А главное — запах…
Ксант принюхался и еле удержался от довольного мурканья. Словно маленький котенок, которому мама почесала пузико. Несолидно как-то.
Сучка расположилась рядом — рукой достать можно. Покачивалась на подвесной койке, пыталась разодрать спутанные волосы, умывалась. Вела она себя так, словно всю жизнь только и делала, что качалась в подвесных койках орбитожителей. Безупречно чумазая, растрепанная и просто-таки восхитительно наглая.
Она умывалась долго. Ксант даже успел слегка разозлиться на Лоранта — не надо было объяснять про эти салфетки и мусороприемник. Он подозревал, что ей просто нравится кидать использованный мокрый комочек в округлую мишень-мембранку и смотреть, как он исчезает.
— Ты все еще жуешь свою травку? — спросил он как бы невзначай, когда очередная использованная салфетка исчезла-растворилась за черной пленкой.
Она моргнула. Улыбнулась виновато.
— Они кончились. Извини.
Ксант знал, что это — вранье. Причем наглое. Но губы его уже сами расплывались в ответной улыбке:
— Вот и хорошо.
Ему нравилось, что она врет. Причем так нагло.
А еще больше ему уже заранее нравилось то, зачем она врет.
— Эри, запомни — я никогда не ошибаюсь в своих расчетах. Я же все-таки с Эридана. Хотя и Нового.
— Достал уже. Ты не человек, а машина! Самодовольная тупая машина! Способная только считать!
— Это в тебе говорит зависть, Эри. А у них все-таки будут дети. Просто-таки чудные дети…
Анна БроусекКот и Мальчик
Город смотрел тысячью глаз, и городу не было до него никакого дела. Никому не было! Тимка ожесточенно поморгал, глядя на свет уличных фонарей, и саданул кулаком в нос, чтоб не щипало. Каждый огонек щетинился желтыми иглами. Иглы больно кололись, выжимая слезу. Тимка не плакал… Это все злой желтый свет, размноженный лужами на асфальте, стеклами витрин и офисными окнами!
Александр сидел смирно: оттягивал руки, ворсил куртку, щурился. Тимка и сам удивлялся, до чего же кот большой. Размером с полнего, не меньше! Младший Брат, как у «Маугли». У Тимки не было братьев или сестер, были только мама и Александр. А скоро, наверное, и Болеслав Григорьевич будет…
Болеслав Григорьевич богатый, а значит хороший. Это мама так говорит. Они с тетей Светой называют его «принцем». «Ну, чисто принц! На белом авто приехал, тебя потанцевал и теперь увезет в заморское королевство!» — вздыхала тетя Света, сидя на кухне и выдувая из блюдечка чай. Она всегда его так пила: будто высасывала, потом вливала в рот остатки и ловко цепляла языком приставшие к краю чаинки. Тимку от этого зрелища передергивало, и он уходил в комнату, а из кухни по-прежнему неслось: «Принц, принц…»
Болеслав Григорьевич не был похож на принца. Скорее уж на дряхлого короля, у которого от короны лысина во всю макушку. Еще и хромой, к тому же!
Он залетал в их квартиру по вечерам, раскрасневшийся и морозный, совал Тимке кулек конфет или машинку, сбрасывал на вешалку пальто, от которого крепко пахло табаком и одеколоном, черные ботинки и чемоданчик с блестящими замками ставил в углу. Потом тискал маму, спешил в ванную, где долго держал руки под горячей водой, так чтобы от них поднимался пар, а кожа становилась малиновой, шел на кухню. Пока мама накрывала ужин, Болеслав Григорьевич нырял на лоджию и там курил, по-хозяйски оглядывая город с высоты девятого этажа. Лоджию стеклили от пола до потолка. Он стоял там, как музейный экспонат в витрине — гордый и недвижимый. Потом Болеслав Григорьевич возвращался, рассаживался во главе стола и небрежно интересовался Тимкиными уроками. Маму это радовало: она считала, что Болеслав Григорьевич занялся его воспитанием.
А Тимку не радовало. Он совсем перестал делать домашние задания. Какой смысл учить уроки и готовиться к переводным экзаменам, если все равно скоро уезжать! Болеслав Григорьевич здесь «по делам фирмы», в начале зимы он собирается вернуться домой и забрать к себе Тимку с мамой. Но мальчик даже школьным друзьям не рассказал о грядущих переменах. Он вообще не знал, где находится страна Болеслава Григорьевича. Тот говорил, но Тимка отчаянно тряс головой, чтобы название не забилось в уши. Он даже на карту, висящую в прихожей, теперь не смотрел — боялся, что случайно увидит название страны, и это будет значить: она существует, мамин «принц» не врет, он действительно приехал с другого края земли, они смогут отправиться туда все вместе.
Почти все!
Александра никто не звал.
Болеслав Григорьевич кряхтел, отводил глаза и сетовал, как тяжело перевозить через границу животных. Мама сочувственно кивала, но — Тимка знал — жалела кота. Александра еще котенком принесла ему мама — подобрала у подъезда, возвращаясь с работы. Тимка тогда в первом классе учился, и друзей у него еще не было.
Они в тот год как раз переехали. Новый район, квартира, соседи… Мама приходила поздно, жаловалась на маленькую зарплату и усталость. Потом сдружилась с тетей Светой и вечерами, думая, что Тимка не слышит, сетовала, что мальчик растет без отца. Когда появился Болеслав Григорьевич, мама сразу сказала Тимке, что «так будет лучше». А едва у Болеслава Григорьевича началась аллергия на шерсть, велела избавиться от кота.
