Философия и художественная литература оставили свой след в наших представлениях о котах, причем довольно значительный. Они тоже не отставали: мы знаем не меньше десятка манускриптов, на которых есть «автографы» от кошачьих лапок, причем это рукописи на разных языках.
Давайте посмотрим, как постепенно античный образ пришел к тому, что мы знаем, ведь многие представления из Средневековья пережили этот период. Кроме того, средневековая культура – книжная, и даже некоторые народные представления находили в ней свое отражение.
В VII веке книжник Альдхельм из Малмсбери (ок. 639–709) написал загадку «Кошка-мышелов» («De catta vel muricipe vel pilace»). Он указывает, что это именно кошка, а не кот, а также наделяет ее эпитетами, которые закрепились в ирландской и английской культуре дальше: «неусыпный страж», «ночной бесшумный охотник», «свирепая убийца мышей», «устроительница тайных засад». Кроме того, Альдхельм упоминает вражду кошек и собак: «не хочу, чтоб травили быстроногими турмами с псами, // Которые, облаивая меня, будут преследовать жестокой войной. // Племя ненавистное мне положило имя носить» [111].
В другой загадке, «De moloso», кошка опасается хозяйских собак, а те, в свою очередь, опасаются побоев детворы – все эти животные обитают не в доме, а привязанности к ним автор загадок не испытывает, только фиксирует происходящее вокруг него. Может быть, в это время кошки жили на самовыгуле и скрещивались с местными дикими собратьями – что привязанности к человеку не добавляло?
Благодаря Альдхельму мы можем заметить, что античные черты кошки никуда не делись – это сладострастие кошек, охота на птиц и змей и магическая ипостась этого зверя. Связь кошки и Луны тоже прослеживается уже с античного времени. Одним словом, раннесредневековый канон во многом составили Альдхельм и его коллеги, добавив к этому охрану зерна, охоту на мышей и способы этой охоты, а также сложные отношения с собаками. Ночную зоркость кошки и блеск глаз, сыгравшие позже с кошками злую шутку, средневековый книжник тоже отметил. Не откажешь в наблюдательности!
Эмоциональный аспект взаимоотношений мы находим в более позднем стихотворении. Пожалуй, это самый известный монастырский кот, обитавший в аббатстве Рейнхау в IX веке н. э., во времена Каролингского Возрождения. Монах написал на полях трактатов по греческому и латыни целое стихотворение, посвященное коту, которого звали Пангур Бан, но свое имя нам не оставил. Возможно, это был ирландский монах и видный писатель того времени Сертулий Скотт, но точного авторства мы, увы, не знаем.
В отличие от загадок Альдхельма, Пангур не был диким охотником, а вел сытую кошачью жизнь. Его погоня за мышами напоминала игру, подробно описанную его хозяином. Как белый котик затаивался перед прыжком и бросался на добычу, так же и монах находил новые знания. При этом монах отмечал зоркий взгляд кота, его природную хищность и привычку караулить мышей где-нибудь в углу около дырки в стене.
Я и Пангур – два монаха.
Трудимся ночами.
Я наукой занимаюсь,
А мой кот – мышами.
Так что не только безымянный монах IX века корпел над книгами, наблюдая за белым котиком, но и его питомец знал науку охоты в совершенстве. Да и вдвоем познавать мир намного приятнее, заключал монах: «И хоть келья небольшая, // Нам вдвоем не тесно».
Что значило его имя? По происхождению оно кельтское: «Bán» означает «белый», а «Pangur» (или его форма «pannwr») – собственное бриттское имя, которое встречалось в валлийском и иногда переводится как «валяльщик». Мы не знаем, почему монах выбрал именно это имя. Может, оно ему просто нравилось, может, осознанно назвал кота по-валлийски. Кстати, в то время лучшая юридическая защита у пушистиков была именно в Уэльсе [11] – за вред, нанесенный мышелову, полагался крупный штраф. Не только в Уэльсе, но об этом мы еще поговорим.
Подобная история встречается в историческом анекдоте, который приводит в житии Григория Великого монах и писатель IX века Иоанн Диакон. Он повествует о безымянном отшельнике, у которого «не было ничего в мире, кроме кошки». Он был так привязан к ней, что «часто ласкал ее и согревал на своей груди как свою соседку по дому». Во сне он увидел, что будет на небесах с Григорием, но устыдился своей бедности. Видимо, вопрос, уместно ли отшельнику находиться рядом с папой римским, какое-то время мучил затворника, так как ему приснился второй сон. В нем отшельнику объяснили, что его простая жизнь с кошкой, которую он очень любит, богаче, чем жизнь в папском дворце [11].
