Она выждала один танец и ушла в пересменке.
Чувство собственной вины было настолько острым, что она боялась разрыдаться прямо там, на верхней ступеньке. Хотелось забиться в самый темный угол и как следует выплакаться. Хотелось убежать куда-то далеко-далеко, чтобы никогда не нашли. Хотелось разгрызть камень или сделать еще какую-нибудь глупость.
Уже к концу второго танца она поняла, что все укромные уголки в поселке заняты. И вообще, народу было как-то несообразно много! При виде столпотворения, что творилось на выгуле, она могла ожидать, что остальная территория просто вымерла, но как бы не так! Люди попадались на пути все время, словно специально выслеживали, знакомые и незнакомые, они все были страшно рады видеть ее, поздравить с победой. Обменяться хотя бы парой слов, похлопать по плечу…
После четырнадцатого поздравления ее стало трясти так сильно, что пришлось сцепить руки за спиной и просто молча улыбаться всем встречным, скаля удлинившиеся зубы, – говорить она больше не рисковала, опасаясь зарычать или взвыть. Сквот подступил слишком близко, ей с трудом удавалось удержаться на самом краю. Хорошо, что отнорок ее тоже был недалеко. И что рядом с ним на удивление никого не было. А то еще немного – и она, пожалуй, стала бы кусаться.
Как маленькая.
Долгая пробежка – вот что ей сейчас нужно. Луны светили достаточно ярко, она действительно могла бежать, а не плестись на ощупь, проверяя ногой буквально каждый следующий шаг. К тому же она выбрала длинную дорогу, хорошо утоптанную и ведущую в обход, между пологими холмами, а не ту извилистую и плохо проходимую тропку напрямик, по которой возвращалась обычно.
Бег успокаивал.
Размеренные движения. Размеренное дыхание. Через некоторое время и мысли перестают скакать, как шершнем укушенные. А плакать на бегу так даже и удобнее – встречным ветром и без того из глаз вышибает слезы. Размазывает по щекам. Сушит. Это привычно.
Ночь была прохладной, но бег согревал. Впрочем, окажись ночь жутко холодной и не согрей ее движение – она бы все равно полезла купаться. Потому и бежала к берегу. Хорошая штука – проточная вода. Вместе с грязью она уносит все неприятности.
Она долго стояла под водопадом – сбоку, где еще достаточно мелко, по пояс, и где еще вполне возможно устоять. Водопад – это сильно. Вода обрушивается на тебя всей массой – и в то же время сотнями мелких струек, она бьет по макушке, словно сдирая с головы волосы вместе с кожей, она стегает по плечам с оттяжкой, словно поводок в тяжелой руке Туза.
Когда она, шатаясь, выползла на берег, ей было горячо. Даже, пожалуй, горячее, чем после бега. Хотя вода в озере ледяная, это всем известно.
Зато плакать больше не хотелось. И чувство вины больше не царапало горло изнутри.
Наверное, все дело было в том, что ее так и не наказали. Она обманула всех, признаваясь под Дюзами вовсе не в том, в чем была виновата на самом деле, – и это еще одна вина, за которую не накажут. А там, где нет наказания, прощения тоже нет. И пусть о ее настоящей вине на этом берегу знала лишь она одна, этого было вполне достаточно.
Водопад помог.
Ежась и слегка постанывая, она натянула на избитое тело скользкую шкурку. Пожалела, что не взяла плащ. Шкурка изнутри была такой же холодной и скользкой, как и снаружи, она специально попросила ее сделать похолоднее днем. Нет, пока что ей было жарко, излупцованная падающими струями кожа горела, но ощущение это довольно обманчиво, а от воды явственно тянуло холодом. Вряд ли самым умным решением станет задерживаться тут и мерзнуть. Но возвращаться совсем не хотелось. И кто сказал, что она – умная? Ха!
Так что решение переночевать на берегу она приняла еще до того, как появился Вит с двумя плащами.
А потом Вит, улыбаясь, сообщил ей последние новости.
С того берега.
Он, глупенький, порадовать ее хотел. Думал, ей приятно будет…
– Ты мне поможешь, – повторила она решительно, вскидывая подбородок.
Вит вздохнул. Глубоко так и неторопливо. То ли время тянул, то ли воздуха для решительного отпора в грудь набирал. Обернулся. Улыбка от уха до уха.
– Конечно! Что я должен сделать?
Ничего себе косточка…
– Переправить меня на тот берег. И проводить, куда скажу. Ты… сделаешь это?
Не удержалась, спросила. Слишком неожиданным было его согласие. Это что – и есть столь ценимое кобелями доминирование? Когда с тобой соглашаются, не споря, когда не смотрят снисходительно, когда… Когда вскакивают по первому слову, сияя восторженной улыбкой от возможности сделать приятное, и спрашивают только:
– Когда? Прямо сейчас? Мне легко! Я сильный!
Приятно, однако.
Вит даже на месте слегка пританцовывал от нетерпения. Внезапно крутанулся вокруг себя, подпрыгнул и сделал кувырок в воздухе. Приземлился на четвереньки, задрал голову, заглядывая ей в глаза.
– Я самый ловкий! И самый сильный! Я все могу! Хочешь, я тебя до воды на руках отнесу? Хочешь? И на том берегу – тоже! Я сильный!
