– А где мой веер? Ты сразу же забросила его?
– Вовсе нет. – Ее голос прозвучал неуверенно, кажется, Рената не могла вспомнить, куда его подевала. Потом сообразила: – Я же говорила тебе, что отдам его Женьке! У нее комната вся такая японская… Ты же не был против!
– Ну, для Женьки ничего не жалко, – отозвался Родион довольно уныло.
Закрыв глаза, Глеб решил, что надо попросить Ренату показать ему фотографии ее семейства. Может, по голосу он представляет их совсем другими. Женьку – кудрявой, темноволосой, резкой в движениях. Последнего по снимкам не определишь, но хоть что-то он сможет понять об этой девочке. Зачем? Да просто чтобы заселить свой мир звуков еще и лицами. Менять их, как слайды, разговаривать с ними, силой воображения заставляя их оживать, улыбаться, пускай даже хмурятся и зевают, лишь бы кто-то был рядом. Раньше Глеб не нуждался в этом так болезненно…
– Я так и думала, – насмешливо отозвалась Рената.
– Ты обещала носить его в кармане халата.
– Кого носить?
Глебу увиделось, как недоуменно вознесся полукруг ее бровей, это уже было знакомо. Он отметил, что Рената не торопится выйти из кухни, хочет развлечь его, видимого ей одной. Ей было известно то, что Розы нет дома, а значит, он слушает: обычно днем ее «Форд» или стоит, или не стоит прямо у дома. Куда, кстати, она все время ездит?
– Веер, – напомнил Родион с неловким смешком. – Мы ведь о нем говорим.
– Неужели? Извини, Роденька, у меня, похоже, дырка в голове, все вылетает.
– Брось. Ты ведь намеренно делаешь все, чтобы только задеть меня.
– Зачем это мне задевать тебя, а?
– Чтоб я разозлился и опять не сказал тебе того, что собираюсь.
– Уже интересно! Говори сейчас, пока я не довела тебя до конвульсий. Ты ведь обычно в таком состоянии от нас уезжаешь.
Немного помолчав (Глеб вслушивался в эту тишину не менее напряженно, чем в слова), Родион признался:
– Не могу. Я так и слышу, как ты в душе умоляешь меня не произносить этого вслух.
Рената раздраженно фыркнула:
– Чего этого? Помнишь, как у Жванецкого: «Прекратите говорить загадками, вы меня изводите!»
– Это-то я помню…
Внезапно ее голос зазвучал мягче, Глебу представилось, что рука Ренаты скользнула по чужой, гладковыбритой, наверное, приятной на ощупь щеке. Он даже заставил ожить запах его одеколона: загадочный японский аромат, не мог же не привезти себе с гастролей…
– Роденька, ты хочешь пропеть мне песенку?
Кажется, он оторопел:
– Какую песенку?
– «Секрет» исполнял, помнишь? «А может, черт возьми, нам снова?»
Родион невольно продолжил:
– «Выходишь здесь? Ну, будь здорова…»
– Привет!
Глеб отметил с удовольствием: «А парень-то совсем упал духом…»
– Тебе все это кажется забавным?
– Нисколько! – возразила она, даже не пытаясь скрыть усмешку.
– Я купил тебе колечко, хотел обставить все по высшему разряду…
– Шампанское – бабам, фрукты…
У него вырвался рык:
– Иногда ты просто невыносима!
– Именно!
– Что – именно?
– Именно поэтому я говорю: привет! Мало у тебя в жизни невыносимого? Режиссер ваш тупой, пошлый завлит[4], кто еще? Тебе и без меня хватает.
– Без тебя мне…
Она прикрикнула:
– Да прекрати же ты! Ты прекрасно прожил без меня уйму времени. Почему ты именно теперь вдруг возник, а? Дом наш приглянулся?
Глеб даже охнул: «Вот это – ниже пояса! Хотя, может, и в самую точку попала?»
Несколько секунд за стеной было тихо, наверное, эти двое мерились взглядами, потом раздалось свистящее:
– Стерва. Как ты была стервой, так и осталась.
– Ты знал, что я гадюка, – отозвалась Рената фразой из анекдота.
Глебу показалось, что легкомысленность в ее голосе сильно преувеличена. Хотелось понять, почему она выбрала для этого спектакля именно кухню, что хотела показать (или доказать?) ему. Не могла же не принимать во внимание, что он все слышит. И упустить это из вида тоже не могла – поздоровалась же, когда вошла.
Голоса Родиона он больше не слышал, видимо, тот ушел, не простившись. Унес в кармане свое дешевенькое колечко, без которого Рената уж как-нибудь проживет.
Закрыв глаза, Глеб наконец заметил, как заполошно колотится сердце: «Что было бы со мной, если б она приняла это предложение?»
– А фрукты остались. – Рената громко хмыкнула. – Тоже хлеб…
Глава 12
Не вставая с кресла, которое всасывало ее хищным цветком, не позволяло вырваться, Светлана проговорила ей уже в спину:
– Глупо, малыш. Он ведь хороший мужик! Даже не алкаш, хоть и артист… И любит тебя столько лет, даже произнести страшно!
– Тебе-то чего бояться? – огрызнулась Рената.
Произнесенного в холле Глеб не слышал, можно было расслабиться.
Темное лицо сестры отяжелело печалью:
– Три бабы под одной крышей – это аномалия, чтоб вы знали…
– Раньше тебя это не смущало! Хотя не так давно нас было четверо. Я маму имею в виду. А теперь Огарок с нами…
– Малыш, Женьку надо бы приучать к присутствию какого-нибудь мужика, она у нас совсем дикая, ты заметила?
