— Да, в некотором смысле… по соседству…
— Вот дурень! Нельзя же у призраков вот так в лоб — счастливый, несчастливый… — сердито сказал котенок, когда они вернулись на кухню.
На несколько секунд, когда вспыхнула лампочка, заливая кухню ровным электрическим светом, разговор с девушкой-призраком показался просто ночным кошмаром. Потом Артем покосился на говорящего котенка и вздохнул. Задул сгоревшую почти целиком свечу, только сейчас заметив, что пальцы намертво слеплены теплыми потеками воска.
Котенок вспрыгнул на диван и принялся умываться.
— Почему? — поколебавшись, Артем сел рядом.
— Вот дурень! — фыркнул котенок. — Да от таких вопросов и у людей тоска делается… Ты хоть про призраков что знаешь?
— Ну…
— Так, ладно. — Котенок встряхнулся, огляделся вокруг. — Освободи-ка площадь… Ну, с дивана слазь. Переворачиваться я буду. На полу-то жестко.
— Куда переворачиваться?
— Не куда, а в кого. О-о, дурень-то необразованный…
Котенок потоптался на освобожденном диване, будто изучая неровную, с горбами сломанных пружин, поверхность. Потом присел на задние лапы и подпрыгнул высоко вверх с неожиданным пронзительным визгом.
Артем отпрянул и попятился — на диван вместо котенка шлепнулось какое-то растрепанное невнятное существо.
— Ой, — растерянно пробормотал Артем.
— Не «ой», а «добрый вечер», — строго сказало существо. Выпрямилось, пригладило пегую встрепанную шевелюру и длинную бороду, поддернуло залатанные холщовые штаны и степенно уселось на диван. Существо оказалось щуплым мужичком — не с ноготок, а с прежнего маленького котенка.
— Утро уже, то бишь, — поправился мужичок. — Вот молодежь, а! Никакого почтения к старшим. Приятно познакомиться, стало быть, еще раз. Барсик… тьфу, то бишь Борис Иванович. Можно Иваныч.
— А… Артем…
— Да знаю я. Вот дурень, а.
— А как… А почему… — Заметив, что Барсик Иваныч сердито хмурится, Артем постарался не разглядывать его так уж пристально. — А почему… э… котенок?
— Не котенок, а вурдалак, — строго сказал мужичок. — Тьфу, то бишь, волколак. Да, не… этот… кошолак я, стало быть. Во. Тьфу, если столько мяукать, так и разговаривать по-человечески разучишься.
Барсик Иваныч лизнул ладонь, попробовал было умыться по-кошачьи, спохватился, покосился на Артема и быстро спрятал руку за спину.
— Какой кошелек?
— Вот, молодежь, а! Ну, оборотень я. Который, значится, в кошку оборачивается. Сначала-то, понятно, как все люди, в волка умел… А потом… э!
Иваныч расстроенно махнул рукой.
— И что потом? — неуверенно спросил Артем.
— Так потом оно это… Вишь, мил человек, животинка-то сообразно массе получается… А масса-то у нас, эфирных созданий, сообразно вере, стало быть…
— Э… эфирных? — с сомнением переспросил Артем.
Иваныч фыркнул, поднес ладонь к лицу, скрючил пальцы в хищную звериную пятерню, покачал расстроенно головой.
— Ведь оно раньше-то как… раньше обернешься так с удовольствием в волка — зубы — о! — Барсик Иваныч развел руки во всю ширь, как рыбаки, хвастающиеся пойманной щукой. — …лапы — о! — да по деревне гоголем… Псы цепные скулят, в будки лезут; бабы визжат, мужики с дубьем… с уважением и верой, стало быть… Красота! А чем дальше, тем хуже. Страху все меньше, и веры, стало быть… Мне как один пацаненок сказал: «Ты, мол, чего, дядь Борь, брешешь… нету никаких оборотней… технический прогресс мол, у нас на дворе… Электрификация всей страны, мол…» — так я потом тока с третьего раза обернулся… да и волк худой получился, облезлый какой-то… А после того волка и я росточком усох, да в плечах поужее вышел… Дальше — хуже… К Аделаиде уже котенком шклявым пришел; ну, у ней откормился немного, сметанкой да разговорами… душевная она была, Аделаида-то… А теперь я вон опять не пойми что…
Мужичок расстроенно махнул рукой. Артем промолчал, ошарашенно разглядывая Барсика Ивановича. Что он там про электрификацию-то говорил? То есть он еще во время революции уже…
— Да ладно, что я все о себе… — вздохнул Иваныч. — Я об Аделаиде хотел. Ты вот, молодо-зелено, знаешь, отчего призраками делаются?
— Ну… хм… — Артем кашлянул, прочищая охрипшее горло. — Наверное, когда в земной жизни чего-то не закончено…
— Вот молодежь, а! Небось, в книжке какой прочел?
— Ну…
— Тогда слушай. Объясню. Аделаида, когда жених погиб, все в это поверить не могла. Представляла его все время. Как будто он здесь по квартире ходит, с ней разговаривает. Аделаида тогда и видеть больше никого не хотела. Запрется наглухо и все со своим Петечкой придуманным разговаривает. И так месяц, два, три. Ну, я понял, что дело худо. Поговорил с ней со всей строгостью. Припугнул даже чуток. «Не смей, — говорю, — Ада! Ты понимаешь, что творишь? Ты себе призрака сотворяешь! Не его — не Петечку твоего настоящего — а морок. Ненастоящее, страшное своими руками лепишь. Воспоминания надо хранить, а не лепить из них призраков. Ты вот возьми ваши старые фотографии — и повспоминай иногда себе вдоволь — и Петечку своего, и себя, настоящих, там, в той жизни, много лет назад. Поплачь, если плачется. Только не тащи его из прошлой жизни сюда, не заставляй бледным да снулым по твоей квартире бродить. Ведь разве ж он такой раньше был, а? Зачем же ты сама его, любимого своего, живого, так жестоко и долго убиваешь?»
