикидываю, того, что оставили падальщики, нам дня на два хватит. Если мясо не испортится. Лапочка и так каждый кусок обнюхивает.
Только сейчас обращаю внимание, что под кухонной полкой из веточек, которую Лапочка вчера связала, висят еще две. И вся эта конструкция качается под легким ветерком. Делаю вид, что восхищаюсь и хвалю девушку. Фыркает и морщит носик.
Закончив есть, задумываюсь, где мы будем мыть посуду? В моем пруду? А мне потом среди объедков купаться? Фиг вам! Нужно искать новое место для стоянки.
— Я сейчас полечу осматривать окрестности. Хочешь со мной?
Молча пристраивается на байк за моей спиной.
Хорошее место находится километрах в пяти, если считать по реке, то выше по течению. И в трех километрах от моего пруда. Что интересно, имеется очаг, сложенный из камней. Правда, два года не пользованный. Все остальное тоже на уровне — ручей журчит, деревья высокие и редкие, дров много, кустики тоже имеются.
— Переезжаем сюда, — выношу вердикт я.
— А мои полки?
— Подумай, куда их здесь повесить. Ты же не хочешь сидеть целый месяц на одном месте?
Лапочке переезжать не хочется. Но если полки переезжают тоже, она готова потерпеть. Первые два рейса совершаем вместе. В третий я отправляюсь один. Лапочка наводит порядок в палатке. На старом месте осталась только нога жабоглота… и новенький, весьма внушительный рюкзак. Которого у меня не было. Местные дикари рюкзаками не пользуются. Значит, подарок от мамы. Весит рюкзак едва ли не больше меня.
В радостном возбуждении лечу на новую стоянку… Вот блин!!!
Лапочка опять связана по рукам и ногам. Связала ее рыжая охотница, явная аборигенка. Потому что рыжая-то она рыжая. Но не так, как мы, а в черную тигриную полоску. У нас в Оазисе трое таких — Мяуглирр и две моих, можно сказать, сестренки. Мяуглирр их обеих окучивает, но без фанатизма. Потому как им еще пятнадцать не стукнуло.
— Эй! Ты зачем мою женщину связала? — грозно кричу я сверху. Может, лучше было бы уронить рюкзак на рыжую, пока никто меня не заметил?
Лапочка тараторит что-то на местном языке, которого я не знаю. Рыжая задрала голову и изумленно рассматривает меня. Или байк. Определенно, байк. Прраттов везде много, а к байкам народ привычен только в Столице да в Оазисе. Все хорошо, но лучше бы она копье в сторонку отложила.
— Хозяин, она сказала мне, что сейчас свободная и в поиске. Это у дикарей обычай такой. Свободная — значит, ни к какому клану сейчас не приписана. А в поиске — значит, мужика себе ищет.
— Спроси ее, зачем тебя связала?
Лапочка довольно долго обсуждает что-то с охотницей.
— Она сказала, что я ей не нужна. А связала только для того, чтоб я не вмешивалась в дела старших. А вы сейчас будете драться. Если ты ее победишь, она станет твоей женщиной. А еще твоя мама сказала, чтоб снял с меня ошейник и надел на себя. Она думает, что ошейник знает язык дикарей.
Пока Лапочка общалась с охотницей, я посадил байк, неторопливо снял рюкзак, так же неторопливо поднял сиденье, достал из багажника доспех, повесил на левое запястье резак на ремешке. Насчет ошейника — тоже хороший совет. Моя мама, хоть и выросла во Дворце рабыней, абсолютно не уважает сакральный смысл ошейника. Он для нее не символ подчинения, а просто предмет. Такой же, как звонилка или планшетка. А раз мама не уважает, то и мы с сестренкой — тоже. Нужен — надеваем, не нужен — снимаем. Но не испытываем к нему никакого пиетета.
— Спроси у нее, не хочет ли она есть или пить? У нас много мяса и есть вкусный напиток из кислых ягод, — снимаю с Лапочки ошейник, включаю переводчик, регулирую громкость и застегиваю на своей шее.
— Говорит, не дело наедаться перед боем, — переводит Лапочка. Ошейник переводит намного грубее.
— Скажи ей, что ты не будешь вмешиваться в дела старших. А если вмешаешься, я сам тебе по попе настучу.
Лапочка опять переводит очень… дипломатично. А я тем временем развязываю ей руки. Хотел разрезать ремешки ножом, но жалко стало. Ремень из хорошо выделанной кожи здесь, наверно, материальная ценность.
— Ремешки отдай ей, — даю очередное указание и, пока Лапочка отвлекает внимание, неторопливо надеваю доспех — шортики и куртку с короткими рукавами цвета пустынного камуфляжа. Блин! Надо было брать доспех с длинными рукавами и штанинами.
— Что за странную одежду ты надел? — интересуется охотница. Дожидаюсь перевода Лапочки и только тогда отвечаю.