Это не единственный след котиков в ирландской культуре. Знаменитая Келлская книга содержит несколько миниатюр с изображениями кошачьих. На одной такой миниатюре в центре Христос, а по бокам – два пушистых кота и мыши у них на спине. Вторая пара мышей кусает круглые хлебцы и находится перед охотниками, которые вцепились в грызунов когтями. Скорее всего, это кот и кошка – они сидят симметрично, убрав под себя хвосты, но нарисованы по-разному. Видимо, мыши на спинах кошек «подсказали» им, где поймать воришек хлеба. Обычно такие сценки интерпретируются либо как мирное сосуществование во Христе (не зря он в центре миниатюры), либо как объединение мышей-верующих против сил зла-кошек, однако здесь мы видим несколько иное соотношение сил. Как минимум, мышки далеко не едины, науськивают кошек друг на друга и, скорее всего, будут в итоге съедены все. Вообще все животные на миниатюре, кроме кошек, символизируют какую-то стихию. Выдры – землю, рыба – воду, бабочки – воздух, мыши, видимо, тоже означали землю, так как в раннесредневековом представлении они считались хтоническими, подземными животными, как змеи. А что с кошками – непонятно. Возможно, в них художник IX века вложил символы мужского и женского начала или образ охранника от мышей. Возможно, это отсылка к устойчивому выражению «мышеловка дьявола» (или Muscipula Diaboli) из сочинений Августина и позднее из различных кодексов, хотя подобных изображений именно с кошками мы обычно не встречаем. Мышеловка связывалась также с ловушкой греха и распущенности – возможно, со временем это наложилось на античный образ кошки как зверя похоти.
В то же время кошка воспринималась как «чистая» антитеза подземной мыши, так как чистоплотность своих «катта» средневековые мыслители не могли не заметить. «Старший брат» кошки – лев – и вовсе стал не только созвездием, но и символом евангелиста Марка, и на какое-то время дал «протекцию» другим кошачьим собратьям. С Востока пришел и образ сказочной Пантеры, которая обладала «благоухающим голосом» и даже какое-то время воспринималась как символ Христа. Если она не стала символом женского начала, то Кошка как антитеза к мужчине-льву – да, хоть это позже и сыграло с восприятием пушистых злую шутку.
Кошка-мышеловка может быть и отголоском ритуала, который довольно быстро был запрещен в церкви, но какое-то время существовал на христианском Востоке и в Византии, а затем дошел до англо-саксонского мира. Это было так называемое хлебное испытание (хлебная или сырная ордалия), в ходе которого подозреваемый в воровстве клирик должен был съесть помеченный хлебец, не подавившись, пока над ним читали, по сути, магические тексты (неудивительно, что ритуал в итоге запретили). Может быть, и в Келлской книге кошки читали заговоры над крадущими хлебцы мышами? [111]
Если загадку кошек и мышек около Христа мы разгадать не можем, то другие изображения нам понятны. Уже другой иллюстратор добавил в книгу маргиналии – рисунки на полях и между строк, где котики играют, сидят, лежат – всего на страницах книги можно найти семь котиков.
Описания и рисунки кошек раннего Средневековья рассказывают нам об их окрасе – помимо рыжих и черно-белых встречались пятнистые и серые полосатые. Иногда их изображали просто бежевыми, без пятен и полосок.
Мыслители XIII века тоже оставили заметки о загадочной кошачьей душе. Энциклопедист того времени, монах-францисканец Бартоломей Английский в своем собрании «О свойствах вещей» (De proprietatibus rebus) посвятил короткую главу и кошкам. Он, в частности, рассказал, что кошки бывают разных окрасов – белые, рыжие, черные и с пятнами, как у леопарда. Чаще всего в средневековой живописи, на маргиналиях и иконах мы видим последних – серых с полосками. Из этого же труда можно узнать, как люди играли с кошками. Спойлер – практически так же, как сейчас. Перед котом проводили соломинкой, и тот бросался на нее; как писал Бартоломей, молодые кошки прыгают на все подряд. В старости, сетовал энциклопедист, кошки становятся тяжелыми и сонными.
Его современник, монах-доминиканец Альберт Великий в своем труде «О животных» отмечал, что кошка – очень чистоплотное животное и «имитирует умывание лица, облизывая передние лапы» [111]. Конечно, кошки просто так умываются. Но это особенность восприятия, бытовавшего и в XIX веке, когда животных описывали с точки зрения человеческих пороков и добродетелей, а также отталкивались от людского образа жизни. Альберт Великий также отмечал, что кошки игривы и любят, когда их слегка гладят руками, все дикие кошки серые, а домашние могут быть разных цветов. Справедливое наблюдение, несмотря на то что Альберт, конечно, не знал, что рядом с ним живет другой подвид – европейская лесная кошка.
Правда, дальше он сообщает несколько странный факт – «Когда он [кот] видит свое отражение в зеркале, играет с ним, и если случайно он увидит себя сверху в воде колодца, он хочет играть, падает и тонет, так как ему причиняется вред, если он сильно намокает, и умирает, если не высохнуть быстро» [111]. Довольно точно подмечены сложные отношения домашних кошек с водой, но надеемся, что при написании этого трактата пострадало минимальное количество кошек. Чтобы питомец не покидал дом, философ предлагал подрезать ему уши – якобы кошки не выносят, когда им в уши капает ночная роса. Другие «рецепты» приучения кошек к дому включали в себя опаливание шерсти на боку, так как кошке становилось бы стыдно выходить из дома. Стыдно кошкам, конечно, не было, но это вряд ли укрепляло связь опекуна и питомца. Пассаж о роли кошачьих усов для животного тоже звучит странно с нашей точки зрения – «вокруг рта у них есть бакенбарды, и, если их отрезать, они теряют смелость» [111].
