еняла месяцами, а из памперсов то и дело просачивалось… А тут все запахи растворились в голубизне, как-то вдруг раскрывшейся над ним вращающейся, спиралевидной воронкой, приподнявшей его над кроватью, потянувшей вглубь себя.
Раньше Глеб и не подозревал, что цвет может вытеснить запах, ему казалось, это разные субстанции, он так мало знал до сих пор… Он даже не задумался, на что сгодится ему теперь это знание о мире, из которого он уходил. Оно было дано ему кем-то, кто знал и причины, и следствия. Впрочем, Глеб и об этом не подумал, а просто замер от восторга, когда поток воздуха, идущего снизу, увлек его к небу, которого он не видел много месяцев. И дух захватило, как в детстве, когда он смотрел с высоченного обрыва, через десять лет оказавшегося приземистой горкой – только на санках кататься.
И он уже понесся с этой горы вверх, готовый, опять же как в детстве, зажмуриться, взвизгнуть, но вместо этого застонал, напрягая гортань, застонал так громко, как только мог, потому что следом уцепилась мысль о Ренате: «Не увижу больше! Никогда ведь не увижу!»
Он хотел видеть. Открыл глаза и внутренне ахнул от неожиданности – над ним нависала черная кошачья морда. Женька забыла забрать Огарка, догадался он. Но уже не испугался, что жена раскроет его тайну. Только взглянул на кота укоризненно: «Зачем ты меня удержал? Я ведь уже мог улететь… Мне больше незачем оставаться тут».
Но кот явно считал по-другому и настойчиво тыкался носом в его губы, щеки, веки.
«Твоя взяла, – вздохнул Глеб. – Придется повременить…»
И тут же услышал голос Ренаты. Но не из-за стены… Он доносился из соседней комнаты и становился все громче. Глаза Глеба широко раскрылись, он не понимал, что происходит. Кот тоже замер, услышав голос хозяйки, повернул голову, потом попятился, точно уступая ей место.
– Вы не имеете права! – это выкрикнула Роза.
– Поговори еще! – осекла ее Рената. – Ты еще под суд пойдешь за неоказание помощи, поняла? А может, и потяжелее статья найдется.
Фантасмагория оказалась светлой: в комнату ворвалась раскрасневшаяся Рената в длинном платье песочного цвета, за ней незнакомый врач в белом халате, побледневшая от страха Роза в кремовом пеньюаре. И только два рослых санитара были в форме синего цвета.
«Если я все же угодил на небеса, это те самые оттенки», – подумал Глеб. Но тут Рената подцепила с его пледа совершенно черного кота:
– А ты что тут делаешь?!
Оправдываться Огарок не стал, и она просто прижала его к груди. Лицо ее почему-то так и сияло, но Глеб не находил этому объяснения.
«Зачем все это? – пытался спросить он взглядом. – Я ведь почти улетел… Оставьте меня в покое».
Он не знал, что доктор делает с его телом, ничего не чувствовал, как и прежде. Врач требовал у Розы рентгеновские снимки, результаты МРТ:
– Несите все, что есть. Немедленно!
Когда санитары переложили Глеба на носилки, Рената быстро наклонилась к нему и шепнула:
– Я спасу тебя, вот увидишь. Я все выяснила, ты мне не врал…
Он даже не понял, о чем она говорит. И посмотрел почему-то не в ее глаза, а в кошачьи: в них светилась уверенность, что скоро они еще увидятся. Или Глебу это почудилось?
Через несколько минут на другой половине дома зазвонил телефон.
– Она его забрала! Светлана, ты слышишь? Твоя сестра! Только что. Ты можешь прийти?
«Зачем?» – едва не вырвалось у Светланы.
– Ты придешь? Она грозится посадить меня! Светлана, ты придешь?
– Нет, – отозвалась та после паузы, показавшейся Розе нескончаемой.