Иваныч вздохнул и замолчал, задумавшись.
— И что? — спросил Артем.
— Что-что. Поняла она. Не дура. Только вот я, дурень старый, не углядел, как она потом от тоски сама из себя двух призраков сотворила. Понял теперь?
— Не очень.
— Вот молодежь! — огорчился Барсик Иваныч. Задумался. Потом зевнул. — Слушай, молодежь, а чаю у тебя есть? А то все молоко да сметана, уже из горла лезет. Чаю бы с лимоном и баранками, а?
Жмурясь и отдуваясь, Барсик Иваныч с хлюпаньем потягивал горячий чай из водочной стопки.
— Лимона в следующий раз купи, — строго велел он, переведя дыхание, — и меду. Вот, молодежь…
— И баранок, — пообещал Артем.
— Ага-ага…
На улице светлело. Ветер, впервые за несколько дней, утих. Костлявые ветки за окном шевелились лениво, умиротворенно, будто удобнее поворачивались под утренним солнышком, чтобы погреть застывшие бока. Призраки угомонились, наговорившись за ночь, в квартире стояла тишина. Только сопел от удовольствия котенок-оборотень, допивая чай из стопки…
— Вот рассказать кому, — задумчиво сказал Артем, протирая глаза, слезящиеся от бессонной ночи, — бред ведь полный…
— А не бред, когда из одной живой женщины два призрака получается? А? — сердито буркнул Барсик Иванович, отрываясь на секунду от стопки с чаем.
— И что теперь? Священника звать?
— Зачем священника? — удивился Иваныч. — Помер кто? Или венчается?
— Ну, это… квартиру может освятить, призраков прогнать…
— Вот! — возмущенно воскликнул Барсик Иваныч, взмахнул руками, чуть не выронил стопку. — Вот! Вот молодежь-то, а? Вот людская порода! Всех бы прогнать! Кота бездомного — гнать! Призраков — гнать! Соседей — кляузами выжить; соседская собака лает — стрихнину ей… А может, у ней, сердешной, какое горе… А может… Нет — гнать! А договориться? А?
Спать Барсик Иваныч решил котом. Сказал, так, мол, привычнее.
Устроился на одеяле рядом с Артемом, свернулся в клубок, спрятал нос под лапу. Пробормотал сонно:
— К холоду…
— Что?
— Когда кот нос прячет — это к холоду, — проворчал из-под лапы Барсик Иваныч. — Во молодежь бестолковая, даже примет народных не знает… Зима скоро…
— Барсик… э… Борис Иваныч, — позвал Артем.
— Мрм? — недовольно буркнул кот, приоткрыв один глаз.
— Значит, призраки от тоски, ну или горя получаются?
— Вот дурень-то, — вздохнул Барсик Иваныч. Зевнул, открыл глаза. — Ну, слушай еще раз. По-другому объясню. Мне так еще учитель мой говорил… ох, знатный из него медведь получался, а малину-то как любил… Он говорил — у каждого, мол, зверя — своя шкура. У каждой птицы — крылья. У человека — мечта. А что такое шкура без зверя? Чучело. А крылья без птицы? Кучка перьев — подушку набить разве что. А мечта? Если ее от своей жизни отрезать, в сундук сложить, нафталином присыпать? Вот тебе и призрак получился. Понял?
— Ну… кажется, — Артем задумался. — Значит, если о чем-то долго мечтать — о том, чего нет — и даже не пытаться эту мечту к своей жизни примерить — в конце концов, призрак получается? А мечта как бы умирает?
— Во-во, молодежь, молодец. Понял. Мечтать, думать, бояться… Это оно и есть — призраков сотворять… Вот Аделаида после смерти Петечки как в монашеской келье затворилась — со своими воспоминаниями и стихами. И дверь накрепко заперла за собой.
— А Ада Карповна?
— Ну, эта постарше. Вроде как умудренная жизнью — она так думает по крайней мере. Она больше всего боялась, что квартиру у нее отнимут; один раз из родительской-то большой квартиры ее прогнали. Она вроде как привратница перед Аделаидиной кельей. Злющая старуха с клюкой. Получается, что вроде она Аделаиду пытается оберегать — от всего мира. Только, кажется, они обе этого не понимают…
— И как теперь? Ну, что с призраками-то этими делать?
— Ну, разве попробовать их мечту исполнить. Обратно из сундука вынуть, нафталин отряхнуть, перья на плечи кинуть — авось, опять крыльями обернутся…
— И как это сделать?
— Если б я знал… — вздохнул Барсик Иваныч. Зевнул, свернулся клубком и уснул…
Артем зашел в комнату со связкой обоев. Огляделся, позвал громко:
— Ада Карповна!
Подождал, прислушиваясь. Положил обои на пол. Уселся рядом.
— Ада Карповна! Ну, я подожду, если хотите. Мне поговорить надо. Вот, буду сидеть и ждать, пока не отзоветесь. Ада Карповна!
Скрипнул паркет, шевельнулись газеты в углу комнаты. Дрогнул, заволновался сумрак, складываясь в зыбкие очертания человеческой фигуры. Пробурчал недовольно:
— Ну чего, чего надо-то? Ходют, ходют… Чего?
— Тут, знаете, в соседнем магазине, продавщица очень хорошая, — пояснил Артем. — Я ей сказал, что у меня бабушка из дома не выходит… А мне надо ей обои показать — для комнаты. А то, что не понравится, я все утром верну…