Животных вывели на улицу, и вдруг Петька, по привычке разыскивая своих друзей — слоних, остановился как вкопанный. Он не узнавал слоних и с ужасом смотрел на них. Одна слониха была почти такая, как всегда, только иного цвета — кожа её лоснилась. Другая же слониха представляла собой высотную палатку из брезента, меха и медных пряжек, похожих на окна. В довершение всего — и это было самое страшное для Петьки — у слоних были совсем другие ноги. Они едва ворочали этими негнущимися столбами и двигались так, как футболисты на замедленной съёмке футбола.
Петьку пытались подвести к слонихам, но он ни за что не хотел подходить к ним: упирался, бил замёрзшую землю передними копытами и вдруг бросился в сторону и побежал, не соблюдая никаких правил уличного движения.
Сразу резко остановились машины и автобусы: перед Петькой возник милиционер. Да, нарушитель на сей раз был особый, и поэтому милиционер растерянно вертел в руках бланк для штрафа.
Один из водителей, открыв дверцу машины, громко крикнул:
— Товарищ начальник! Так это ж не он виноват. Отпустите! Это ж слоны. Они проверяют продукцию местной промышленности…
Милиционер смотрел на нарушителя улыбаясь, однако Петьку всё-таки пришлось вести с вокзала отдельно, Он успокоился в цирке только тогда, когда со слоних сняли валенки и слонихи стали прежними, какими он знал их всё время.
Прошло время, и, когда уже все забыли о слоновьих валенках и Петькином страхе, Петька Комендант снова поразил цирк. Но теперь он поразил всех не страхом, а смелостью.
Когда начиналось представление, Петьку, как не участвовавшего пока в нём, по обыкновению, привязывали. Но однажды впопыхах про него забыли. И Петька беспрепятственно устроил себе раньше срока дебют. Он привычным путём подошёл к занавеси и вдруг увидел непорядок. На манеже было темно, и со всех сторон раздавались странные шорохи. Петьку же всегда волновали новые звуки и запахи, и поэтому он, не смущаясь, пошёл вперёд. Внезапно яркий сноп света сковал его движения. Он зажмурился и тотчас же открыл глаза. Сверху, почти из-под самого купола, издавая непонятные звуки, на него летели какие-то чудовища.
Вот они приземлились и, к удовольствию Петьки, оказались пеликанами. Петька тотчас затанцевал. Пеликаны, не обращая на него никакого внимания, шли к занавесу. Петька забежал вперёд так, чтобы они его увидели. Пеликаны продолжали идти. Тогда он загородил дорогу и стал бить копытами по опилкам, поднимая целые фонтаны древесных брызг. Пеликаны в страхе полетели в разные стороны.
Глупый Комендант! Разве мог он знать, что на манеже идёт представление и его закадычные друзья-пеликаны должны были важно пройти по манежу!
Ночью, после работы, дрессировщик разыскал Петьку и, несмотря на то что Комендант без разрешения вышел на манеж, дал ему сахар и поздравил с дебютом.
Так Петька Комендант привыкал к цирковым будням.
И заяц способен на подвиг
Он был самым обыкновенным зайцем. Летом его шкурка, как и полагается, желтела; зимой заяц становился белым, и чёрные полоски на его ушах резко выделялись.
Как-то заяц выступал в приморском городе. Время осеннее, вот-вот должна была перемениться шкурка, но заяц почему-то так и остался жёлтым, летним. Говорят, что с зайцами такое случается, если море рядом. На характере его, пожалуй, это не отразилось. Заяц по-прежнему был пуглив, боялся всяких новых предметов и, разозлённый чем-нибудь, угрюмо и подолгу выбивал барабанную дробь. В цирке среди зверюшек он и был барабанщиком. Для зайца такая работа была не трудной: барабанить, раздражаясь по пустякам, он привык с детства в лесу. Только здесь, в цирке, барабанить нужно было не со злости, а по знаку дрессировщика. Ну что ж, нужно так нужно, лишь бы за это давали вкусную душистую петрушку. И заяц, увидев её, безразличный к публике, весело барабанил под оркестр.
Так и жил заяц в цирке ничем не примечательным рядовым артистом. Он даже не имел своей отдельной квартиры, а жил вместе с целой семьёй никогда не унывающих, шумливых морских свинок. Друг другу они не мешали: заяц жил, не обращая на соседей внимания, а шустрые свинки, наверное, уважали его, такого большого, ушастого и умеющего прыгать аж до самого потолка клетки, уважали, будто он был их вожатым. Только иногда морские свинки испуганно замолкали, слушая, как бойко и чётко на спине какого-нибудь их сородича заяц репетирует свой музыкальный номер.
На выступления их возили вместе. Но случалось зайцу со свинками работать перед ребятами, к которым ни поездом не проехать, ни пароходом не доплыть, — тогда все самолётом вылетали. Тут, конечно, неприметные артисты — заяц, лисицы, петухи, куницы — на первом месте оказывались. Ведь слона в небо не подымешь!