Осторожно выключив трубку (краем одеяла накрыла, чтобы не пикнула), Светлана всмотрелась в разрумянившееся личико спящей девочки – темные ресницы лежат на щеках. Раньше она думала, что это литературная красивость, не более того, не могут же и в самом деле быть такие ресницы у ребенка, которому и года не исполнилось… Но вот же они, пожалуйста, лежат, чуть загибаются, едва подрагивают, пуская крошечные волны особого, детского волшебства, которое любого взрослого, уверенного, что он уже сложился как личность, способно превратить в другого человека.
«В лучшего? Я не могу подвести ее, не могу стать хуже, чем была. Не могу». – Светлана потянулась к растопыренным пальчикам, которые становились длинными в сравнении с крошечной ладошкой, хотела погладить, но только благоговейно обвела контур загоревшей руки. Если приподнять ее сейчас, останется ощущение чего-то почти невесомого. Мягкого, теплого пуха.
Ночью Катя впервые забралась на ее руку, повозилась, пристраиваясь щекой, пустила теплую слюнку. А Светлана еще с час не могла уснуть, слезы текли и текли, она даже утереть их не решалась, чтобы не потревожить девочку.
А когда малышка сползла с ее руки, начала рассказ-исповедь, ей посвященный. Даже не заметила, как кот прыгнул ей на колени и затих, точно понимал, что сейчас не должен мешать.
«Она – моя последняя любовь. Такая, что не спишь ночами, прислушиваясь к дыханию. И не только из страха, как бы сон не навалился на нее тяжестью, но из благоговения: вот оно – чудо на земле. Улыбчивая и внимательная, приветливая и задумчивая, упорная, но не упрямая, лукавая и искренняя. Она еще только начинает писать свою жизнь, но первые строчки уже так прекрасны, что я перечитываю их снова и снова и не могу пресытиться.
Настрадавшаяся до рождения, теперь она окунулась в такое обилие любви, что отнять это у нее уже невозможно. Лето пролилось солнцем, свет которого сразу вошел в нее и остался. С каждым днем, с каждым годом он будет набирать силу, и люди станут тянуться к этому живому источнику. И она будет дарить миру то тепло, которого ему всегда не хватает. Она воскресший восторг нашей юности: как много впереди счастья! Как непоколебима вера в это…
Грудной, нежный голос короткими трелями повествует о том, чего мы уже не помним, растеряли, пробиваясь сквозь нескончаемые зимы к ее июлю. Если б она не пришла в этот мир, кто нам открыл бы, сколько еще в нас любви и нежности? Это она родила нас заново…»
Впервые Светлана писала и плакала, совсем как героиня знаменитого «Романа с камнем». Только сил посмеяться над собой, как смеялась над той, не было – всю ее душу затопила такая нежность, какой Светлана и не подозревала в себе. Даже в великую эпоху Петра ее сердце так не сжималось…
Она ощущала непривычную легкость, будто вышагнула из своего стареющего тела. И понимала: облегчение принесло и то, что она вернула Глебу тяготившие их всех деньги. Опосредованно, конечно, через Ренату, но ни на секунду не усомнилась, что все до последнего цента пойдет на лечение Глеба. И себя, и Женьку освободила от мерзкого их присутствия.
А Рената потратит их во благо – уже увезла своего молчаливого принца в больницу. В этом случае промедление действительно было смерти подобно, и она не допустила этого. Наверное, и с американской клиникой, где могли помочь Глебу, тоже уже списалась. Вот где пригодилась ее стремительность…
Опустив руки с клавиатуры ноутбука на теплую кошачью спину, Светлана окинула глазами комнату и улыбнулась Женькиной фотографии, притулившейся рядом со снимком матери. Смеющаяся юная мордочка, открытая счастью. Пусть оно будет не придуманным…
– Хотя бы раз в жизни такое помешательство случается у каждого, – шепнула она снимку. – Ты выберешься. Я же справилась со своими демонами… Ты о них не узнала, вот что хорошо! Теперь все будет хорошо.
Огарок поднял голову и посмотрел ей в глаза. Его желтый взгляд светился снисходительностью: «Ну, конечно, будет… Уж я-то знаю».