– Что ты сказала? – нервно выкрикнула сестра.
Светлана обернулась:
– Ты права. – Она едва удержала интимное «малыш». – Мы купили этот дом со всем, что в нем есть. К добру или к худу…
И встретила желтый взгляд, в котором ей померещилось недоумение.
Глава 9
– Да плевать! – Эти слова Рената и впрямь сплюнула. – Не прикидывайся дурочкой, эта шалава просто наплела с три короба, чтобы деньги забрать, и все дела. Ребенок! Ваш Достоевский научил всех, что это беспроигрышный вариант, слезинки эти, вот все и спекулируют детьми, кто во что горазд.
– А если эта девочка все-таки существует…
– Девочка? С чего ты взяла, что это девочка? Было сказано: ребенок. Уверена, что это мальчик.
– Это что-то меняет?
Светлана могла побожиться, что кто-то ласково пропел: девочка. Это был голосок той полуреальной, малюсенькой, с ладошками размером с ее губы, которую она мечтала родить Петру, чтобы он мог рисовать и рисовать свою дочку, ведь прелестнее лица на свете не нашлось бы. Ее портретами украсил бы этот мир, спас бы его от наползающего со всех сторон уродства. У нее были бы темные, чуть лукавые глаза, быстрый взгляд, каштановые кудряшки, счастливая улыбка… Крошечные линии жизни, судьбы, любви удлинялись бы, становились глубже, а Светлана продолжала бы целовать эти нежные ладошки…
Как же ей хотелось родить эту девочку! Что в ее организме воспротивилось этому, почему?! Откуда взялась червоточина, поглотившая собой возможное счастье?
Кот неожиданно прыгнул Светлане на колени. Кажется, впервые за все это время! Обычно он сворачивался на коленях Ренаты… Или под боком у Женьки. Неужели угадал, кому сейчас хуже всех?
Удивил и заставил очнуться. Пришлось напомнить себе, что ей совсем неплохо сейчас в этом красивом доме вместе с сестрой и Женькой, которую она, конечно же, любит. Скорее, даже хорошо, чем «неплохо». Но та девочка… Это была бы только ее девочка. Их с Петром, конечно, но это все равно что только ее, ведь они были едины…
Не слыша этих мыслей, Рената устало потрясла волосами, откинув голову:
– Да ну их, мужиков этих… Хоть на одном из них отыграемся. На одном из этого вражеского племени.
Светлана попыталась пошутить:
– Огарок не в счет?
Вышло не очень… Сестра взглянула на нее с упреком и забрала кота, как будто всерьез испугалась, что Светлана свернет ему шею.
– Оставь! Он же впервые у меня…
Но было уже поздно. Рената не возвращала того, что брала себе. И этого котенка, которого нашли вместе, она сразу спрятала за пазуху, к сердцу. Так Огарок и вырос – в ритме ее жизни. Как ее не вымотал этот ритм?
Светлане захотелось пальцем разгладить тени под глазами сестры: бессонная ночь наследила… Следовало бы согласиться с ее внезапным выпадом против мужчин, чтобы Ренате не пришлось тратить оставшиеся силы, доказывая свою правоту. Но как стерпеть такую феминистскую глупость?
– Я ни одного мужчину не считала своим врагом.
– А своего первого?
– Мы до сих пор перезваниваемся, чтоб вы знали… Хотя в гости я его приглашать не стану.
– Мы тоже перезваниваемся с Женькиным отцом. – В подтверждение Рената звякнула кофейной чашечкой. – Ну, и что с того? Большие друзья, что ли?
– Но и не враги! Если пересеклись в какой-то точке, не обязательно расходиться в разные стороны.
– Это ты со всеми предпочитаешь существовать параллельно. А я выуживаю их, только если есть надобность. Я такая, знаешь, – Рената показала рукой, – волнообразная.
Светлана погладила ее по голове:
– Это видно по твоим волосам…
Сразу стихнув, сестра спросила осторожным шепотом, как о спящем ребенке:
– Ты уже начала писать, а? Свою книгу?
– Спугнуть боишься? Я тоже. – У нее и впрямь ощутимо заволновалось вокруг сердца. – Но пока – нечего.
– Почему? Все вещи уже разобрали, чем ты занимаешься?
Наспех пролистнув вчерашний день, Светлана ответила недоуменной гримасой:
– Сама не знаю. Брожу по этому дому. Прислушиваюсь. Вживаюсь. Убираю его. Готовлю вам.
– И на это весь день уходит? – Рената нахмурилась. – Что происходит? Не можешь начать? У тебя так было, помнишь?
– Сколько раз… Ищешь… Нет, ждешь первую строчку, она ведь всегда вдруг приходит, а без нее – никак. Не задан ритм, музыки в себе не слышишь. Зато потом может политься рекой, только успевай за течением.
Ей показалось, будто кот слушает ее куда внимательнее, чем сестра. И Рената неожиданно вернула Огарка на ее колени, с наслаждением потянулась, покрутила плечами:
– Так и будет. Ладно, пойду наверх…
Светлана спохватилась:
– Но мы не договорили…
– О чем?
Рената взглянула так ясно, так весело, что стало неловко сбивать этот задорный настрой: ей ведь работать. Но и это же не пустяк какой-то, огромные, как выяснилось, деньги, и они вырвали их силой, что ни говори… Даже если ребенка нет и в помине, права на этот сейф у девиц Косаревых очень сомнительные.
