— Какой же он король! Он — Бандит! — снисходительно хмыкнул Сережа.
В следующий миг я перекочевал к нему на руки.
— Ты только посмотри на эту бандитскую рожу!
Он ухватил меня поперек туловища и перевернул башкой вниз. Почему Сергей воображал, что мне нравится так висеть. Ну, я повисел… Потом он отпустил меня, и я приземлился на все четыре лапы, как и положено приземляться котам.
Повернулся и отправился в малинник, осенний, шуршащий листьями.
Не родился еще на свет человек, способный понять кота!
Мой маленький сынок так напоминал мне меня в юности, что я даже захотел, чтобы этот рыжий остался в нашем доме навсегда. Я заявил об этом вслух, но меня, разумеется, не поняли. Ну, оно и к лучшему — мы бы с ним дрались каждый день, это точно. Так что моих детей увезли из дома всех разом.
Вечером хозяйка вернулась уже без них.
Высыпала на стол горку мелочи:
— Всех купили. Рыжего забрали первым. Женщина с мальчиком купила. Повезло маленькому Рыжику. Ладно, не буду больше о судьбе твоих деток! — Галя погладила меня по голове. — Но всем известно, из котов дрянные отцы.
Но я был не просто отцом, я был квартальным стражем, я стерег сей квартал со спокойствием египетского сфинкса, чье изображение красовалось на обложке одной из книг моего брата.
Как было бы здорово, если бы мои дети обитали в моем квартале, под моей охраной. Хотя, нет, не надо… Наверное. Дети так быстро вырастают. И превращаются в таких сукиных котов, что этого лучше не видеть.
Больше других я сдружился с Крысоловом. Его взяла практичная бабулька из дома, что стоял за Лизиным коттеджем. Все ее звали баба Валя, как будто состояли с ней в родстве. Баба Валя взяла Крысолова еще котенком с одной целью: дабы он ловил крыс и мышей, которые бежали в ее дом со всего нашего поселка по причине наличия огромного старого подвала, клеток с курами, комбикорма, огромных дыр в этом самом подвале, покосившегося сарая, вообще состоявшего из одних щелей, и еще трех кроликов в клетках, до которых я напрасно пытался добраться.
Пару раз мы с Крысоловом подрались, и он таки сумел разодрать мне оба уха — все же недаром за ним укрепилась слава крысолова. Я удрал в первый раз и долго отлеживался в родном малиннике, роняя капли крови на зеленую травку. Но через пару часов оклемался и на другой день вновь отправился драться. В ту весну моя морда представляла жуткое зрелище. Я даже зажмуривался, когда пил из мисочки воду, чтобы не видеть своего отражения.
А потом мы с Крысоловом подружились — когда я помог ему придушить в сарае огромную крысу — такую огромную, что была она чуть-чуть меньше самого Крысолова. Ее деток, еще глуповатых в силу младого возраста, мы выловили вдвоем за одни сутки.
С тех пор я всегда помогал товарищу на охоте. Крыс и мышей мы душили и выкладывали на тропинке перед домом его хозяйки. Поначалу баба Валя повизгивала, потом привыкла, хвалила котика и чесала за ушком. А потом хвасталась добычей Крысолова так, как будто это она схватила серого разбойника в тот момент, когда он готов был нырнуть в щель под полом.
Крысолов был странным котом — ничего не таскал со стола, не драл обои и мебель и никогда никому в жизни не мочился в ботинки. Однажды в отрочестве он стащил кусочек колбасы со стола и потом всю жизнь с тех пор переживал по этому поводу. Ни до него, ни после я больше не встречал таких котов: кот обязан шкодить, воровать, обожать сметану, хулиганить, нападать из-за угла и мочиться в ботинки врагам. Крысолова можно было бы назвать скучным, если бы он не знал столько историй о живших прежде в моей округе котах. Он был много старше меня и потому помнил тех, кого я даже в глаза не видел, чей запах давно исчез с моей территории. Он рассказывал об ушедших во владения Небесного кота с поразительной обстоятельностью, и если бы коты записывали свои истории, это были бы великолепные анналы, всем анналам анналы, котам и людям в назидание. Слушая Крысолова, я вдруг понимал, что тысячи миллионов котов жили до меня (или много-много больше?), тысячи миллионов котов (нет, наверняка больше) будут жить после меня. Мне представлялся сплошной серо-бело-рыже-черный поток, пушистый и мурчащий, текущий непрерывно от прошлого в будущее. Но в этом потоке каждая его серо-бело-рыже-черная капля была совершенно отдельной, не похожей на другие и уникальной.
Я любил заходить в гости к Крысловову летом, когда на дачу к бабульке приезжали две внучки: одинаково круглолицые, темноволосые, смешливые. Они всегда угощали меня и Крысолова колбасой, рыбой, майонезом. Крысолов обожал рыбные консервы и мог сожрать целую банку горбуши за раз. Я предупреждал его, что он испортит почки, — но Крысолов меня не слушал. Девчонки брали нас на руки и гладили так, будто хотели превратить наши шкурки в роскошный куний мех.
Потом, когда на деревьях начинали желтеть листья, девочки уезжали вместе с полной кругленькой женщиной, такой же темноволосой и смешливой, как они.
