Баррикаду у них за спиной восстановили, они были зажаты меж двух стен, став удобной мишенью для всего, что могло упасть им на голову, ведь в них целились куда чаще, чем в кавалеристов Кильмена. Генерал возобновил переговоры, на сей раз с комиссарами квартала, склонными избежать кровавой бани, и секционерами-санкюлотами, эти были обозлены сильнее.
— Отдайте нам этих напомаженных юнцов, и вы, генерал, сможете уйти невредимым со своим эскадроном.
— Об этом не может быть речи.
Как и предыдущая говорильня, эти препирательства все не кончались, а трудно проявлять терпение, когда на темя валятся доски, вазоны и камни, запущенные скверными мальчишками.
— Прорвемся все разом! — возгласил актер Французского театра, одетый в зеленое, и напыжился, будто готовясь к монологу.
— Попытаемся, сударь! — подхватил маленький мюскаден, набивая в ноздри табак, чтобы придать себе отваги.
— Идет! — бросил Сент-Обен, едва увернувшись от метко пущенного графина.
Расчет молодых людей состоял в том, чтобы прорваться, воспользовавшись слабым местом баррикады, где не было пушек, а только нагромождение шкафов. Они попытались вскарабкаться туда, выставив наподобие дубин вперед ружейные приклады, но тут же попадали обратно на мостовую, причем некоторые, там растянувшись, уж больше не встали, поскольку рабочие так густо ощетинили в этом месте свои длинные пики, что мудрено было не напороться на них животом. Попытка провалилась. Кильмен не мог прийти в себя от бешенства:
— Сборище идиотов!
— Мы хотели вам помочь, генерал…
— Вы мне напакостили!
Оставалось лишь стоически претерпевать, уворачиваясь от метательных снарядов, градом сыплющихся из окон. Дюссо схлопотал вывих плеча от удара плетеным стулом, у сына торговца шелком была сломана рука. А там, напротив, рослый негр из Сан-Доминго, некогда, как все знали, принявший участие в истреблении узников тюрьмы Карм, поднес горящий фитиль к пушке, при которой состоял, но национальный гвардеец из предместья бросился к нему и успел затушить пламя. Теперь восставшие спорили уже между собой, и вот снова, после часа изнурительных препирательств, замаскированных под обмен угрозами, в баррикаде открылась сперва брешь, пропустившая Кильмена и его верховых, а потом другая, поуже, зигзагообразный тесный коридорчик, по которому молодым людям пришлось бесславно пробираться, повесив нос; они, словно убегающие воришки, протискивались между грудами бутового камня и кучами мебели под градом насмешек:
— До скорого, белоручки!
— Счастливого пути, маленькие неженки!
— Не вздумайте сюда вернуться!
Попутно мятежники отобрали у юношей часть их оружия. Какая-то мужеподобная баба умыкнула шляпу Сент-Обена и, тут же нахлобучив ее на себя, стала передразнивать мюскаденов: переваливаясь, затопталась на куче камней в каком-то гротескном танце. Между тем уходящая колонна еще не достигла бульваров — границы, где кончались предместья и начинался город. Он был уже совсем близок, этот спасительный рубеж, но тут на их пути встала третья баррикада.
В своей гостиной на первом этаже Делормель извлекал из ящика с соломой хрупкие безделушки и прежде, чем найти для них место, просто расставлял на полу. Поразмыслив, он заметил со вздохом:
— Если Баррас ничего не смог для вас сделать, меня наверняка ждет точно такой же отказ…
— Но может быть, у вас нашлись бы другие доводы, чем у виконта, и другие ходы в министерстве?
Буонапарте, утопая в огромном мягком кресле, раздраженно постукивал по полу каблуками.
— Вы артиллерист, ваше назначение зависит от Обри…
— Я обращался к нему. Он меня ненавидит.
— Он вас принимает за поборника Террора, припоминая, с кем вы общались в Тулоне. Вы же знаете, он в прошлом жирондист.
— Я знаю одно: в генералы он произвел себя сам. Одним росчерком пера.
— Он не доверяет якобинцам, хочет рассчитаться с ними сполна за свои былые страхи, однако…
— Однако?
— Ему не вечно оставаться генеральным инспектором артиллерии.
— А пока добудьте мне официальное место в одном из тех министерств, с которыми вы сотрудничаете, иначе меня в отставку отправят. Мой отпуск подходит к концу.
Делормель толком не знал, что ответить. Из затруднения его вывел юный Сент-Обен, который в крайне возбужденном состоянии ворвался в гостиную:
— Мы завоевали предместья! Сейчас там уже восстановлено спокойствие!
— Это сделали вы и ваши друзья? — осведомился Буонапарте с оттенком иронии.
— Ну да! Одного залпа в воздух хватило, чтобы разогнать защитников противостоявшей нам третьей баррикады.
— Залп? Чей? Кто стрелял?
— Ну, короче, мы бы атаковали и взяли эту баррикаду, как и две предыдущих, но тут со стороны бульваров подошел генерал Мену с полками парижского гарнизона…
— Уморительное стечение обстоятельств, — заметил Буонапарте. — Армии приходится спасать беззаботных штатских, которые сами напрашиваются, чтобы чернь их перебила.
— А я вас помню, — сказал Сент-Обен, приглядываясь к генералу. — Мы уже виделись. В Пале-Рояле.
— Возможно.
— Вы выставляете наши действия в смешном свете, но в это утро вас не было там, в предместье! Что бы вы сделали?
— На чьем месте?
— На месте черни, как вы выразились.