Вдруг в глазах Ренаты мгновенно вспыхнули искры. Так она смотрела на ту девочку, Нину, имевшую наглость не обрадоваться тому, что ее грабят.
Светлана невольно опустила взгляд: младшая всегда была сильнее.
– Не о чем разговаривать, ясно?
– Ясно, – прошелестела Светлана.
– Она сама пыталась их спереть. Если кто и имеет права на эти деньги, так только бывший хозяин. Как его? Малиновский. Вот если он докажет, что они принадлежат ему… Да и то еще поцарапаться можно. Мне Женьку надо в институт пропихнуть, ясно? Девка уже на стены лезет, я даже побаиваться за нее начала.
Оглянувшись, Рената продолжила, понизив голос:
– Знаешь, я как-то домой возвращалась, смотрю: Женька по лугу идет… Ну, знаешь, там… – Она махнула рукой в сторону окна. – И веришь – нет, разговаривает сама с собой. Улыбается, как будто кто-то с ней рядом. Это что значит?
– Ухайдокалась она, вот что это значит, – мрачно отозвалась Светлана. – В ее возрасте так за копейку давиться, это же противоестественно! Переутомилась Женька. Ей ведь даже любовь некогда было закрутить!
Рената сморщилась:
– Думаешь, у нее крыша съехала, а?
– Ну уж! Зачем сразу так-то… Такое ведь часто случается. Просто обычно маленькие дети себе друзей выдумывают, когда одиноки, а у нее это, видно, сейчас произошло. Надеюсь, пройдет…
Рената решительно выпрямилась, вытянула шею, провела по ней кончиками пальцев. «Красивая», – невольно залюбовалась Светлана.
– Это у нее от неопределенности. Надо ее в институт запихать, сразу и друзья появятся, и голова другим будет занята. А на остальное плевать! – Предельное натяжение металлической нити в голосе, еще немного, и лопнет, взвившимся краем выбьет глаза, если поднимешь. – Я имею в виду все твои моральные страдания.
Устремив взгляд на свои колени, на которых улегся Огарок («Господи, толстые-то какие!»), Светлана все же куснула:
– Что ж ты банки не взялась потрошить, если на все остальное…
– Не умею потому что.
Обе выждали несколько секунд, выбирая тональность, в которой не сфальшивят. И Светлана сказала первой:
– А подлости учиться не надо. Да, малыш? На это все способны с рождения.
– Жизнь такая.
– Какая? Ты что, с голоду умерла бы без этих денег? Или Женька? – Ей удалось посмотреть сестре в глаза. Режущий луч Рената уже пригасила, но выдержать ее взгляд всегда было непросто.
– Образование – тот же хлеб.
– Неужели?
Рената хмыкнула, явно призывая к примирению:
– Ну ладно, это я глупость сморозила!
В голове опять разлилась тяжесть, Светлана сжала ее ладонями:
– Боже мой, даже не верится, что мы обсуждаем это всерьез. Мы ведь с тобой так гордились, что честно заработали на этот дом!
Голос надломился на последнем слове. Присев перед ней на корточках, Рената заглянула в лицо снизу:
– А сколько нам лет на это понадобилось, а? Может, ты предлагаешь Женьке подождать с институтом до старости? Гениальная идея! А сама она не поступит, понимаешь? Три года после школы прошло, она не помнит уже ни черта!
– Да я…
– Меня тоже от самой себя тошнит, можешь не сомневаться. А что делать-то? Нам же эти деньги как с неба свалились! Подарок судьбы.
Светлана не удержала поползшие вверх брови:
– Подарок? Женька силой сумку вырвала, чтоб ты знала! Какой же это подарок судьбы?
– Ну, знаешь! – Рената раздраженно передернулась всем телом. – У судьбы подарок только силой и можно вырвать! Конечно, если бы сейф просто открыт оказался и мы сами нашли бы эти деньги, никого бы сейчас не ломало, но раз уж… А ей этот Глеб еще отвалит, не последние же. И если ты думаешь, что я буду носиться по Москве, отыскивая эту шлюшку малолетнюю, то…
И вдруг замолчала, посмотрела на сестру исподлобья:
– Тебе стыдно за меня?
– Да бог с тобой! – У Светланы даже горло перехватило, она схватилась рукой, пытаясь помочь себе.
Рената быстро накрыла ее руку своей:
– Ладно, ладно, я знаю: ты меня любой принимаешь. Это мне самой за себя стыдно.
«Вот за что я люблю ее, – промелькнуло в Светланиных мыслях. – Даже когда она ведет себя как последняя сволочь, то первой же себя сволочью и назовет. Но иногда ведь этого мало…»
Расслабившись, она медленно провела рукой по осеннего цвета волосам сестры. И опять память ловко выбросила, точно карту из колоды, отпечаток одного сентябрьского дня, который пришелся бы в тон. Ничего в нем не было особенного, в том дне, ждала возле школы Женьку с продленки, хотя случай сам по себе был исключительный, учитывая маниакальную материнскую ревнивость сестры. Потому и запомнился…
Ее слух и сейчас улавливал легкий хруст тополиных листьев, съежившихся крошечными лодочками, и щека снова теплела от скупой ласки низкого и будто топленого солнца. Те лиственные посудинки давно уплыли по реке, что дожидается каждого, целую жизнь строящего свою узкую пирогу[3] на одного, а как они шуршали по мертвому руслу, все еще помнилось. Но не пугало – ни тогда, ни сейчас. Кого всерьез печалит умирание листвы?