Рената нетерпеливо постучала длинным зонтом о порожек:
– Приручать?
– Можно и так сказать.
– Ты опоздала! – Она хмыкнула, обрадованная своим первенством. – Какой-то мальчик бродил ночью у нас под окнами. У нее, разумеется. Не к нам с тобой явился.
Светлана подалась вперед всем телом:
– У нее мальчик?! И ты только сейчас говоришь мне об этом?
Резко взметнувшиеся брови Ренаты сказали за нее: «Не велика важность!»
– Да я его, собственно, и не видела… Только слышала, как они разговаривали. Вернее, она с ним. Знаешь, он ей не особо нужен, как я поняла. Она открыла окно и крикнула ему…
– Крикнула? Я бы услышала.
– Ну, шепотом крикнула: «Уходи!» Честно говоря, она такую чушь несла, я чуть из окна не выпрыгнула! Вроде того, что она его недостойна, можешь себе представить?! И что-то насчет того, что им больше не нужно встречаться.
Снова обмякнув в кресле и сделавшись похожа на огромную кошку, старшая сестра пробормотала:
– Значит, они все-таки встречались…
– Разве ты не этого только что хотела, а? – Рената смеялась ей в лицо, будто и не переживала за дочь. А ведь мальчик, кружащий возле дома среди ночи, – это уже серьезно.
– Я хотела? Может быть… А что он ей ответил?
– Ничего не ответил. Или я не расслышала.
– Значит, ему было очень больно, раз даже огрызнуться не смог…
Рената вытаращила и без того большущие глаза:
– Ты за него еще переживать будешь?! Щенок, поди, какой-нибудь. Голытьба… Знаешь ведь, к кому в таком идиотском возрасте тянутся. Еще помнишь? Ты, знаешь что, Светка… Сама влюбилась бы, что ли! Хотя бы придумала себе какую влюбленность.
Рука с темными венами потянулась осенить себя знаменьем:
– Господи… Мне-то это зачем?
– Да так… Праздник себе устроить.
– Ради праздника, малыш, кулич пекут и яйца красят.
Торопливо кивнув, Рената улыбнулась:
– Это другое. Ты что, уже и забыла, как влюбляются, а? Тогда ведь любая скамейка особенной кажется, потому что представляешь, как вы могли бы сидеть на ней и о чем говорили бы. Может, вы сроду ни на эту скамейку не сядете, ни на другую, но представить… Вот он – праздник!
Опершись о подлокотник, Светлана слушала ее, прижав губы мизинцем, чтобы не выкрикнуть раньше времени: «В кого ты влюбилась, сестра? Это произошло, да? Ты ведь не по памяти говоришь. Ты сейчас это переживаешь!»
– Хотя бы попробуй, – посоветовала Рената и повесила зонт на согнутую руку – совсем собралась уходить.
– Подожди, малыш, – громко переведя дух, Светлана выпалила, при этом отведя глаза: – Может, это полный бред, но скажи мне, что не этот паралитик за стеной тому виной…
Выпустив ручку двери, Рената уточнила, тоже отведя взгляд:
– Чему виной?
– Тому, что ты отказала Родьке, – терпеливо растолковала Светлана.
– А что, можно подумать и так?
Она засмеялась с вызовом, и этот смех ужаснул старшую из сестер. Он слишком хорошо был известен ей. Так Рената смеялась, когда речь шла о чем-то настолько важном, что у нее горло ссыхалось от страха: вдруг не поймут?
– О господи! – простонала Светлана, схватившись за щеки, от чего крупные губы ее выпятились еще больше.
В последнее время возле уголков возникла синева, и Рената не могла спокойно смотреть на этот постаревший рот. Ей хотелось подарить сестре яркую помаду, но было боязно обидеть. Может, Светлана и не видит, как безжалостно помечает ее старость?
– Ой, только не надо причитать! – отозвалась Рената раздраженно.
Можно было просто выйти, действительно ведь опаздывала на встречу с клиентом, и тем самым прекратить разговор, который не сулил ничего хорошего («Сама понимаю, что это за гранью!»), но Рената все медлила, будто ждала от сестры каких-то слов. Писательница все-таки, кому и понять, как не ей… А Светлана только смотрела на нее во все глаза и по-старушечьи раскачивала головой, сдавив руками щеки. Это было и смешно, и нелепо, и бесило невероятно, и все же Рената ждала, ждала…
– Все, я пошла, – бросила она в отчаянии, так и не сумев выкрикнуть: «Это твой последний шанс! Ну скажи мне, что ты все понимаешь!»
Уже выскочив на крыльцо, она вернулась, распахнула дверь и, увидев сестру в том же кресле, крикнула:
– С ним и то приятнее общаться, хоть он и не может говорить! Он понимает меня, ясно?
Вырулив на шоссе и немного успокоившись в стремительном потоке машин, мчавшихся – до первой пробки – к Москве, она решила, что последние ее слова не совсем справедливы. Никто за всю ее жизнь не понимал Ренату лучше, чем сестра, и не бросался на выручку в любую минуту. Она была уверена: если бы Светлана хоть краем глаза глянула в «черную дыру», то сразу же уверилась бы в том, что сестра и не могла по-другому обойтись с Родионом. Но как раз этого Рената и не могла допустить… Никого не могла допустить к случайно обнаруженному источнику счастья. Дать напиться другому рту? О нет!