— А что вы думаете? Так тоже будет любопытно.
Приведите мне в манеж свинью, — обратился дрессировщик к недоумевающему служащему.
Похрюкивая и смешно семеня, свинья неторопливо вышла на манеж. Она с первой минуты появления в цирке стала гордиться. Её выпустили на манеж сразу, без репетиций. Она должна была развернуть сложенную в рулон дорожку, чтобы зрители прочли: «Сегодня Дуров». Дело нехитрое. При каждом толчке пятачка свинья находила хлеб. Так она разворачивала дорожку и съедала весь хлеб, а когда публика шумно аплодировала, свинья чувствовала себя уверенней.
Ведь она первая из своей родни, потому что не в хлеву, а на манеже, открыто, при публике, аппетитно съедала хлеб, — имела такой успех.
Теперь она дала без труда впрячь себя в коляску и, даже не оглянувшись на страшного седока, стала разворачивать дорожку. Дорожка кончилась, свинья остановилась в ожидании аплодисментов. Но сейчас вместо них она услышала только голос дрессировщика:
— Дорожку придётся сделать на весь круг манежа. Пусть будет так: «Сегодня Дуров со своими четвероногими артистами». Правда, времени много уйдёт на чтение, зато два номера соединены в один, и, кажется, неплохой.
Так свинья стала рысаком и исправно выполняла свои обязанности. Не боялась хищника гепарда, ибо жирная шея и хомут мешали ей оглядываться назад, да, впрочем, ей было всё равно, кого возить, лишь бы за это беспрестанно жевать вкусные хлебные крошки.
Две подружки
Это две небольшие собачки — Снежка и Бемби. Как вода не похожа на камень, так и две подружки были совершенно различными. Снежка — северянка, с густой нарядной шерстью, а Бемби — маленькая африканская левретка, почти совсем голая, только на бородавках около мордочки у неё вырастали длинные, как усы, щетинки.
Даже в самое жаркое московское лето Бемби бывало холодно. Она старалась зарыться в свой ватный тюфячок, а если случалось ей выбегать на улицу, Бемби, быстро топоча крохотными ножками, вся как-то съёживалась и мелко дрожала.
Когда солнечные лучи попадали в дом и, словно прожектора, выхватывали на свет целые куски комнаты, в луче обязательно оказывалась Бемби. И, по мере того как блики весёлого солнышка передвигались, Бемби переходила с места на место, пытаясь не пропустить ни одного живительного для себя тёплого луча. Пожалуй, именно в эти минуты у неё бывало выражение полного довольства. И тогда маленькая левретка Бемби не могла, наверное, понять свою подружку Снежку, которая пряталась от жаркого солнца где-нибудь под диваном и лежала там, тяжело и часто дыша, да ещё показывая при этом свой красный язычок.
Не понимала Бемби и Снежкиной привязанности к хозяину. Бемби ласкалась к тому, кого считала сильным, и кусала того, кого абсолютно не боялась. Когда хозяин уезжал и собаки оставались с кем-нибудь из служащих, Бемби чувствовала себя так, как всегда, а Снежка почему-то худела и по вечерам тосковала и не отходила от двери.
Снежку все любили — ведь она была артисткой, которая всех удивляла своими способностями. А про хитрую Бемби говорили, что она редкая и уже вымирающая порода собак, её жалели, баловали и обращались с ней чрезвычайно осторожно. На зиму ей вязали тёплый собачий свитер, который должен был заменить шерсть, и выносили на улицу не иначе как под пальто, откуда, высунув мордочку, она с любопытством, но снисходительно рассматривала окружающих.
И то ли потому, что она была редкая, исключительная собака и ей не нужно было работать перед зрителями, как Снежке, то ли потому, что она чувствовала, что её накормят и приласкают уж только за то, что она существует, Бемби становилась всё чопорнее и нелюдимей. Даже к привязанности доброй Снежки она относилась как к должному и уж мясные косточки Снежкиного обеда, конечно, считала своим достоянием.
Правда, у Снежки были красивые ленты для бантиков и ошейник с серебряной надписью, чья она собака, а у Бемби ничего этого не было: бантики завязывать было не за что, а ошейник натирал её нежную, как у человека, кожу.
А Бемби очень хотелось иметь что-то своё и беречь, никому не отдавая. Поэтому часто можно было видеть, как она стережёт давно обглоданную косточку.
Хозяину эта Бембина привычка не нравилась. Он отнимал у неё косточку, но в пепельницу или урну не бросал: хозяин знал, что Бемби обязательно найдёт и снова, на всех ворча, будет охранять её, поэтому клал косточку на письменный стол так, чтобы Бемби видела. И на столе всегда были две-три такие косточки да ещё красовались выпавший слоновый зуб, панты[1] оленя и страусовое яйцо.
Бемби зачастую не сводила глаз с письменного стола, сторожа кости.
Как-то к хозяину пришли гости, и он принялся рассказывать обо всех диковинках, что лежали на письменном столе: и про зуб слона, и про панты оленя. Но, дойдя до Бембиного имущества, хозяин слегка смутился, но тут же торжественно поднял палец и шутливо сказал:
— О, это очень редкая штука! Это зубы удава!