В его голосе явственно проскальзывали взлаивающие интонации, глаза сверкали, улыбка стала совсем безумной. И она, шалея от ужаса и восторга, вдруг поняла – это не доминирование.
Это Свадьба.
А Вит просто первым почувствовал, вот сразу же и влип в женихи. И теперь он выполнит любой ее каприз и любое самое безумное задание с такой же широкой счастливой улыбкой. И любой другой кобель – тоже. Даже вожак. Стоит ей только подойти и дать себя понюхать. Можно не напрягаться. Просто вернуться в поселок и просто попросить…
– Это потом. А сначала найди мне кошачью лапку. Нарви листьев. Пару горстей. Принеси. Быстро.
– Я мигом!! Я самый быстрый!!!
Женихам все нужно объяснять очень подробно и точно. Иначе Вит попытался бы притащить целое поле…
– Спасибо. Дальше я вполне справлюсь и сама.
Ксант молчал, растирая только что развязанные запястья. Все последние дни он пребывал в состоянии легкого ступора, и последствия долгого пребывания в сквоте были вовсе не главной тому причиной. И даже усталость от изнуряюще долгой пробежки по лесу – тоже.
Они шли – шли?! Куда там! Почти бежали!!! – всю ночь, день и еще большую часть следующей ночи. На короткие привалы останавливались всего три раза. Ксант считал себя отличным бегуном, но после таких переходов он просто падал с ног, моментально проваливаясь в полусон-полуобморок. Его расталкивали слишком быстро, не дав толком отдохнуть. Грубо поднимали на ноги, всовывали в зубы полтаблетки священного Рациона – и тут же волокли дальше. Рацион он дожевывал уже на бегу и даже не мог толком прочувствовать вкус настоящей пищи Лорантов.
Он никогда не бывал так далеко. Он даже не знал, что тут может быть жилье – пусть и довольно заброшенное, но все же вполне пригодное, если подлатать крышу над лазом. А еще он никак не мог понять, как такую гонку выдерживают четыре охранницы. А тем более – леди Маурика, Старшая Мать. Хоть она, конечно, и самая младшая из них, но все-таки…
Но чего он не мог понять вообще, так это того, с какого такого перепугу так долго считал несмышленым песиком-девочкой, такой наивной и маленькой, эту стервозную матерую суку в черных шортиках и желтой маечке. Суку, полуслову которой – да что там полуслову?! Полужесту! Полувзгляду!! – беспрекословно подчиняются нахальные и дерзкие охранницы, и даже сама леди Маурика, Старшая Мать, пусть даже и самая младшая из них, Старших, но все-таки, все-таки…
– Ты уверена, детка? – с грубоватой фамильярностью, но очень участливо спросила Леди Маурика, младшая из Старших Матерей. И подозрительно покосилась на Ксанта. Похоже, будь ее воля, он так и остался бы связанным. По рукам и ногам. Да еще и посаженным на крепкую цепь. Старая и хорошо знающая себе цену сука в теле голенастого подростка лишь фыркнула, не снизойдя до ответа. Ксант более не обманывался этим юным телом. Возможно, кобели действительно до самой старости остаются щенками. А вот сучки, похоже, не бывают щенками даже в младенчестве. Они рождаются сразу такими вот – зрелыми и опытными стервами, хорошо знающими себе цену.
– Ну, тогда удачи.
Очень хотелось сесть – что там сесть! Упасть! – прямо на пол, устланный пересохшей травой. Но Ксант продолжал упрямо стоять на дрожащих ногах. Только спиной к стене привалился. Он ничего не понимал, а когда не понимаешь ничего, лучше не сидеть, если все остальные стоят.
Впрочем, через пару ударов сердца из остальных в лукошке осталась только эта сучка – возглавляемые леди Маурикой охранницы ушли сразу же, даже не передохнув. И с изрядным облегчением. Словно хотели оказаться как можно дальше от опального сородича и этой странной сучки. Ксант усмехнулся – уж в этом-то он был с ними согласен полностью и целиком!
Выждал, пока их шаги окончательно стихнут в глубине леса. Спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно:
– Ну и что все это значит?
Она пожала плечом. Посмотрела сверху вниз, снисходительно. Показалось даже – с легким высокомерием и издевкой. Конечно же – показалось, не могла же эта маленькая глупая сучка всерьез позволить себе…
– Это значит, что ваши Матери куда разумнее наших Вожаков. Требования Лорантов-Следователей должны исполняться, и Матери это понимают. Они предоставили нам тайное укрытие. И были настолько любезны, что сами нас сюда проводили.
Ксант смотрел на нее во все глаза – и не узнавал. Этот уверенно-насмешливый голос, этот нагло вздернутый подбородок, эта ухмылка – чисто собачья, слегка обнажающая клыки… Он не видел ее всего три дня – те самые три дня перед свадьбой. Не такой срок, чтобы забыть. Но и она никак не могла за эти три дня стать выше на целую голову! Не могла.
Однако стала.
Такая, пожалуй, действительно могла говорить с Советом Матерей на равных. И даже заставить себя выслушать. Но – убедить? Причем настолько, чтобы они сами… Но, однако же, он своими глазами только что видел… Ксант потряс головой.