И все же все в ней время от времени ныло от сострадания к сестре: если б Светлана только увидела этот живой светлый взгляд, печальный и счастливый одновременно – и то, и другое оттого, что Рената снова пробралась к нему, тайком от его жены и своей дочери. Было довольно непросто выбирать часы, когда ни той, ни другой не было дома, а сама Рената уже вернулась, тоже ведь сутками рыщет по городу, как волк по лесу. Волчица-одиночка.
Вчера она буквально чудом вырвала у одиночества полчаса, проползла украдкой через свою потайную нору. Глеб смотрел на нее вопросительно и печально, по крайней мере, она так истолковала его взгляд. И не стала ломаться, сразу же заговорила о том, что его беспокоило:
– Вы хотите спросить, кто такой этот Родион? Вы ведь все слышали, правда?
Он моргнул, хотя вопрос был риторическим. И все же крошечную долю сомнений Глеб развеял, помог ей, Рената сразу почувствовала себя уверенней: «Он убедился, что по мне можно сходить с ума! Хорошо».
– Я его тысячу лет знаю… Причем я – дольше, чем он. Как это? Он тоже об этом не догадывается. Я ему до сих пор и не сказала, что мы учились в одной музыкальной школе. Представляете? Я когда-то училась музыке, теперь и самой не верится… Я и фортепиано? Шопен, Бах… Бетховен – еще куда ни шло!
Его глаза просияли, он понял, что она имела в виду. Рената улыбнулась, а в груди заныло: угадал ли он, что она вся раскрывается этой улыбкой? Вся – ему…
– Но я не о музыке… Родион тоже учился в той школе. Только на четыре года старше. Он тогда был… Знаете, существуют люди, в которых живет солнце? Вот таким он был. Выпускник, гордость школы, красавец с сияющими глазами, улыбка такая, что сердце падает. – Рената усмехнулась и сама услышала, как это было похоже на всхлип. – По сути, пятнадцатилетний мальчишка, даже не капитан, просто пацан с соседней улицы. Но для меня тогда! Господи, я его возле кабинетов караулила, слушала, как он играет, ждала, когда выйдет. Ну помните, как это в детстве бывает, потом уже таких глупостей ради любви не совершаешь… Иногда жаль даже. Когда он «Элегию» Рахманинова играл, у меня слезы сами собой в три ручья лились. До сих пор в носу пощипывает, когда вспоминаю. А он меня, конечно, не замечал, соплюху такую. Я особо-то не блистала, на конкурсы меня не брали… Так он и выпустился из школы, не заметив.
Глеб смотрел на нее, не отрываясь, и под этим внимательным взглядом Ренате было неловко вытереть уголки глаз.
«С чего это я? – подумала она сердито. – Все ведь давным-давно прошло! Глупость какая…»
– А снова встретились, когда я уже замуж ненадолго сходила, Женьку родила. Родька меня, естественно, не узнал. А я так и не призналась, что он для меня был… Ну, в общем, ни в чем не призналась. То, что он в меня влюбился, было для меня реваншем каким-то, что ли. Компенсацией за мое загубленное детство. – Рената рассмеялась и быстрым движением вытерла глаза. – Мы поменялись ролями. У них в театре такого не бывает.
Вспомнив за рулем эту неожиданную для самой себя исповедь, Рената подумала уже о Глебе: «Такого тоже не бывает у других. У меня все не как у всех».
Сегодня ей предстояло показать потенциальным покупателям три дома на заброшенной властями окраине, наверное, их и в плане города уже не было, как частенько случалось. Три маленьких старых дома с удобствами во дворе и баньками вместо ванн.
Такие сделки не приносили ни больших процентов, ни радости, только стыд за себя, лгущую в глаза людям, и без того придавленным бедой – разводом, невозможностью родителям и детям существовать вместе, мало ли чем… Рената угадывала: когда она врывается в жизнь этих несчастных, такая яркая, живая, способная кого угодно убедить, что черное – это белое, они начинают чувствовать себя еще более униженными и оскорбленными (жива классика!). Ведь появилось, с чем сравнить…
Но Рената сознательно не подстраивалась под невзрачность их жизни, не надевала институтских времен серенький плащик. Ее длинный, светло-песочный, теплого оттенка плащ выглядел радостным мазком того лета, которое то начиналось, то отступало, как в этот день, и в которое Рената увлекала своих клиентов, а каштановые волосы, когда она шла по обыкновению быстро, неслись за ней неугомонным ветром, собравшим древесную пыльцу.
– Вот здесь еще чудесный сарайчик! – воскликнула Рената, следя за тем, чтобы не оступиться в грязь, местами совсем затянувшую узкие деревянные дорожки во дворе. – А туалет, видите, совсем близко к дому.
«Который сам рассыплется самое большее через год», – скептически добавляла она про себя и мысленно умоляла клиентов не прикасаться к стенам в комнатах – штукатурка отваливалась рыхлыми, грязными льдинами.
В другом доме она заставляла послушно следовавшую за ней женщину с лицом исхудавшего бульдога, сосредоточить все внимание на погребе, как будто именно там ей и предстояло жить после развода.
