Дрозд помолчал, с силой барабаня пальцами по столу.
– Я не боюсь ее больше, Леш, – тихо сказала Света. – Я не побегу и не стану прятаться. Она меня не убьет. У нее даже Тихона не вышло убить, а обо мне и говорить нечего – я тебе не доверчивый котенок. Но я пока не представляю, как…
– …как мы возьмем ее за задницу?
– Я предпочла бы за горло. Причем как можно крепче.
Дрозд заглянул на дно чашки, где осадок закручивался в причудливый рисунок.
– Умеешь гадать на кофейной гуще? – вдруг спросил он.
Света подсела поближе и, обняв ее, Лешка осторожно наклонил к ней чашку.
– Летучая мышь, у которой крыло обмотано бинтом? – предположила Света, разглядывая черные кофеинки. – Самолет с ногами? Цыпленок табака в противогазе?
Дрозд взболтал осадок и выплеснул в раковину.
– Стой! – Света дернулась, но поздно. – А как же гадание?
– Твои версии меня пугают. Я тебе сам скажу, что там было. Ловушка для крупных животных, ясно? То есть – читай по губам – капкан.
Засыпая, Света видела, как Дрозд тихонько подстраивает гитару, прислонившись спиной к стене. Чья-то тень скользила рядом с ним – то ли кота Бронислава, то ли кота Никодима. По потолку пробегал свет от фар изредка проезжавших машин, и от этого было хорошо, как в детстве.
«Только бы с Тихоном все было в порядке, – подумала Света, ощущая, что глаза слипаются. – Завтра… С самого утра… К нему…»
Она задремала. Но когда Дрозд негромко запел, слышала каждое слово.
– Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несет их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован. Не осталось
Такого угла, где не жили б эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он еще сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда еще умещавшегося на ладони…
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Все тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает[2].
Дрозд сказал, что лучше всего удаются простые затеи. Чем сложнее замысел, тем больше вероятность, что он сорвется из-за какой-нибудь ерунды. Поэтому они не рисковали. Диктофон в Светином кармане, приемник в машине – и можно звонить Стрельниковой.
– Ты должна лишь напомнить ей о перчатках.
И ничего больше! – несколько раз повторил Дрозд.
– Знаю, знаю! Крошки нужно раскладывать по одной.
– Вот именно. Сегодня – только один разговор и один факт. Перчатки.
– Будет забавно, если она про них забыла, – пробормотала Света. – Тогда это выстрел вхолостую.
– Твое дело – выстрелить, а там будет видно, попали мы или нет.
Они переглянулись, и каждому стало ясно, что другой волнуется. Оба одновременно протянули друг к другу руки и после паузы рассмеялись.
– Мы ее поймаем, да, Леш?
Он сжал ее пальцы.
– Даже не сомневайся. Все, звони, назначай встречу.
И тут сотовый телефон разразился Моцартом. Света любила Моцарта, но сейчас его музыка прозвучала для нее как набат.
– Это она! Леш, это она!
На зеленоватом экране высветилось имя абонента: «Анна Вас-на Стрельникова».
Свету охватил страх. Эта женщина читает их мысли? Собирается ударить первой? Откуда ей может быть известно, что они задумали?
Но она взглянула на Дрозда, и страх растаял. Лешка выглядел спокойным и уверенным. Только глаза покраснели от бессонницы. Он уходил ночью и вернулся лишь под утро, часам к шести, а проснувшейся Свете предъявил диктофон, который позаимствовал у кого-то из своих бесчисленных приятелей.
Диктофон был не простой, а замысловатый: он записывал и одновременно транслировал звук на беспроводной приемник. Дрозд в машине будет слышать все, о чем они станут говорить в тридцати шагах от него.
Света подумала, что у нее нет таких знакомых, которым можно позвонить в три часа ночи и попросить хитрый диктофон. А у Лешки есть. Но зато и ей никто не позвонит ночью и не попросит приютить три десятка белых лабораторных мышей, как случилось два года назад. Дрозд целую неделю держал у себя эту армию, а когда, наконец, избавился от нее, оба его кота выглядели готовыми пациентами психоаналитика.
– Ответь, – разрешил Дрозд, кивнув на вибрирующий телефон.
– Да, – сказала Света. – Здравствуйте, Анна Васильевна…
Закончив разговор, она посмотрела на Дрозда.
– Просит привезти ей готовые фотографии с нашей домашней съемки. Предложила встретиться где-нибудь в центре, в кафе. Ты слышал, что я ей сказала.
– Молодец, все правильно. У нее дома встречаться нельзя, кафе нам не подходит, а вот у подъезда в самый раз. И машину поставим, не привлекая подозрений, и посторонних звуков меньше. Там ведь тихий район?
