— И опять стать котом? Копаться в мусорных баках? Нет уж! — Вовкины глаза сузились. — Кроме того, я же тебе говорил, обратное превращение невозможно. Дело тут в замедлении времени, я прочитал в учебнике по физике…
— В чем дело? — Физика не была моей сильной стороной.
— Есть такая штука — замедление времени, — терпеливо начал объяснять «Вовка». — Когда у одного, в нашем случае — человека, время замедляется, а у другого, в нашем случае, кота — убыстряется. Один видит, что у другого время течет быстрее, а другой, наоборот, наблюдает, что у первого время течет медленнее…
— Ну и?
— Я специально изучал этот вопрос, — сказал «Вовка», — то пространство само, как часы: свет отражается от одного зеркала к другому за равный промежуток времени… ты знаешь, мне кажется, в этом зеркальном коридоре время остановлено или, вернее, замедленно.
— Но как же такое возможно?
— В том-то и дело, что невозможно, — глубокомысленно изрек ненастоящий Вовка, но сделал это совсем как настоящий…
— Понимаешь, — продолжил он, — в зеркальном коридоре как бы сдвигается ощущение реальности, то есть тебе казалось, что движутся кот и мальчишка, а на самом деле двигался сам коридор.
— Но я-то никуда не двигался?
«Вовка» окинул меня оценивающим взглядом.
— Ты уверен? — спросил он.
Конечно, я уже сомневался. А еще подумал, что буду больше времени уделять физике.
— Ну а обратно-то поменять их местами можно? — с надеждой спросил я.
— Нет. Время прошло, обратно его не вернешь. Его можно только замедлить или растянуть… — «Вовка» поднял брови, мол, как же ты не понимаешь? — Это, брат, теория относительности, — он многозначительно поднял вверх указательный палец. — Парадокс времени.
— Угу. — Я почти ничего не понял, и от этого мне стало еще тоскливее.
— Я думаю, — «Вовка» отвел глаза, — есть только один выход: ты должен привести какого-нибудь другого мальчишку и тем самым… э-э… спасти своего друга.
Я подавленно молчал.
— И еще… По-моему, превращение можно совершить лишь тогда, когда идет дождь или перед дождем… Наверное, это связано с тем, что атмосфера сильно разряжается, большая влажность, много озона выделяется…
…Гроза была страшной. А я бежал и бежал к знакомому переулку, громко шлепая по хлюпающим, бурлящим лужам, стараясь заглушить удары собственного сердца.
Увидел его сразу: мокрый жалкий комочек из черной слипшейся шерсти дрожал в подъезде возле негреющей батареи. Я встретился глазами с затравленным, безнадежным взглядом, как мне казалось, совсем человечьим…
Глубоко вздохнул, поднял взмокшего кота на руки, выдрал у него из зубов ключ и шагнул вместе с ним в подъезд.
Я знал, что надо сделать, и иначе поступить не мог. Старался не думать, что теперь придется добывать еду в мусорных баках…
— …Вот это подвальчик забабахали, да?! — восхитился рядом Вовка.
Я очнулся — из ушей будто вытащили вату. Огляделся.
Э, да мы же ещё в подвале, — вон, моя рука держит ключ… Я только что вставил его в скважину и даже успел раз повернуть… Так это что, мне привиделось?
— Ну что же ты, давай, — поторопил меня Вовка, блестя глазами от любопытства.
— Не подходит, — сказал я ровным голосом, — и тут не подходит… застрял.
— Черт, — расстроился Вовка, — а я так надеялся… А ну-ка еще попробуй.
Я сделал вид, что стараюсь с усилием повернуть ключ, а потом резко вырвал его из скважины.
— Дай я, — протянул к нему Вовка руку, но я приложил палец к губам:
— Ш-ш… Слышишь, идет кто-то?!
Вовка замер.
— Надо выбираться, — я взял его за руку и решительно потащил к выходу.
Дождь уже прошел, посвежело, и в воздухе разлился густой аромат душистого теплого вечера.
Я размахнулся и закинул ключ далеко в кусты.
— Зачем?! — воскликнул Вовка, с тоскою проследив за его полетом.
Мне показалось, что в кустах мелькнула чья-то черная тень.
Кот?!
— Идем домой, волнуются небось…
— Ага, — легко согласился Вовка, — слушай, Мишка, а ты знаешь Ольку с соседнего двора? Симпатичная такая девчонка…
И мы не торопясь пошли по улице, всё больше удаляясь от странного дома.
Я, конечно, думал, что ж это было: галлюцинация? Или время убыстрилось надолго, прокрутив мне картинку будущего, — что-то вроде предупреждения?
— Погоди, — я остановился и бегом бросился назад, к кустам:
— Послушай, кот! Пушок, Кузька, э, Игорь! — ты приходи ко мне жить, — я назвал адрес, — блюдце молока у меня всегда найдется… Хорошо?
Кусты ответили молчанием.
— Эй, ты что там? — Вовка удивленно топтался на месте, и я бегом бросился к нему.
И мы пошли домой.
Из кустов, ломая ветки, выскочил крупный черный кот с большим ключом в зубах и, воровато оглядываясь, быстро затрусил к подъезду.