Другой энциклопедист XIII века, Фома из Кантемпре, оставил нам одно из первых упоминаний кошачьего мурлыканья: «Они наслаждаются, когда их гладят рукой человека, и они выражают свою радость своей собственной формой пения» [111].
Не обошла вниманием кошек Хильдегарда Бингенская, одна из вдохновительниц католического мистицизма, которая оставила нам не только философские сочинения и огромное количество писем, но и сборники гимнов и песен. Правда, она отзывалась о кошках не очень лестно – собаки, как утверждала монахиня, преданные, а вот кошки остаются только с теми, кто их кормит.
Это важное замечание – «неверность» кошек часто сравнивалась с ветреной, по мнению мыслителей Средневековья, женской натурой. Плюс, как мы помним, кошка считалась похотливым животным, и этот мотив проглядывает и в средневековой литературе. В «Кентерберийских рассказах» Чосера домашняя кошка считается дикой и сравнивается с женой. Хозяин может баловать кошку молоком и мясом, снабжать ее шелковой подстилкой, но она легко может оставить такую роскошь, чтобы отправиться поймать мышь.
Все было бы хорошо, если бы репутация кошек и ограничивалась таким отношением, но нет. В средневековом мире бедствия вызывались злыми силами – особенно, если рациональных объяснений было недостаточно. Как правило, исполнителями злой воли становились колдун или чаще колдунья, при помощи демонов и злых чар насылавшие беду на своих соседей. Особенно это касалось знатных людей – даже если правитель умирал по прозаической причине, например от инсульта или упав с лошади, это списывалось на козни колдунов. К таким колдунам относили и еретиков – тех, кто отступал от христианских догматов.
Образ кошки в Средневековье тоже тесно связан с этими представлениями. Это животное ведьмы, посланник дьявола, а то и лично Сатана являлся в этом облике своим почитателям или запуганным христианам. Эти животные были частыми героями примет, суеверий и даже судебных процессов, но увеличение числа таких процессов относится не ко всему Средневековью – оно длилось почти тысячу лет, с V века и до XV–XVI веков в разных странах, а кто-то считает, что и до XVII столетия. На протяжении этого длинного периода только в XIV веке, после череды эпидемий и войн, люди бросились искать виноватых. И нашли – колдунов и ведьм, а также их пособников, в число которых и попала кошка, прежде всего черная.
Если мы говорим про черных животных, то список пособников дьявола здесь был широкий – от козлов до собак и петухов. Общий список животных – орудий дьявола, исходя из средневековых трактатов, весьма внушителен – помимо вышеупомянутых зверей это могли быть вороны, обезьяны, практически все лесные животные (в том числе тетерева) и даже гусеницы с мухами. Демоническая гусеница, согласитесь, звучит не так зловеще, как демонический кот, хотя полчища гусениц вреда могут принести больше. Так что же не так с кошкой?
Как мы помним еще из Античности и Древнего Египта, кошка ассоциировалась с плодородием, магией и сексуальностью. Кто еще, по мнению средневековых схоластов, обладал этими характеристиками? Женщина. В конце Средневековья и особенно в начале Нового времени, когда Европу охватывает охота на ведьм, они часто выступали вместе. Женщин и вовсе сравнивали с кошками в период течки.
Кошки также вели двойную жизнь, и человек не мог контролировать ее полностью. А знаете, кто еще вел двойную жизнь? Ведьмы и колдуны! Бродячие кошки и собаки, как противоположность «правильным» домашним животным, выступали воплощениями всех пороков.
Несмотря на прохладные и напряженные отношения с людьми, кошка оставалась важным магическим существом в раннем Средневековье. По большей части это связано с использованием в народной медицине и ритуалах либо живой кошки, либо ее частей. На худой конец, предприимчивые целители охотились за кошачьими фекалиями в надежде вылечить облысение или лихорадку [60]. В этих методах обычно ориентировались на свой опыт и не пытались анализировать, почему то или иное средство помогло. Так что объяснений от составителей средневековых трактатов, что же такого должно было помочь от облысения, увы, мы не найдем. Кошки, как существа, связанные с сексуальностью, могли быть частью любовных ритуалов. Например, в 1490 году в Стокгольме был процесс над женщиной по имени Маргит. Ее обвиняли в том, что она сделала мужчину импотентом несколько лет назад, научившись колдовству (тогда в Швеции это называли троллеводством) у некой Анны-финки. Во время обряда использовались кошачьи мозги, после чего мужчина якобы и был заколдован [60].
В начале XIV века проповедник и писатель из ордена доминиканцев Арнольд Льежский сравнил кошку, играющую с мышкой, с дьяволом, играющим с человеческой душой [77]. Его труды использовались как материал для проповедей, так что в охоте на разорителей посевов прихожане могли видеть ужасающие картины мучений их собственной души.