Кто-то из гостей потянулся было посмотреть несуществующие зубы змеи, но в это время Бемби зло заворчала, а хозяин, засмеявшись, — заставил Снежку сесть на задние лапы и протанцевать вальс.
Снежка всё умела. А Бемби единственно что могла — это ездить безбилетным пассажиром. У неё было какое-то особое чутьё на проводников. Бывало, стоит показаться проводнику, как Бемби мгновенно исчезала, только пиджак хозяина странно вздувался.
Снежка же ездила всегда на законном основании, как настоящая артистка.
И Бемби, наверное, завидовала Снежке. Но однажды и ей представился случай выступить на манеже. Хозяину принесли сатиру на бюрократа,[2] с которого, почти как в басне, «семь шкур должны спустить и голым в Африку пустить».[3]
Хозяин подумал и решил. И вот перед зрителями стоит ящик, в котором будут «сдирать с бюрократа шкуру». Разъярённый клоун хватает упирающуюся лохматую Снежку и через минуту из ящика вместо неё вытаскивает маленький, жалкий, голый комочек.
— Ага, попался!
— Так его! Так его! — хохочет публика.
А голый комочек, которым, конечно, была Бемби, озираясь по сторонам, стоит и дрожит от страха перед множеством людей и ярким-ярким светом.
Из-за занавеса раздаётся:
— Бемби! Ко мне!
Но она не слышит. Подобравшись, трясущаяся и испуганная, вместо того чтобы быстро пробежать к хозяину, Бемби вдруг протяжно начинает выть.
И тут-то и случилось неожиданное. Крышка ящика поднялась, и на глазах у публики бюрократ раздвоился. Это верный друг Снежка поспешила к Бемби на помощь. Собаки быстро скрылись за занавесом. И, несмотря на то что кто-то крикнул: «Своя же шкура выручила!» — номер был испорчен.
Когда собаки очутились дома, хозяин отругал Снежку. Он был зол и, наверное, поэтому не подумал, что талантливая артистка подвела его первый раз в своей жизни.
Обиженная и без вины виноватая, Снежка лежала рядом с подругой, как всегда согревая Бемби своим теплом, и, глядя на них, у хозяина вдруг появилась неприязнь к никому не нужной, но редкостной и холеной собачке.
Он хотел подойти и наказать Бемби. Но раздумал. Ведь она всё равно была вымирающей породы.
Ежонок Тимка и мышонок Невидимка
Гроза началась утром. Светлое небо сразу стало вечерним. Молния запрыгала по чёрным тучам, разрезая их на мгновение и разливая по ним огненные ручьи. Гром бил деревья по макушкам. Те скрипели, трещали, накренялись, но силы свои знали. Там, где прочный ствол, и гроза не страшна, зато листья испуганно трепетали, совершая от страха бег на одном и том же месте. А ветер беспощадно полоскал их зелень в косых струях ливня.
На всех действовала гроза, даже в комнате вещи и те стали угрюмее, темнее. Только стенные часы отбивали своё время: тик-так. Они-то знали, что гроза — это явление временное: тик-так.
Я жду, когда окончится гроза, и смотрю на темнеющий в углу клубок ниток. Едва заслышится раскат грома, как клубок вдруг начинает ершиться, становиться больше, и, если подойти ближе, можно заметить, как он часто и взволнованно дышит. Конечно, только издали можно принять колючий шарик с хвостом за клубок ниток. На самом деле передо мной два друга — Тимка и Невидимка. Тимка — ёж, Невидимка — мышонок.
Вы удивляетесь? Вы правы! Они исконные враги. Но чего не случается в грозу! Вот послушайте.
Однажды я приехала в пионерский лагерь. Началась гроза. Сильная, с бурей. Пошумела, пошумела и вскоре прошла. Мы с ребятами в лес отправились. И тут увидели. Большое дерево, сломанное буреломом, упало наземь, подмяло под себя маленькие деревца. А самой верхушкой, где и ветки тоненькие, кажется, дунь — и они зашелестят, самой верхушкой дерево убило ежиху. Так она и лежала, распластавшись и выпустив все свои иголки. Рядом маленький ежонок толкался мордочкой в её бок и, наколовшись, отскакивал в сторону.
Ребята подняли его и сказали:
— Возьмите, у вас ведь много животных. Он вырастет, артистом будет. Возьмите, пожалуйста.
Я развела руками, но ежонка взяла и решила: артистом, может, ёжик не станет, а меня выручит. В старом буфете живёт мышь, а я, хоть и вожусь с животными, мышей боюсь и терпеть не могу мышеловок. Поэтому, когда я прохожу мимо буфета, сердце моё всегда там, где, во всяком случае, должна быть пятка. Вот я и решила: ёжик подрастёт и поймает эту мышь.
Только мы приехали домой, а мне говорят:
— Теперь мимо буфета можешь проходить спокойно — у нас гроза была сильная, мышь испугалась грозы, выскочила из буфета и угодила собакам в лапы.
— Что теперь делать? Живи, ёжик, безработным, — сказала я.
Так и стал жить ёж у нас дома. Днём прятался подальше от собак, ночью наперегонки с часами отбивал топаньем время. И, проснувшись, я иногда путала: часы ли твердят своё «тик-так» или ёжик бегает по комнате, где вместо мягкой травы — паркетный пол, поэтому и раздаётся гулко его «топ-топ-топ».