«В каком-то смысле так и есть», – следя за ней, отмечала Рената с состраданием. Непохоже было, чтобы эта женщина ловила свет, нуждалась в нем…
Пробираясь с ней рядом вязкими улочками окраины, Рената пыталась разобраться, почему же у нее самой ни разу после расставания с кем бы то ни было не возникло это нежелание видеть свет? Потребность уйти в темноту – что она знает об этом? Кажется, никогда и не было ощущения потери… Рената воспринимала ее, скорее, как освобождение, как внезапное обнаружение новой дороги, которая вполне могла оказаться более интересной, чем все предыдущие.
«Я еще не состарилась, вот в чем дело, – заключила Рената, но это ничуть не обрадовало ее – невозможно ведь уберечься от будущего. – Пока я не превратилась в такого вот бульдога… Черт его знает, может, потом и взвою от одиночества! И Родьку вспомню, локоток покусаю… Ладно, в любом случае у меня есть Светка».
На дочь Рената не рассчитывала, ее влюбленность в себя не была отупляющей настолько, чтобы попытаться удержать Женьку во что бы то ни стало. Она подозревала, что наступит день, когда девочке станет в тягость даже звук ее шагов, разве сама Рената не пережила это не так давно? Все эти старческие покряхтывания в самый неподходящий момент… Светка всего этого словно и не замечала. А может, после смерти Петра и впрямь ничего вокруг себя не видела, жила, как сомнамбула.
Ренате вдруг впервые пришло в голову, что, возможно, она сама переживала свои романы столь стремительно, чтобы никогда не увидеть больше, как стареет любимый человек. А как же тогда пережить Светкино превращение в незнакомую тетку?
– Вы еще подумайте хорошенько, – сказала Рената клиентке, прощаясь, хотя не собиралась, да и не должна была говорить этого. – Может, что получше появится…
– За мои-то деньги? – Та хотела усмехнуться, но, видно, не вспомнила, как это делается.
Последнее слово застряло в сознании, и по дороге домой Рената только и думала о деньгах как таковых и о том, что, купив дом, они стали нуждаться в них еще больше… О деньгах Глеба, которые он почему-то (порыв благодарности измученного человека?) велел отдать Женьке, которую в глаза не видел… Пока Рената не сказала об этом даже сестре. Почему утаила, и сама не могла понять. Чем вообще объяснить, как она осмелилась заговорить с Глебом о том, что они, по сути, ограбили близкого ему человека?
Но что-то подсказывало ей: как раз он сможет понять, почему они так поступили, как допекло их это безденежье. А эта девчонка, Нина, ведь действительно, наврала про ребенка! Чуть не развела их на жалость… К тому же Глеб слышал их со Светой разговор, еще до того, как Рената влезла к нему. Так что таиться уже не имело смысла. Но почему он согласился с тем, чтобы эти деньги остались Женьке?
«А что он мог поделать? – Нарушив собственный запрет, она закурила в машине, чтобы заглушить одну горечь другой, куда более приятной. – Можно подумать, если б он велел вернуть их Нине, я тут же и помчалась бы отдавать! Только к нему перестала бы заглядывать, и все дела. Он это понял. И сделал красивый жест. Кому хуже, а? Что мне за дело до какой-то соплюхи, которая, наверное, и ему врала изо дня в день, раз до такой лжи опустилась… Потому он, наверное, и зол на нее. Или того простить не может, что Ниночка такую скотину из него сделала: жить с любовницей в одном доме с женой – это еще та наглость! Вот почему я почувствовала, что ему можно признаться в том, как мы хапнули его деньги. Он сам такой. А красивый какой, обалдеть можно! Какое все-таки свинство – эта жизнь…»
Ренате и самой стало смешно, какой сентенцией завершились ее рассуждения. Жизнь, сказала она себе, – это не только парализованный мужчина ее мечты. Жизнь – это еще и Женька. Ее сладкий молочный запах в младенчестве… Смуглые быстрые ножки в три года, когда впервые выехали к морю… Серебристый одуванчик ее волос в возрасте Лолиты, сходство с которой было поразительным: та же диковатая грация, очаровательная грубоватость, пленительная детская вульгарность – жвачка пузырем, ноги закинуты на подлокотник кресла. Только в этой позе и читала… И сейчас читает не меньше, но когда перестала так усаживаться?
Рената упустила этот момент в повседневной круговерти. Очнулась – рядом взрослая девушка, которая любит не только ее одну. Мальчик какой-то под окном… И со своей полоумной теткой о чем-то шепчется…
К сестре Рената ревновала больше, чем к кому бы то ни было. Что однажды в Женькиной жизни появится мальчик, казалось естественным. Но уступить главное место в сердце дочери Светлане она была не готова. Не так давно Рената догадалась, чем сестра притягивает Женьку: ее жизнь была овеяна дыханием истинного величия. Великая любовь к художнику и великая трагедия.
«Я же разменяла свою на мелочевку». – Рената швырнула окурок в окно и только потом заметила, что проезжала мимо заправки, вот бы угодил в разноцветную лужицу бензина!
На какой-то миг ей захотелось вернуться и повторить все, только на этот раз попасть поточнее. Чтоб рвануло как следует, чтобы полыхало на полнеба. Вот чего ей всегда хотелось: устроить нечто грандиозное, поразить всех. Хотя бы домом… У ее подруг такого нет. Впрочем, и подруг больше нет… Вроде были, да растеряла где-то на бегу. Зато сестру, слава богу, не потеряла, а такое еще чаще случается. Ведь не потеряла?