Она не учла лишь того, что не все в Светланиной душе, как выяснилось с появлением Кати, уже было похоронено. Самое пронзительное и болезненное только теперь и пошло в рост… Или это сейчас казалось, что ничего более радостного и мучительного она не переживала в своей уже и самой казавшейся долгой жизни? Как бы там ни было, Светлана бредила этой девочкой, запах которой с жадностью втягивала со вспотевших ножек, с сонно раскрытых губ…
Она была еще более чужой, чем племянница, ни капельки общей крови, но Женька ей так не полюбилась в свое время, хотя Светлана понимала ее, и поддерживала, и утешала. Но в этом спокойном и дружеском чувстве не было ни замирания, ни остроты. И потому присутствие племянницы рядом с ее девочкой уже становилось невыносимым…
Как все было бы спокойно и радостно, если б Женька была ее дочерью! Не умирают ведь от ревности многодетные матери… Но это – чужое! – вмешательство в свою последнюю любовь, как с ним смириться?
И Светлана то и дело не выдерживала, выхватывала Катю из молодых, ловких рук:
– Дай я сама!
Ей чудилось, что Женька улыбается понимающе и за ее спиной подмигивает Кате: ничего, эта старая вешалка скоро устанет за тобой бегать, и ты опять приползешь ко мне, ведь правда? И действительно: стоило Светлане отвлечься, ее ненаглядная малышка с проворностью насекомого направлялась к Женькиной комнате, чтобы скрыться в объятиях юной, веселой подружки от этой надоевшей тетки, все время пытающейся сцапать ее и прижать так, что не вырвешься…
– Глупо, глупо… – Сгорбившись на скамье между кустами сирени, уже подавленная их ароматом, Светлана с силой терла лоб, цепляя отдельные волоски, больно вытягивая их, один даже рванула в раздражении.
Глупо соперничать с собственной племянницей в любви. Не важно, на кого направлена эта любовь, не в этом дело… Но само соперничество такого рода омерзительно, унизительно для нее же, для Светланы. Уступить надо, переступить через себя, дать дорогу юности, будущему, чтобы оно было счастливым, иначе какой смысл в жизни вообще, если ты не хочешь этого?
Она прошептала, не поднимая глаз на хохочущих над ее бедой девчонок:
– Я отжила. Не жила. Что было-то? Петя… Господи, милый ты мой, почему ж ты не забрал меня с собой? Хоть сейчас забери! Никто не любит меня больше. Никто не хочет любить… Один ты.
Не замеченная девочками, которые намеревались совершенно обкорнать единственную на участке плакучую березу, Светлана поднялась и бесшумно зашагала по траве в сторону дома. Ей хотелось побыстрее скрыться ото всех и наплакаться вволю. Но уже на крыльце вспомнилось о том типе, что слышит каждый звук на их половине, может, не только на кухне… И показалось невозможным плакать при нем, это уже походило на пошлый, нарочитый спектакль.
Спустившись вниз, Светлана прошла по усыпанной розовым гравием дорожке к воротам, вышла на узкую дорогу, ведущую к шоссе… Все ее существо в эти минуты обратилось в слух, и каждая клеточка ждала, что вот-вот раздастся этот чудный, плаксивый зов: «Мама!» Ведь могла же произнести это заветное слово, когда ей было нужно…
Но сейчас в этом нуждалась одна только Светлана, а малышка, скорее всего, и не заметила, что радостный летний пейзаж лишился раздражающего глаз присутствия некрасивой женщины. Все здесь слишком красиво для нее, дом этот, березы, девочки… Чудные, полные жизни девочки…
Последний звук взвился резким визгом, звуковая волна налетела и погасила все другие звуки, даже свет хищно слизнула, навалившись черной ватой – и глухо, и темно.
А потом вдруг – Светлане показалось, что следом, – прорвав душное небытие, возникло женское лицо. Она не сразу его узнала, до этого видела только издали. Но когда вспомнила, тут же всплыло как-то произнесенное сестрой старомодное имя: Роза.
– Вы живы? – Ничуть не похожие на лепестки губы шевелились, но звук возникал не сразу, будто при неправильной озвучке фильма. – Я вас задела, только задела, почему вы потеряли сознание? Капот чуть помялся, но как раз это… Но у вас ведь ничего не сломано? Вы же понимаете, что я говорю? Правда?
Светлана шепнула:
– Слишком много вопросов…
И выцветшие губы, быстро шевелившиеся перед ее глазами, расплылись в улыбке:
– Ну, слава тебе господи! Я так и знала, что с вами все в порядке!
«Это и называется: в порядке?» – Светлана усмехнулась.
И хоть это нисколько не походило на ответную улыбку, Роза ожила еще больше – цветок сбрызнули водой.
– Я притащила вас к себе, ничего? Честно говоря, струхнула малость: а вдруг я вас слегка покалечила? Ваша сестра еще звонить бы начала… А нам это надо?
Светлану удивило это естественно прозвучавшее «нам», будто они с Розой были в сговоре против Ренаты. Но встревать с замечаниями не стала, ей не терпелось оглядеться: вот она – таинственная другая половина. И где-то здесь тот человек, из-за которого ее сестра стремительно пожухла, как цветок на солнцепеке. Светлана поморщилась: «Опять цветок…» Что они привязались, эти цветы?