Тимка ничего не сказал, надел джинсовую куртку на искусственном меху, из которой давно вырос, по привычке сунул в карман старую кепку. Ее он почти никогда не носил, но мама настаивала, чтобы голова была в тепле, и мальчик, не желая ссориться, пускался на хитрость: брал с собой, а надевал лишь перед возвращением. Джинсы протерлись на колене, у свитера из горловины торчали нитки. Болеслав Григорьевич не дарил Тимке одежду — не умел выбирать. Он дарил маме деньги, а та покупала мальчику все, что нужно, но идти «избавляться от кота» в новеньких брюках и отутюженной рубашке, купленных на деньги того, по чьей милости теперь любимого зверя выкидывали на улицу, Тимке казалось полнейшем свинством. Будто он Александра на эти самые штаны-рубашки променял!
— Неправда… — шепнул Тимка, зарывшись носом в теплую серую шерсть. — Ты ведь так не думаешь, да?
Кот молчал, угревшись на Тимкином животе. Мальчик бесцельно блуждал по улицам уже час. Темнело, холодало, очень хотелось домой. Просто бросить Александра в подворотне и, вернувшись, отпаиваться горячим чаем Тимка не мог. И что делать дальше — мальчик не знал. Наверное, он ждал чего-то. Например, что мама позвонит на мобильник, волнуясь и глотая слова, скажет, что Александра бросать не надо, что она все поняла или что Болеслав Григорьевич передумал, или исчез, или пьет таблетки и смирился с котом, или заплатил врачам и вылечился от аллергии. Он богатый и взрослый! Что ему стоит!
Его-то, сытого, круглого, приласканного, никто не гонит из дома в ночь. Не вышвыривает на помойку, как ненужную тряпку. От ненависти и бессилия Тимка тихонечко заскулил. Как же это? Александр — не дикий кот. Он тут не выживет! Его забрали с улицы, обогрели, приютили, полюбили и вырастили. Что теперь? Снова вон? Лишить родного уголка и миски, мягкого мышонка, которого мама сама ему сшила? Кривобокий одноглазый уродец совсем не походил на мышь… Мама смущенно улыбалась, говорила, что не умеет шить, и хотела игрушку выбросить, но Александру мышонок так понравился! Больше резинового мячика с бубенчиком внутри, который Тимка купил, экономя на школьных завтраках, новомодной заводной меховушки из элитного зоомагазина, клубка в подарок от тети Светы…
Тимка вздохнул, облизал губы. На морозе они растрескались и болели. Мама запрещала ему так делать. Но мамы здесь не было — только он и Александр. Одни на крохотной улочке.
Мальчик жалел о том, что не взял с собой деньги. Карманная мелочь осталась в фирменных джинсах, а хрустящие бумажки — в банке из-под чая, густо облепленной мультяшными наклейками. Уши горели, заледенели руки. Чтобы пальцы хоть чуть-чуть отогрелись, мальчик зарылся ими в котовью шерсть. Подумал немного и, морщась, нацепил кепку. Они слишком далеко ушли из своего района, и одноклассники вряд ли им теперь встретятся, никому больше нет дела до Тимки, и уж тем более — до его кепки, которая у знакомых мальчишек вызывала фонтан едких шуточек. Кругом парк, вдалеке — огни большого проспекта, слева — темная стеклянная громада концертного зала.
Холод студил ноги в стоптанных кроссовках. Хуже всего приходилось правой пятке — там в шерстяном носке протерлась дыра. Тимка понял, что вернуться пешком домой он не сможет: непременно насмерть замерзнет дорогой. Холода пришли рано, словно поторапливали Болеслава Григорьевича. Тимка глубоко вздохнул и решился на отчаянный шаг.
Обыкновенно мальчик стеснялся на улице даже время спросить у незнакомых людей. Тут же смелости придавала мысль о том, что он делает это ради Александра. Кот тоже наверняка замерз, пускай и не так сильно, как Тимка. Мальчик заметил идущую от проспекта парочку и поспешил навстречу. Парень был одет в модную кожанку, его светловолосая спутница весело улыбалась, вдевая в петлю верхнюю пуговицу пальто. Тимку поразило, какие же у нее длинные и яркие ногти.
— Простите, у вас мелочи не найдется? — пробормотал он, заступая дорогу.
Конечно же, ему отказали: парень прошел мимо, старательно отводя глаза и утягивая за собой девушку. По правде говоря, мальчик и не ждал другого. Он очень удивился, когда блондинка вдруг развернулась и протянула ему мятую купюру.
— Держи!
Ее спутник хмурился, но не возражал.
Тимка торопливо поблагодарил и отправился к проспекту. Там возле метро лепились закусочные.
Тут ему не повезло. В двадцатичетырехчасовых шавермах толклись подозрительные типы, дымили, ругались, пили водку пластиковыми стаканами. Тимка не рискнул туда соваться. У стеклянных дверей круглосуточных гамбургерных дежурили высокие и крепкие, в форме. Лица их прятались за наклеенными с внешней стороны рекламными плакатами. Мальчик понял, что ему с его мелочью туда путь закрыт, а уж Александру и подавно. В пирожковом киоске, пристроившемся за вестибюлем метрополитена, Тимка