Алексей ЧерновМладший брат
Люди порой совершенно не понимают, что мы делаем…
Первые три месяца своей жизни я забыл напрочь. Они стерлись из памяти в тот момент, когда чьи-то руки — как мне показалось в тот миг, безжалостно сильные — посадили меня на березовый высокий пень, что спилен был вровень с забором. Потом руки исчезли, я остался один в холодном тумане раннего утра. Стоял конец августа. Я тогда еще ничего не знал про зиму, но то утро пахло сыростью и холодом.
Разумеется, я заплакал. А кто бы из вас не разревелся на моем месте? Я боялся двинуться с этого сделанного чуть-чуть под наклоном свежего спила, впивался когтями в древесину и вопил. Непрерывно, на одной заунывной отчаянной ноте. Я звал на помощь — но звал неведомо кого — ибо ничего, кроме страха, во мне не было.
Поначалу никто не откликался. Потом забрехали собаки. Одна, вторая. Вскоре вся округа захлебывалась собачьим лаем.
Тогда, протяжно скрипнув петлями, отворилась наконец дверь в дом, и женский голос спросил:
— Что это у нас за концерт? Антон, ты что-нибудь видишь?
— Мама, у нас котик, — ответил детский голос. — Рыжий-рыжий. Зовут Рыжик.
Мальчик лет семи стоял на крыльце и смотрел на меня с радостным восторгом обретения.
Потом он подбежал к березовому обрубку, протянул руки, но ему было до меня никак не дотянуться.
— Прыгай, Рыжик! — крикнул Антон.
Но я лишь заплакал в ответ — громче прежнего.
Тогда подошла хозяйка и сняла меня с мертвого дерева. В следующий миг я очутился в руках у Тошки.
Так я обрел старшего брата. Я вцепился в его курточку всеми имевшимися в наличие когтями.
Ну, теперь вы подумаете — так они подружились. Как бы не так!
Дружба наша длилась ровно три дня. День первый, когда мой старший брат предложил: «А давай оставим котенка у нас?» И хозяйка ответила ему: «Хорошо», мне показался счастливейшим в жизни. Меня поили молоком, кормили овсяной кашей с колбасой, и я до одурения гонялся за лоскутком меха на веревочке, скользя неумелыми лапами по крашеным доскам. Устав, я свернулся клубком на дне старой корзинки, куда был положен кусок искусственного меха от детской шубки. Мне было тепло — а тепло так похоже на ласку. На другой день повторились молоко и колбаса, а тарелка с кашей оказалась непомерно огромной и глубокой, я забрался на краешек, соскользнул и очутился в целом море теплой густой и липкой субстанции. Весь остаток дня я вылизывался, а потом меня тошнило. Вечером хозяйка взяла меня на руки и долго гладила, приговаривая: «Какой замечательный котик…»
— Но я тоже котик! — лез лохматой головой под ее руку Антон и пытался столкнуть меня с маминых коленей.
Но хозяйка отводила его руку и говорила смеясь:
— Не обижай моего ребенка!
Тошке в конце концов надоела эта игра, он включил ноут и начал кого-то отстреливать на экране. А я заснул на коленях хозяйки.
На третий день утром, когда я завтракал, Антон накрыл меня картонной коробкой и принялся лупить сверху кулаками и орать какой-то боевой клич. Я кричал от страха, а он смеялся. Тогда я понял — что значит стать жертвой детской ревности. Он привык быть одним-единственным неповторимым и требовал, чтобы его все называли котиком. Так его и называли. Я тоже был котиком — не по какому-то там капризу, а по своей рыжей природе, и любое сравнение меня и его на предмет кошачьих качеств — всегда было в мою пользу. Я был настоящим котиком, а он всего лишь хотел им быть. Однако несмотря на мое шаткое и, скажем так, опасное положение в доме — сносить подобные выпады я не мог. Едва вырвавшись из коробки, я начал контрнаступление. Затаившись в обуви, я ждал, пока мой обидчик пройдет мимо. Я ждал долго. Антон наконец появился. Тогда я выскочил и напал. Когти насквозь прошли сквозь старые джинсы и впились в худую лодыжку. Вопль отчаяния и боли свидетельствовал, что мой удар достиг цели.
В следующий миг Антон гнался за мной с клюшкой. Но не догнал: я лихо взлетел на вешалку. Удар. Мимо! То есть мимо меня. А вот обрубленный пластмассовый крючок вместе с курткой оказался на полу. Еще один удар. Опять меня даже не задело по хвосту — а на пол обрушилась еще одна груда одежды, а вешалка лишилась еще одного крючка. Бой шел до тех пор, пока вешалка не лишилась всех своих пластмассовых зубов, а я не перекочевал на соседний шкаф, где Антон никак не мог меня достать. Он расплакался от бессилия и убежал в свою комнату. А в прихожей появилась хозяйка.
— Антон! — выкрикнула она. — Нет, но почему?!. Почему все крючки!
С этого дня мы с Антоном находились в состоянии перманентной войны. Мой брат пускал в ход деревянную клюшку и пластмассовую саблю, а я свои природные когти — и в итоге победа всегда оставалась за мной. Наверное, если бы он в самом деле хотел меня прибить, то покалечил бы наверняка — это я понял гораздо позже, когда уже вырос. Он просто пугал меня, ставил на место. Но кота невозможно поставить на место — этого мой старший братец не знал. Кот будет драться до конца — с любым, даже самым сильным противником. Так, как будто он не кот, а самый настоящий тигр.