И вот однажды летел заяц со своими соседями на самолёте. Трудный рейс был. Недаром свинки замолкли, будто уснули, а зайцу дышать всё тяжелее становилось. Когда самолёт приземлился, сразу стали клетки вынимать и ставить на багажную тележку. Нагрузили полную тележку и отправили клетки к машине. Лишь одна заячья клетка случайно свалилась и затерялась среди каких-то тюков. Зайца от решётки не оторвёшь: никак не надышится крутым морозным воздухом. Даже свинки ожили, засуетились.
Сначала мелкие холодные капли стекали с решётки, потом ровным слоем снежок запорошил все углы клетки. У свинок пропало оживление. Они сбились в груду и жалобно пищали. Заяц же растянулся во всю длину и замер, словно неживой.
Вскоре на небе звёзды повысыпали. Заяц по-прежнему не двигался. А морские свинки, как ни устраивали кучу малу, всё не могли согреться.
Неожиданно маленькая рыжая свинка прижалась к заячьему боку, а за ней и остальные. И заяц стал подниматься, подниматься и вскоре очутился на ковре из морских свинок. Тогда заяц разлёгся поудобнее, почти во всю ширину клетки.
А наутро, когда нашли затерявшуюся клетку, разгребли под решёткой снежок, увидели: лежит заяц и не двигается, а морские свинки, как под наседкой цыплята, спрятались под зайцем и согрелись.
Так спас заяц всем свинкам жизнь.
И, хотя на представлении перед зрителем заяц, как всегда, выбивал на барабане польку, всё же теперь он был героем, и было ясно, что даже ничем не примечательный заяц способен на подвиг.
Как свинья стала рысаком
Ещё утром стало заметно: маленький пони Чарлик прихрамывает. Даже страшный седок в небольшой коляске — гепард — не вызывал у него обычного напряжённого оживления. Чарлик на репетиции плёлся медленно, и вечером катание гепарда в коляске не было показано.
Коляску с крохотным хомутом после представления выволокли на манеж для осмотра, но, как и предполагали, она оказалась в полной исправности.
— Опять при переезде лошадка повредила себе ногу. Нет, это, конечно, вывих, — сказал расстроенный дрессировщик, оглядывая Чарлика, уныло жавшегося к барьеру. — Коляску оставьте и займитесь новыми животными. Кому необходимо размяться, — выпустить на манеж.
Дрессировщик ещё раз оглядел Чарлика и пошёл разгримировываться.
Чарлика отвели на конюшню, а коляска так и осталась сиротливо стоять на месте.
Животных было не так много. Всего две клетки. В одной, растянувшись, лежала обыкновенная свинья. Но вторая клетка была устроена странно: сбоку она напоминала букву «Г», верхний конец которой спереди был затянут проволочной сеткой. За сеткой металось змееобразное непонятное существо с маленькой головкой.
И служащий испуганно отпрянул назад:
— Это ещё что за птица такая?
Но существо и впрямь оказалось птицей. А наверху, над дверцей клетки, — дощечка с надписью: «Страус Теодоро, родом из Южной Австралии».
Служащий почесал затылок и, всё ещё глядя на извивающуюся змееобразную птицу с удивлённо выпученными круглыми глазами, умильно прошептал:
— И впрямь птица. Ишь ты, глазастый! Фёдор, значит.
Он подтянул клетку к манежу и, приоткрыв дверцу, выпустил птицу. Затем тотчас стремительно задвинул проход так, чтобы барьер образовал одну линию круга.
Птица взволнованно забегала по манежу, высоко выбрасывая ноги, и вдруг, увидев зияющее отверстие хомута, поспешно просунула голову и забегала по манежу уже с коляской.
— Эк угораздило! — рассердился служащий.
Он не знал, как выпрягать самовольного извозчика, и решил понаблюдать за ним до утра. А утром, когда пустые стулья зрительного зала начинали постепенно вырисовываться всё ярче и ярче, словно выплывая из тумана, а на опилки манежа уже падал обычный дневной свет, дрессировщик, пришедший на репетицию, был поражён: страус лежал на опилках и был впряжён в коляску. А когда, завидев людей, он вскочил, коляска поползла за ним.
Всё было кстати: дня через два гепард выезжал на норовистом двуногом скакуне — страусе, который, петляя, катил по опилкам растерянного хищника так, что тому, наверное, казалось: манеж весь в ухабах и кочках.
Но не прошло и недели, как снова интересный номер был снят с программы. Страус, привыкший к коляске, как к клетке, неожиданно повёл себя странно. Он целые дни копошился у себя в вольере, рыл какие-то ямки, почти не подходил к кормушке, и однажды, убирая его клетку, служащий обнаружил громадное, раз в десять больше куриного, зелёное страусовое яйцо.
Видимо, мирная птица не пожелала возить хищника и, не зная, как одной с ним бороться, решила вывести целую роту страусят. Но страус не знал, что в условиях цирковых переездов ему будет невозможно осуществить такой замысел. Это, конечно, мог знать только дрессировщик. Он, однако, был благодарен птице уж только за то, что многие школы городов, где гастролировала его труппа животных, пополнили страусовыми яйцами коллекции экспонатов по зоологии. Вот за это дрессировщик разрешил страусу на время забыть о ненавистной коляске.
И снова дрессировщик, задумавшись, глядел на гепарда.
А служащий шутливо сказал:
— Нынче даже страус гепарду свинью подложил.