Дурную репутацию кошкам подарили и описания жертвоприношений. Среди животных, которыми чернокнижники якобы задабривали злые силы, упоминались удоды и кошки, а также козлы и петухи. Для средневекового человека это был повод задуматься, почему же дьявол предпочитает одних животных другим – даже если в реальности этих ритуалов не было [60]. Так коты и кошки попадали на скамью подсудимых вместе с людьми и, как правило, приговаривались к смерти за колдовство.
Расцвет этих процессов пришелся на начало XIV века, когда обвинение в занятиях магией стало еще и политическим фактором. Так, одним из громких приговоров стал суд над тамплиерами – главы ордена были казнены, а сам он распущен. Конечно, среди обвинений была и ересь.
Еще до этого дела поклонение черной кошке-дьяволу, которую целовали в зад во время процессий, приписывали южнофранцузским катарам, или альбигойцам – течению католичества, которое в XII–XIII веках было признано еретическим и практически полностью уничтожено. С подачи теолога Алана де Лилля само слово «катары» считали производным от «кошки» (то есть от «cattus»), хотя те получили свое название от греческого слова Katharoi, что означает «чистые» [77]. Наверняка при составлении обвинительных документов для тамплиеров инквизиторы руководствовались и этим фактом. Так что рыцарей-храмовников, среди прочего, обвинили в почитании некоей священной головы идола и кота, который являлся членам ордена на собрании [77].
Надо сказать, что такие истории первоначально носили единичный характер. Так, инквизитор-доминиканец Этьен де Бурбон в своих сборниках поучительных рассказов приводил случай – в Провансе к монаху пришли несколько женщин из катаров, которые решили обратиться к нему за спасением души. Монах призвал их господина – а дальше было красочное описание демонического кота: он был, конечно же, черный, величиной с большую собаку, с огромными огненными глазами, его кровавый язык свисал до пупа. Также в описании фигурировали короткий хвост и «бесстыдный зад», так что даже еретички уверовали в то, что монах показал им самого дьявола [93]. Отличительной чертой демонической сущности инквизиторы указывали смрад – именно по запаху предлагалось узнать нечисть.
Какую роль играет здесь кошка? Часто магические ритуалы, связанные с ней, должны дать человеку кошачье свойство. Такая магия называется симпатической, или магией подобия. Предполагается, что, использовав что-то от кошки, человек сам станет ей подобным. Хотя бы чуть-чуть.
Например, возьмем кошачье зрение. Один из рецептов говорит: «Чтобы вы могли видеть то, чего не видят другие, смешайте желчь кота с жиром совершенно белой курицы и помажьте им свои глаза, и вы увидите то, что другие не могут видеть» [60]. Таким образом авторы рукописей пытались сохранить свои тексты в тайне – якобы после применения такой мази прочесть написанное сможет только знающий человек.
Между XII и XIV веками почти все основные еретические секты – тамплиеры, вальденсы, катары – обвинялись в поклонении дьяволу в форме большого черного кота. Многие отчеты современников описывали их ритуалы, которые непременно включали в себя жертвоприношения невинных детей, каннибализм, гротескные сексуальные оргии и непристойные акты церемониального поклонения огромным кошкам, которых якобы целовали в анус [60]. В общем, все, что запрещалось. А так как допросы включали в себя пытки, то люди во всем признавались.
Слухи о колдунах и их сборищах отразились даже в папской булле. В «Vox in Rama», декрете 1232 года, призывающем к сотрудничеству в очищении от еретиков, папа Григорий IX описывает деятельность дьяволопоклонников в Северной Германии как включающую церемонию посвящения и пир, после которого участники предлагают заднице большой черной кошки так называемый непристойный поцелуй. Когда церемония заканчивается, огни гаснут, и следует заключительная оргия [60]. И раз уж сам папа римский такое написал, то церковники повторяли этот образ вновь и вновь на обвинительных процессах.
Само собой разумеется, что многие еретики признавались в участии в таких практиках, когда подвергались физическим пыткам. В христианстве кошки также стали тесно связаны с колдовством, хотя характер этой связи варьировался от места к месту. В континентальной Европе церковные и светские власти в XV–XVII веках изображали колдовство как организованный культ поклонников дьявола. Отсюда представление о колдунах как об «антихристианах» [32]. Как и их еретические предшественники, ведьмы, как говорили, иногда летали на свои собрания, или «шабаши», на спинах демонов, замаскированных под гигантских кошек или зайцев. Во главе культа, разумеется, стоял сам дьявол, который предпочитал являться своим ученикам в виде чудовищного кота. Или, на худой случай, козла. Эти же животные помогали в «некромантии» – самом страшном виде магии, занятия которым служили отягчающим обстоятельством, а рецепты, которые приводились церковниками, состояли из самых мерзких ингредиентов.