— Я бы отрубил голову не одному депутату, а десятерым, двадцати. Я осадил бы Комитет общественного спасения и арестовал всех его членов. Я бы захватил Комитет общественной безопасности, и его осведомители стали бы работать на меня. Это восстание было необдуманно. У них не нашлось ни плана, ни подлинных вождей. Большинству бунтовщиков был нужен хлеб, а не власть. Мену быстро уладит это дело: гильотина у Тронной заставы заработает, тюрьмы наполнятся якобинцами, и простонародные кварталы затихнут надолго. Революцию приводит к победе не желудок, а мозг.
И Буонапарте постучал для убедительности перстом по собственному черепу.
— Благодарю за урок, господин генерал в штатском. — Юноша обернулся к Делормелю: — Розали встала?
— Наверно, ведь уже одиннадцать.
Сент-Обен устремился вверх по большой лестнице, даже не задаваясь вопросом, что за делишки обделывает в гостиной Делормеля этот маленький генерал-итальянец. По дороге он обогнал трех лакеев в ливреях разных цветов, тащивших тяжелые ведра, и вошел в будуар Розали, когда она примеряла парики, доставленные жеманным куафером. Он восклицал в экстазе:
— Этот просто волшебно идет вам!
На Розали была туника в стиле древней афинянки, ее шею обхватывало тонкое золотое кольцо.
— Я покинул тебя брюнеткой и вот обретаю вновь блондинкой, — изрек Сент-Обен, приближаясь к ней.
— О! Я и не слышала, как ты вошел. Чем ты только занимался? Одежда измята, сапоги посерели от пыли…
— Мы навели порядок в предместье Сент-Антуан.
— А, вот оно что? Ну, главное, ты цел.
— Дюссо ранен в плечо, я отвел его к доктору.
— Может быть, этот тебе понравится больше? — Розали, не слушая его, один за другим примеряла парики, упиваясь созерцанием себя в зеркале. Лакеи, входя один за другим, выливали в ванну из своих ведер молоко ослицы. Ванна была в форме раковины. Куафер осмелился спросить:
— Я вас оставлю, мадам, ванна ждет, но какой из париков вы изволите выбрать? Светлый с золотистым отливом?
— Я беру все шесть. Господин Делормель вам заплатит. Шарль!
Один из лакеев, собиравшихся удалиться со своими ведрами, приостановился на пороге.
— Шарль, проводите господина к господину.
Едва оставшись наедине с Сент-Обеном, Розали сбросила тунику и сандалии с такой толстой подошвой, что они смахивали на котурны, и запрыгнула в молочную ванну, погрузясь туда до самого подбородка.
— Мой возлюбленный герой, подай-ка мне губку.
— Ты шутишь, Розали, и сама не знаешь, как верны твои слова. Это было поистине героическое утро!
С этими словами Сент-Обен пошел за толстой венецианской губкой — такие продавались у Эрамбера, мадам Делормель заказывала их десятками.
— Я, знаешь ли, пережил опасное сражение.
— Да-да, ты рассказывай, но только потри меня, — сказала красавица, вставая. Струйки молока стекали по ее коже.
Сбросив редингот и закатав до локтя рукава рубахи, Сент-Обен принялся растирать Розали, надевшую по такому случаю короткий блондинистый паричок. И приступил к рассказу о своих испытаниях, изрядно их приукрашивая, вернее же сказать, выдумывая:
— На ранней заре мы вторглись в предместье, где нас ожидало воинство бешеных под защитой ужасающих баррикад. Они швыряли в нас камнями, грозили пиками, но, увидев, какова наша решимость, этот сброд спасовал, и неудивительно.
— У вас были ружья?
— Разумеется! Но чтобы их распугать, достаточно было стрельнуть в воздух. У них не было подлинных вождей, а потому и никакой тактики.
И он, на миг застыв с губкой в руке, проникновенным тоном воспроизвел тираду Буонапарте:
— В своем большинстве они желали хлеба, а не власти. Так вот, да будет тебе известно: к победе революции приводит мозг, но не желудок!
ГЛАВА IIIКарьеристы
Предместья разом присмирели, тюрьмы лопались от враждебных Конвенту якобинцев, набатный колокол сменился кларнетами, барабаны — тамбуринами. Наперекор неотступающей нищете, чудовищным ценам на хлеб, мясо, дрова, дорожающие порой с каждым часом, парижане, словно охваченные лихорадкой, ринулись в погоню за радостями жизни. Билеты в театры доставались с бою. И всюду — балы. Танцевали в церквях, на кладбищах, в парках, в монастырях; простой люд в сабо отплясывал на перекрестках фарандолу, в салонах танцевали вальсы и кадрили; ковровщики пускались в пляс с модистками, удачливые выскочки не отставали от них: первые танцевали, чтобы забыть о пустом желудке, вторые — чтобы обжираться в бесплатных буфетах, открытых некоторыми депутатами для привлечения новых сторонников; там прилавки ломились от жаркого из домашней птицы в желе.
За городом, на Елисейских Полях, танцевали среди кустов сирени при свете лампионов — бумажных фонариков, под нестройные мелодии бродячих оркестров. Лес кишел продавцами лимонада, кулинарами, делающими блюда на заказ, передвижными кухоньками, забегаловками. Кабриолет, прибывший из города по скверно замощенной дороге, ведущей к Нейи, торопливо подкатил к газону, украшающему перекресток, свернул влево, проехал мимо грядок с овощами, скрытых за тонущими в зелени оградами. Экипаж остановился на расчищенной поляне у начала улицы Верт, кото