– Тихий.
Света беспокойно завертела в руках телефон.
– Леш, что она хочет? Если убить меня, то почему предлагала встретиться в людном месте, да еще и в кафе? Не отравить же она меня собиралась!
– Почему бы и нет? От нее всего можно ожидать. Подсыпала бы тебе мышьяк в кофе и наблюдала, как ты корчишься в мучениях.
– Попробуй его достань, тот мышьяк. Нет, тут что-то другое…
– Самое главное: что бы они ни говорила, не заходи с ней в подъезд.
– Нет, самое главное не это, – возразила Света. – Самое главное – это не начать душить ее, когда она выйдет. А больше всего мне хочется выкинуть ее из окна. Пятый этаж вполне подошел бы.
Они приехали раньше назначенного времени. Диск с фотографиями лежал у Светы в сумке, плоская коробочка была прикреплена к карману рубашки. Дрозд убедился, что диктофон не просвечивает через ткань, и проверил уровень заряда.
– Если что-то пойдет не так, бросай все и уходи. Кстати, не забудь предупредить Стрельникову, что я жду тебя в машине. Избавим ее от искушения прикончить тебя во дворе.
– Думаешь, она тебя не заметит?
– Через тонировку? Может и не заметить.
«Скорее бы все закончилось, – думала Света, поглаживая острый угол диска в раскрытой сумке. – Нужно заниматься Тихоном. Ветеринар по телефону сказал, что состояние стабильное, но забирать его рано. Стабильное – это хорошо или плохо?»
– Стабильное – это хорошо или плохо? – вслух спросила она Дрозда, что-то подкручивавшего в маленькой камере, установленной на лобовом стекле вместо навигатора.
– Ты про Тихона? Для него – хорошо… Так, у меня все готово. Можешь позвонить Стрельниковой и сказать, что ты уже на месте.
Анна Васильевна вышла из подъезда, огляделась, заметила Свету и без улыбки пошла к ней. Даже для пятиминутной встречи в собственном дворе актриса оделась так, словно собралась в хороший ресторан, а не на облупившуюся скамейку под каштаном. Длинная широкая юбка-брюки развевалась вокруг стройных ног, топ, расшитый бисером, поблескивал на солнце. Она приближалась, держа руки в карманах, и Света вспомнила, что в таких юбках карманы исключительно глубокие и вместительные.
«Для пистолета места хватит».
Отступать было поздно. Если они с Дроздом неправильно оценили Стрельникову, Свете уже ничего не поможет.
Анна Васильевна подошла ближе, и стало видно, какой у нее усталый, изможденный вид. Глаза запали, нос заострился, будто у колдуньи. Несколько секунд Света изумленно смотрела на нее, пытаясь понять, что еще изменилось в лице актрисы, и вдруг поняла: помада! Стрельникова не накрасила губы. Не было больше агрессивно красного, резко очерченного рта, чей цвет подчеркивал белизну кожи. Даже волосы, казалось, потускнели, утратили блеск воронова крыла. Анна Васильевна стала похожа на привидение.
И она по-прежнему не вынимала рук из карманов. Света представила, что единственный звук, который запишет ее диктофон, будет звук пистолетного выстрела, и ощутила, что вспотевшие ладони прилипли к шелушащейся доске скамейки.
Дрозд из машины ничего этого не видел. Одна женщина шла к другой, сидевшей в глубине двора – и только. Он тоже обратил внимание на руки в карманах и подумал, что Стрельникова похожа на хищную высокую птицу, чьи крылья плотно прижаты к телу.
Во двор влетел ветер. Не тот душный ветер, что в эти дни как жар от пламени костра – лишь обжигал, но не приносил облегчения. Нет, это был ветер, спустившийся сверху, с облаков, и несущий прохладу. Он подбросил опавшие листья, пронесся по траве, перебрал струны проводов. Двор отозвался еле слышной тревожной музыкой. С края крыши сорвалась и умчалась с карканьем стая ворон, будто подхваченная вихрем.
Света отлепила пальцы от края скамьи и заставила себя подняться навстречу Стрельниковой. Каких-то двадцать шагов разделяли их. Но ей показалось, что время замедлилось, и даже ветер с трудом пробивается сквозь загустевший воздух.
Шаг, другой, третий. Когда до Светы оставалось не больше пяти метров, Анна Васильевна начала вынимать левую руку из кармана. Света увидела серебряный браслет, змейкой обвивший ее запястье. Голубые вены на тыльной стороне кисти. Побелевшие костяшки пальцев.
Она успела подумать, что все правильно, потому что Стрельникова – левша. И сама удивилась тому, что способна на холодную, отрешенную констатацию факта. А потом актриса вытащила руку целиком и протянула к ней.