Мелкие бесы обязательно сопровождали ведьм, и чаще всего они описывались как животные. Довольно типичным примером является суд над Урсулой Кэмп в 1582 году. Одним из обвинителей был ее незаконнорожденный сын, который показал, что его мать обладала «четырьмя разными духами, один из которых назывался Тиффин, другой Титти, третий Пигин и четвертый Джек. И когда его спросили, какого они цвета, он сказал, что Титти похожа на маленькую серую кошку, Тиффин похожа на белого ягненка, Пигина черная, как жаба, а Джек черный, как кошка. И он говорит, что видел, как его мать иногда давала им пива, чтобы пить, и белого хлеба или пирога, чтобы есть, и говорит, что ночью эти духи придут к его матери и будут сосать ее кровь с ее рук и других частей ее тела» [32].
Остальные свидетельницы также с готовностью заявили, что Кэмп использовала своих демонов, после чего они или их дети заболевали. Это один из ранних процессов, где фигурируют духи-фамильяры, однако кошки уже преобладают в показаниях. Позднее они станут главными спутниками ведьмы, что мы можем видеть практически во всех произведениях популярной культуры. В произведениях XV–XVII веков их часто называли «греймалкинами»[12]. Изначально это, судя по всему, было архаичными названием кошки, но постепенно оно стало означать именно демонического кота. Достаточно сказать, что Трем ведьмам из шекспировского «Макбета» помогал в прорицании именно Греймалкин [61].
Если фамильяры были отдельными существами со своей волей, то в народном сознании был и образ ведьмы, которая сама может превратиться в кошку. Связывая кошек с дьяволом и несчастьями, средневековая церковь, по-видимому, предоставила суеверным массам Европы своего рода универсального козла отпущения, которого можно было обвинить и наказать за все многочисленные опасности и невзгоды жизни. Отсюда и крайняя жестокость по отношению к кошкам – это был, простите, удобный козел отпущения, особенно когда ваш город испокон веков развлекается, сбрасывая кошек с собора или поджигая им хвосты в разгар веселья.
В довольно известном деле ведьмы из Уолкерна, Джейн Уэнхэм, в 1712 году несколько свидетелей не только свидетельствовали о том, что их посещали и «мучили» ее кошки [26], но также сообщили, что у одной из этих кошек было лицо Джейн Уэнхэм (практически как у Владислава из фильма «Чем мы заняты в тени»). Ее история началась с того, что она сама подала в суд на соседа, который обвинил женщину в колдовстве, и даже выиграла с этого шиллинг. После этого она якобы околдовала служанку, и ее задержали. Джейн была одной из последних, кто был осужден за колдовство в Британии, и ее смертный приговор был отменен под давлением общественности [61].
Сложность исследования всех этих процессов в том, что у нас есть показания только одной стороны – обвинительной. Иногда в документах встречались очень любопытные казусы. Например, в 1323 году под Парижем разыгралась история в духе мистического триллера. Собаки некоторых пастухов, проходя по определенному перекрестку, начали царапать в определенном месте. Мужчины не смогли отогнать собак, что-то заподозрили и сообщили властям [26]. Те раскопали место и нашли ящик с черной кошкой, рядом с которой находился хлеб, смоченный миррой, освященное масло и святая вода. Кошка была жива и, скорее всего, крайне возмущена, а исследовав ящик, власти нашли два трубочки, которые должны были снабжать кошку кислородом. Несчастное животное более нигде в рассказе не фигурирует, поэтому просто надеемся, что шокированные парижане отпустили ее.
Далее вызвали всех плотников в деревне, и один из них опознал ящик, который он сделал для некоего Жана Прево [26]. Того быстро задержали, пытали, и тот поведал о своих сообщниках, имена которых вызвали небольшой скандал, ведь среди них оказались местный цистерцианский аббат из Сарселя и еще несколько каноников. Руководил этим безобразием колдун по имени Жан де Персан, а помогал отступник – цистерцианский монах.
Зачем же такому количеству церковников обращаться к колдуну? Оказалось, что у аббата пропала крупная сумма денег, поэтому он нанял колдуна, чтобы вернуть ее и найти вора. Обвиняемые поведали (тоже после мучений), что кота после трех дней должны были убить, сделать из его шкуры полоски, выложить их в магический круг и призвать демона Бериха, который должен был явить имя вора и его местонахождение. Вместо этого колдун отправился на костер, Прево умер в тюрьме, а каноники были разжалованы и пожизненно посажены под замок. Вора, как вы понимаете, так и не нашли [26].
Еще один процесс, который получил известность – это суд над Элизабет Фрэнсис в 1566 году. Это было первое крупное ведовское дело в Англии. Обвиняемых было трое – Элизабет Фрэнсис, Агнес Уотерхауз и ее дочь Джоан Уотерхауз, четвертым обвиняемым стала кошка по имени Сатана, которая на заседании не присутствовала. Все они были родом из небольшой деревушки Хатфилд Певерилл, что близ Челмсфорда [113].
Элизабет Фрэнсис признавалась в том, что ведовское искусство она постигла под руководством своей бабки, матушки Ив, когда ей было всего 12 лет. Та сказала отречься от Бога и отдать кровь белой пятнистой кошке, в облике которой будет приходить сам Князь Тьмы. Кошку полагалось держать в корзинке. Также Элизабет сообщила, что кошка начала выполнять поручения для новоиспеченной ведьмы – пригоняла овец, наводила порчу на отказавшего ей мужчину. Далее Элизабет вышла замуж за некоего Фрэнсиса, но потом обиделась на него, наслав хромоту. Сатана превратился в жабу и коснулся ноги мужа. Потом демоническая кошка надоела Элизабет, и та передала ее соседке, которая попала под следствие.