– Не особенно прибрано, – по-своему поняла Роза ее взгляд. – Знаете, когда не для кого, то и не хочется ничего вылизывать. Разве не так?
– Не для кого? – машинально повторила Светлана и сама ужаснулась – разве можно заострять на этом?
Но следом, вместе с кусками проявляющейся действительности, пришло одобрительное: именно так и следовало сказать, иначе Роза поняла бы, что соседям известно о ее жизни куда больше, чем ей хотелось бы. Бестактность в данном случае была менее опасна…
Впрочем, что Роза могла ей сделать? Выбросить на дорогу и переехать еще раз?
И все же едва уловимый запашок опасности витал в воздухе… Сидевшая рядом женщина закурила, видимо, совершенно уверилась в том, что ничье здоровье от наезда не пошатнулось. Не будучи уверенной настолько же, Светлана осторожно повернула голову вправо-влево. Перед глазами не плыло, хотя все предметы с какой-то неохотой возвращались на свои места.
Она сосредоточилась на сухом букете: не розы, слава богу, это уже было бы полной безвкусицей. Светлане почему-то никак не удавалось вспомнить название цветов, которые видела, и она решила, что все же что-то вылетело из ее головы во время столкновения с машиной.
– А у вас, я смотрю, большая семья, – продолжила Роза тот едва начавшийся разговор, о котором Светлана уже успела забыть. – Малышка которой из вас?
«Я менее всех подхожу на роль матери». – Светлана и раньше это понимала, но сейчас кольнуло больнее всего. И – отупела она от внезапной боли, что ли? – вырвалось, выплеснулось:
– Это дочка вашего мужа!
Лицо, которое она видела перед собой, мгновенно перестало быть живым, превратилось в вырезанный из дерева лик оцепенения. Светлану и раньше пугали эти деревянные глаза, разинутые, но забитые рты, сейчас же она просто боялась шелохнуться, добавить что-то еще… Уже и так произнесено было больше возможного.
– Вот как, – сухо прошелестел Розин голос.
Светлана виновато поджала губы. Не говорить же, что она пошутила, или брать свои слова обратно. Все это глупо, бессмысленно…
– Почему у вас? Вы что, купили ее вместе с той половиной?
– Это шутка такая?
– Не очень удачная. Но у меня за последнее время пропало чувство юмора.
– Уже смешнее, – пробормотала Светлана.
Только сейчас у нее начала болеть голова, но колотье в висках и около все равно не помогало отделаться от ощущения, будто это она сбила Розу. Едва не лишила ее жизни… Если было чего лишать.
– Признаться, нам подбросили эту девочку. – Ей вспомнилось Женькино сравнение. – Как в романе Диккенса. Если у него где-то было такое, я уже не помню. Оставили на крыльце.
– Почему же вы решили…
– Рената провела расследование. Рената – это моя сестра.
У Светланы едва не вырвалось привычное: «Чтоб вы знали!» – но она успела поймать это, предназначенное для своих, выражение.
– Я догадалась. По ней сразу видно, что она способна разнюхать что угодно.
– Разве? – удивилась Светлана. – Она у нас красавица, вот что сразу видно.
– Красавица? Ну, может быть.
– А вам так не кажется?
Роза оценивающе прищурилась сквозь изменчивый сигаретный дым:
– Мне кажется, вы интереснее.
– Я?!
– Вам что, никогда этого не говорили?
– Да бог с вами! Конечно, нет. Да я просто старая лошадь рядом с Ренатой.
– У вас лицо умнее. Значительнее как-то… Одухотвореннее. Она попроще.
Светлана призналась:
– Почему-то мне неприятно это слышать. Должно быть приятно… Любой нормальной женщине было бы в радость, а меня вот так и корежит…
Кивком приняв ее протест, Роза спросила:
– Так это действительно ребенок Глеба? Девочка, да? Вся в розовом… Что за придурь – одевать девочек в розовое, а мальчиков – в голубое? А потом удивляются, откуда столько извращенцев…
– У Катюшки только один розовый костюмчик. Есть еще желтый и зеленый. В горошек.
– Почему она не мне его притащила? Я, кстати, не удивлена, что эта тварь подкинула ребенка! Разве она способна на что-то человеческое? Она ведь в его деньги вцепилась, это только такому идиоту, как мой муж, было неясно, а раз денег он ей не оставил…
«Оставил», – возразила Светлана про себя. До уродливости искаженные лица двух девушек, дерущихся за эти деньги, мелькнули перед ней черным и снова затянулись сизой дымкой.
– Может, она перепутала крыльцо…
– Ну конечно! Она жила тут целый год.
– Так она была вашей соседкой?
Роза качнула головой:
– Он сделал меня их соседкой.
– О-о…
– Вы курите? Голос у вас хрипловатый… Так берите сигарету, что вы?
Светлана подумала с иронией: «Покурим и поболтаем как подружки… Почему бы нет?»
Но сигарету взяла, прикурила от Розиной, затянулась с наслаждением, подумав, что вот оно – лучшее лекарство от головной боли. Все ее картонные сыщики дымили как паровозы. Что с того? Небезызвестный Шерлок был наркоманом…
– У вас когда-нибудь был муж? – В голосе Розы послышалась настороженность, будто она об опасной болезни расспрашивала.