Зимой, после того как вся наша семья носилась по саду с бокалами шипучки и кричала «С новым счастьем! С новым годом!», девчонки снова приезжали — подросшие, еще более веселые, они катались на лыжах, санках, кидались в меня снежками. Я не любил снег, фырчал, а они смеялись, глядя, как я прыгаю по сугробами. И вопили:
— Рыжик — настоящий дельфин. Рыжик, нырни в снег!
Через две недели их опять забирали, и они появлялись только летом, каждая выше сантиметров на семь себя прежней. Уже в других одеждах, не в затрапезных брючках и коротких юбчонках, а в синеньких джинсиках, маечках в обтяжку, с золотыми сережками в ушах. Они были волшебницами времени. По ним отмерялась жизнь мне, Крысолову, пугливому Савелию. Лето — зима — лето — зима… Девочки все больше походили на женщину, что их забирала с дачи, — только куда более высокие и стройные; а она, приезжая в гости, все больше походила на бабу Валю, хозяйку Крысолова. Они как будто менялись местами, масками, двигались по кругу. Я ожидал, что вскоре появятся снова две девчонки-близняшки… Но все же время бежало своей тропой не так близко, как нам казалось.
Я — охранитель, а не охранник. Вообще-то охранителем быть сложнее. Тем более в наше время, когда жизнь меняется не то что каждый год, а каждый день. Ну, допустим, с теми людьми, что приходили пешком в мои владения, сладить бывало несложно. Как с теми дамочками, что повадились к хозяйке Крысолова. Они являлись каждый день, разговаривали сладкими голосами, сюсюкали, закатывали глаза и раскладывали повсюду в доме книжечки в ярких обложках. Напившись чаю и слопав весь запас печенья, они рассказывали о прекрасном доме где-то далеко отсюда, а сами потихоньку измеряли комнаты, постукивали кулачками по дереву и, никого не спросясь, забирались на второй этаж и там все тоже обстукивали и обмеривали.
— Фундамент-то менять придется! — шептала одна другой.
— И нижние венцы…
О, человеческие мечты о невозможном! Разве бабе Вале так уж плохо жилось в ее старом просторном доме, где так много уютных щелей и темных уголков и где такая большая солнечная веранда! Я немногое понял из их сладких, как сахарный сироп, слов, но одно уяснил сразу: Крысолову конец, если эти тетки одолеют, потому как его в новый распрекрасный дом с собой не возьмут. Крысолов теток сразу невзлюбил: на глаза не показывался, сидел в подполе, а когда они уходили, сбрасывал их книжечки на пол и метил каждую, выказывая свое к ним отношение. Но баба Валя не принимала во внимание его протесты.
«О, Небесный кот, неужели она не видит, что этим драным крысам нужен ее дом!» — задавал я раз за разом риторический вопрос.
Разумеется, как всякий риторический вопрос, он оставался без ответа.
Посему я стал разрабатывать план спасения Крысолова, его хозяйки и его дома.
В тот день, когда эти дамочки, охочие до колбасы в чужой миске, пожаловали вновь, мы с Крыловым и Чернышом устроили шикарную драку. Воя, как тридцать три страшных зверя, мы вылетели на улицу пулей в тот момент, когда тетки подходили к помеченной ими калитке. Первым проскочил я, потом — Черныш.
— Черная кошка! — завопили обе тетки разом и стали плевать через плечо и еще что-то такое делать.
А потом Крысолов с воплем взлетел на забор перед самым носом у теток и уселся на столбике калитки. Тетка так разозлилась, что решила хлопнуть его зонтиком, размахнулась… Но Крысолов, не будь дурак, успел спрыгнуть, а тем временем я ловко прихватил сзади тетку лапой по голени, превращая в ненужный хлам новенькие колготки. Тетка дернулась, рука изменила движение. И тетка заехала зонтиком по лбу хозяйке Крысолова — баба Валя как раз подошла отомкнуть замочек на калитке.
А Крысолов совершил еще один феерический прыжок и очутился на плечах тетки с зонтиком. А потом, оттолкнувшись лапами от ее спины, как от трамплина, взлетел на березу. Милая такая кофточка обрела как минимум восемь разрезов на плечах и спине, в то время как я распускал на нитки колготки и оставлял автографы на коже нежеланной гостьи. О, замечательные, великолепные колготки. Как я это обожаю! М-мур!
— Эти коты бешеные! — вопили тетки. — У них пена из пасти! Их надо усыпить! Немедленно! Усыпить! Ветеринара! Сюда! Немедленно! Бр-р-рысь!
Дальнейшее действо продолжалось без нашего участия. Хозяйка, увидев мерзкие намерения милых прежде гостей, завопила: «Вон! Чтоб духу вашего здесь не было!»
А тут из соседней калики выскочил сорвавшийся в очередной раз с цепи бультерьер (пугливый Савелий ну совсем случайно проскочил у него под носом), так что дамы потеряли в неравной борьбе на нашей улице не только колготки и кофту, но и объемистую сумку с душеспасительной литературой. И с неподписанной доверенностью на продажу дома…
Больше они в моем округе не появлялись.
Однако не все мои операции по охранению вверенного мне Небесным котом участка проходили столь весело и гладко. До сих пор, вспоминая последнее посещение участка Птичника, я содрогаюсь. Это был крайний участок в моем районе — в самой низине, под горкой, посему вечно у него на огороде стояли лужи, а огромный пруд, заросший осокой, был полон темно-зеленой воды.