На этом показания заканчивались. Оргий, договоров с дьяволом и прочих прелестей ведовства, описанных клириками, Фрэнсис не упоминала. Выслушав показания женщины, ее приговорили к годичному заключению, а соседки отделались более легким наказанием. Белую кошку так и не нашли, а через несколько лет, в 1579 году, Элизабет вновь обвинили и повесили [113].
Появилось представление о животных-фамильярах. Часть из них, скорее всего, была домашними животными обвиняемых в колдовстве, и здесь кошкам тоже досталось. То, что женщины держали их чаще, сыграло с пушистиками злую шутку – и не только с ними: собакам, жабам, летучим мышам и много кому еще пришлось несладко. Тогда же появились истории о женщинах, которых посещали инкубы в виде кошек или которых видели в компании котов, и не только черных, но и белых или пятнистых. Всех их воспринимали как дьявола, а косвенным доказательством вины женщины могло служить наличие у дома спальной корзины.
Кроме того, преследование к концу Средневековья и началу Нового времени стало всеобъемлющим – случаев, когда обвиняли целую деревню, стало больше. До этого, как правило, это происходило не так часто – и прежде всего, когда искали еретиков. Связано это было в том числе с Реформацией, поэтому множество таких процессов проходило во Франции, Германии и Швейцарии. Все эти люди и их помощники, реальные или вымышленные, обвинялись в заговоре против христианской веры.
Появились трактаты, часто анонимные, рассказывающие о колдовстве. Раз главными приверженцами колдовства были женщины, то мы видим и упоминания связанных с ними животных. Стоит отметить – в XIII веке проповедники не верили, что женщины в прямом смысле превращаются в животных и летают на метле. И делали вывод – это бесовские наваждения заставляют добрых христиан видеть всякие ужасы. В этом плане священники и инквизиторы были на редкость практичны – они объясняли рассказы, в том числе самих обвиняемых, происками дьявола или «сонными видениями». Подобное касалось и уже упомянутых собраний во главе с черным псом или котом. В то же время описание таких приключений мы можем встретить и у священников – один такой случай приводит Лерой де Марше в своих «Исторических анекдотах» [93]. В некоем погребе он видел огромного черного кота, который окроплял собравшихся своим хвостом.
К XV веку эта разоблачительная позиция сменяется красочными описаниями шабашей и обвинениями ведьм и колдунов в полете на метле и прочих преступлениях против христианства. Так, автор одного из них, создавший свой опус в середине XV века в Савойе (Франция), скорее всего, был инквизитором. Или, как минимум, имел доступ к судебным процессам. Его труд «Ошибки Газариев» (отсылка к катарам) сообщал – колдовство суть секта, на собраниях которой участники потакали своим грехам, главным образом, разумеется, обжорству и похоти. Председательствуя на этом собрании, дьявол принимает облик черной кошки, а иногда и человека с некоторым уродством. Он допрашивает посвященного и требует от него клятвы, что он будет верен секте и ее хозяину, что он будет соблазнять в нее других, что он сохранит ее тайны, что он задушит как можно больше детей и принесет их тела в «синагогу», и так далее, и так далее [50]. Анонимный автор на подробности не поскупился. С распространением подобных трактатов ухудшалось отношение и к обычным кошкам. В охотничьем тексте начала XV века «Хозяин дичи» Эдуард Норвичский, второй герцог Йоркский, писал, что «если в каком-либо звере и был дух дьявола, то, без сомнения, это кошка» [34].
Кошка дома и на улице: «высокая» vs «народная» культуры
В позднем Средневековье, помимо гонений на ведьм и реалистичной живописи, зарождалась и страсть к философии, особенно – к аллегориям. Христианские метафоры становились все шире и необычнее и проникали в том числе в визуальное искусство, например на гравюры, в живопись и на фрески. Вместе с другими символами мы можем заметить на некоторых изображениях знакомые кошачьи ушки. Их можно увидеть даже на знаменитой гравюре Альбрехта Дюрера 1504 года, изображающей Адама и Еву. Кот, как ему и положено, притворяется спящим, но уже навострил уши и поджидает мышь, охраняя Древо познания [39].
Средневековые мыслители писали о «мышеловке дьявола», а в позднем Средневековье и эпоху Ренессанса мотив кошки и мыши стал рассматриваться как неизбежное наказание грешников. Вот так дьявольская кошка неожиданно предстает как представитель божественного правосудия.
В XV веке на нескольких известных фресках появляется один и тот же мотив – кошка под чьим-то ложем. Например, в Любеке (Германия), в церкви Святого Духа 1483 года можно найти такую под смертным одром святой Елизаветы Тюрингской. В церкви в Таллине под финальным слоем фрески нашлось изображение мышелова под ложем императора Константина, который находился в компании ночного горшка и тапочек – как было принято, подобные сцены обычно отражали быт XV века, нежели реальную жизнь римского императора. Позднее художник Герман Роде по какой-то причине отказался от этой композиции [39].
Чаще коты на фресках были белыми и «водились» в районе алтарей. Например, в сцене рождения Девы Марии на резном алтаре из церкви в Боэслунде под скамьей белый котик ловил мышь. В шведском храме Остра-Ню в такой же сцене светлый кот гонится за мышью. И тоже под кроватью – на этот раз святой Анны. Наконец, в церкви Бромма, около Стокгольма, большая белая кошка, поймавшая мышь, изображена под лестницей в «Введении Девы Марии во храм».
Почему в XV веке в Северной Европе появляется этот сюжет? Неужели клирики «простили» кошек и перестали считать их прислужниками дьявола? И да, и нет.
Животные в позднесредневековом искусстве часто функционировали как моральные аллегории, как дидактические средства для передачи религиозных посланий. В интеллектуальной среде они имели метафорическое значение, которое откалывалось от «народного» все сильнее и сильнее. Например, можно было трактовать мышь или крысу как символ греха и самого дьявола. Кошка, как Господне правосудие, ловит нечистого в важный для истории момент – такой как рождение Девы Марии или смерть святой Елизаветы. Таким образом кошка мешает дьяволу захватить души святых в эти интимные моменты [39]. На нескольких изображениях, описанных выше, кошка белая или светло-серая, а ни в коем случае не рыжая или черная – и это еще один показатель того, что в этом конкретном контексте она имеет положительную коннотацию.
Эпоха Возрождения вернула кошке античную связь с домашним очагом и его защитой. Кошка присутствовала на гравюрах рядом с главными светилами той поры. Небольшая собачка или кошка начали сопровождать знаменитостей (а это время, когда появляются привычные нам портреты) в спальне, интимном месте, куда нет доступа всем желающим. А кошке есть – она схватила скатерть в сцене рождения Девы Марии на фреске в соборе Орвието (ок. 1370–1380) [39]. На нее никто не обращает внимания – все заняты роженицей, так что мурка пытается утащить немного еды святой Анны для себя. Заодно сцена выглядит более приземленной и живой. Удивительным образом этот мотив перекликается с древнеегипетскими фресками, где кошка создает настроение.
Одна история особенно заслуживает внимания. Был такой знаменитый поэт, философ и гуманист Франческо Петрарка (1304–1371), которого мы знаем по любви к красавице Лауре, а ученые – как человека, который заново открывал античные стихи и письма для широкой публики. Кошку, которая, как считается, принадлежала Петрарке, мы можем увидеть до сих пор в его музее в Аркуа. Мы не знаем, действительно ли это была его кошка, но первые музейщики дома Петрарки сделали свое дело на столетия вперед – Петрарка прослыл любителем кошек и даже автором фразы: «Человечество можно условно разделить на две группы: любителей кошек и тех, кто обделен жизнью», которую человек в XIV веке не мог сказать по определению. Мумия и саркофаг, судя по оформлению, датируются XVI веком и могут принести пользу зооархеологам, но никак не ценителям творчества Петрарки. Скорее всего, здесь соединились история о питомцах поэта, у которого было две собачки, общая тенденция изображать животное в покоях в XIV–XV веках и желание создать уникальный экспонат [1].
Быт все больше проникал в церковные изображения. Если раньше они жили в фантастических маргиналиях, возродившихся сейчас в интернете к радости всех медиевистов и антропологов, то в XIV веке внимание к бытовым деталям проникло на фрески и панно. Конечно, художники изображали библейские события в современном им антураже – поэтому древние цари в шляпах с перьями и плащах выглядят забавно, но дают нам информацию об истории моды и повседневности вообще. И, конечно, бытовые детали добавлялись не просто так, а тоже с метафорическим смыслом.
У животных появилось негласное разделение. Собаки «поселились» в приемных залах и других комнатах, которые отображают статус человека, тогда как кошку обычно помещали на кухне (женское пространство) или в спальне – самое сокровенное личное пространство. Например, в «Тайной вечере» (ок. 1315–1319) Пьетро Лоренцетти в нижней церкви святого Франциска в Ассизи к главной сцене добавлена кухня, визуально отделенная расписной стеной. Здесь происходит совершенно повседневная жизнь, несмотря на исторические события за стеной – слуги моют посуду, собака вылизывает тарелки, кошка спит около огня [39].
Но, как вы понимаете из названия главы, это только часть народного восприятия кошки. За пределами дворцов, художественных и книгопечатных мастерских никакого милосердия к кошке не было. Как мы помним, именно этих зверьков мучили на народных праздниках. Это осталось в некоторых французских поговорках, вроде «терпелив, как кошка, которой вырывают когти» (или же «как кошка, которой поджаривают лапы») [94].
Собранный фольклор XIX века сохраняет это отношение к кошке. Злые чары сопровождали этих животных – вне зависимости от цвета. Не только черные, но и белые кошки считались символами дьявола. Вспомним кошку Сатану из судебного процесса – она была белая с пятнышками. Истории о том, как ведьмы обращались в кошек, известны достаточно широко, в том числе и мотив с опознанием через нанесение увечий.
Сами по себе кошки тоже были носителями дурных знамений и примет. Если кошка переходила дорогу, это означало плохой день, неудачу в начинаниях и так далее. Если кошка заходила в пекарню, тесто для хлеба переставало подниматься.
Кошачье тело в этом случае служило спасением от бед, которые якобы могло причинить это животное. Поэтому ингредиенты разных магических зелий часто включали кошачью кровь, шерсть, мозги или, на худой конец, экскременты. Последнее, например, должно было помочь от рези в животе. От сильных ушибов рекомендовали только что отрезанный у кота хвост, а чтобы стать невидимым, нужно было съесть свежие мозги. Если после приема таких «снадобий» человеку становилось хуже, виновата была, конечно, кошка, а не человек, который намешал в вино кошачий помет или сунул в рот хвост.
Наверняка ваше настроение и так испортилось, но было и то, что могло спасти кошек. Это все та же связь с хозяином или, чаще, хозяйкой. Она начинает появляться в Новое время и находит свое отражение в сказках, как в «Коте в сапогах», который выступает полноправным представителем своего хозяина, а не просто волшебным помощником. Если навредить кошке, повреждение получал и ее владелец, и если в случае ведьм это поощрялось, то в случае вашего соседа-односельчанина это означало только то, что ваш приятель-сосед сляжет по вашей вине. Если хозяйка умирала раньше своей кошки, питомице было принято повязывать черную ленточку – и как гарантию того, что кошкой не завладеют демонические силы, и как знак траура.
Кошку использовали для предсказаний – считалось, что если она перестает прыгать в кровать к больному и навещать его, он скоро умрет. Или, наоборот, кошка могла сидеть на кровати умирающего, так как собиралась утащить его душу в ад. Приметы были на любой вкус и цвет.
В целом жители деревень раннего Нового времени выбрали бы второй вариант. Поведение кошек в большинстве случаев истолковывалось не в их пользу. Считалось, что они могут задушить младенца, да и детям постарше было вредно спать рядом с хвостатыми. Подергивание ушами, когда кошки сидят и наблюдают за разговорами хозяев, воспринимали как подслушивание, более того, было поверье, что ничего важного при кошке говорить нельзя. Она не просто подслушает, но и выболтает всю информацию посторонним или потусторонним силам.
Поэтому от кошек защищались, обычно нанося животному вред. В лучшем случае – смазывали ей лапы маслом, чтобы та не навредила своим домочадцам. Кошка могла не только быть дьяволом, но и отпугивать бесов. Правда, для этого ее могли замуровать в стену строящегося дома – традиция, которая дожила во Франции до XIX века. Что-то вроде закопанной под порогом собаки или черного петуха (в сторону последнего постепенно сместились многие ритуальные жертвы) [94].
Связь кошки с плодородием, как бы ее ни пытались искоренить церковники, осталась. Правда, она могла приобрести и отрицательный смысл – женская сексуальность в Средние века считалась делом постыдным и греховным. Мы можем видеть это даже в языке: в качестве эвфемизмов на женские половые органы во многих языках используются слова, связанные с кошкой. Далеко ходить не надо – такая ассоциация совершенно испортила слово «киска».
Поэтому взаимодействие с кошками по этой части могло пойти двумя путями. Первый – использовать кошку для повышения плодородия, закопать ее в поле, чтобы отогнать сорняки и вредителей, или под яблоней, чтобы та плодоносила. С людьми то же самое – считалось, что если женщина поест кошачьего мяса, она забеременеет, но с риском родить котят. Когда во Франции выяснялось, что девушка беременна, обычно говорили «она подпустила кота к сыру». А «ночью все кошки серы» было намеком на то, что в темноте все женщины одинаковы. Выражение «кошачий концерт» могло использоваться и как обозначение потасовок за даму. Помните хозяйку печатни, которая лишилась своей любимой серенькой кошечки? Ее Конта тоже сравнивает с кошкой в том контексте, что она любила плотские развлечения [94].
Второй способ – использовать кошек для успеха у противоположного пола. Кошки напрямую связывались с женщинами, поэтому считалось, что как мужчина относится к кошке в повседневной жизни, так он будет относиться и к жене. Для достижения успеха у женщин помогало гладить кошек, а женщине, которая пыталась добиться расположения мужчины, ни в коем случае нельзя было наступать на кошачий хвост.
Как работает вся эта народная магия? Довольно просто – как «самосбывающееся» пророчество. Если же негативного эффекта не было заметно, то человек выдыхал, ведь он сделал что-то, что должно было отвратить от него беду. Постучал три раза по дереву, пнул кошку, сходил в церковь – в общем, сделал все возможное. Но если сейчас мы знаем принцип «после – не значит вследствие», то в Средневековье и Новое время его еще не знали. Впрочем, смеяться над темными людьми тоже неверно – остатки магического мышления есть и у нас. Мы можем делать выводы с неверными логическими связями, можем верить в приметы и пользоваться амулетами.