Н. В. Брусилова-Желиховская также оставила нам зарисовку похорон Фрунзе: «Я ехала в центр города и смотрела на торжественные гражданские похороны Иванова. Этот старый политкаторжанин, про которого много пишут в газетах вчера и сегодня. Умер он в день похорон Фрунзе от разрыва сердца. Кстати, сегодня уже 6-ое ноября, я целую неделю пишу эту заметку и никак не кончу.
Итак, я ехала в трамвае. В вагон вошла старушка очень прилично одетая, но в платке.
— Это кого же опять они хоронят, — спрашивает меня. Я объясняю, что сама знаю из газет.
— Что-то они помирать стали, — продолжает она.
Мне вспомнилась шутка, будто Ленин сказал, умирая: „Товарищи, за мной…“ Но громко я это, конечно, не сказала. Старушка помолчала. Потом усмехнулась.
— А как-то они заахают-то, вчерашний и нонешний.
Я, не поняв ее, переспросила.
— То есть как?
— А так, как встретятся-то, ахти да ахти, а мы-то думали, что за гробом ничего нетути. А вот товарищи и повстречались!
Насмешила меня очень старушонка.
Но как ярко теперь в говоре у народа это „они“ и „мы“.
Самая резкая черта. Народ себя от них совершенно отгораживает. А иностранцы этого заметить не могут. Мне хочется записать для памяти несколько подробностей об умершем Михаиле Васильевиче. Издали, со стороны, по слухам я знаю, какой несчастный это был человек, и кажется мне, что он подлежит совсем иной оценке, чем другие его „товарищи“ по сумасшедшим и преступным политическим бредням. Мне очевидно, что возмездие, карма, ярко выявилась на его судьбе. Год назад его любимая девочка, кажется, единственная дочь, по детской неосторожности выколола ножницами себе глаз. Ее возили в Берлин для операции и еле-еле спасли второй глаз, едва не ослепла окончательно. Отец и мать были сильно потрясены этим случаем. Когда мы вернулись в июле из-за границы, нам рассказывали, что Фрунзе сильно болеет и что ему очень повредили ушибы, полученные при автомобильной катастрофе. Это было на шоссе около санатории „Узкое“. Он вылетел и со всего размаха ударился о телеграфный столб. Многие подозревали злой умысел в этой катастрофе. С тех пор он не поправлялся. Жил долго в Крыму, так как жена его в чахотке и севера даже летом не переносит. Его одного только недавно привезли в Москву и после ряда консилиумов решили делать операцию. Мы слышали, что в этом решении был нажим от кого-то из властей. Судя по официальным бюллетеням, выпотрошили его настолько основательно, что, конечно, жить он не мог. А между тем мы видели нескольких врачей, которые утверждают, что без операции он еще мог бы жить долго. Конечно, на очень строгой диете и при соблюдении некоторых врачебных условий. Когда он умер, то выписали несчастную больную жену, и вчера на похоронах, говорят, она ни идти, ни стоять не могла и ее несли на носилках. Какой ужас. Какая трагедия… (Менее чем через год она умерла. — Позднейшее примечание Н. В. Брусиловой. — Б. С.)…
Я не видела и не слышала, но надо думать, что там, вблизи могилы, на площади, все было приличнее. Уншлихт (заместитель председателя Реввоенсовета. — Б. С.) хотя бы благодарил курсантов Академии, которые и одеты лучше, и держат себя приличнее, и, кажется, искренно любили покойного Фрунзе. Судя по разговорам с некоторыми из них, я думаю, что Фрунзе был социалистом, народником в более чистом и мировом значении его, коммунизм и еврейский Коминтерн прилипли к нему, и он, вероятно, ими тяготился, как многие из них в последнее время. Это мне подтверждает и речь Рыкова над могилой его, в которой нет слова „коммунизм“, а только „социализм“, „защита интересов рабочих и процветания Красной армии“. Ну, а последняя-то ведь защищает границы старой России, пока что… Это ведь „подсказка, заставляющая подумать“.
Сегодня в газетах напечатано, что в Реввоенсовете получено письмо от А. А. Брусилова, в котором он выражает сочувствие вдове М. В. Фрунзе и „его ближайшим сотрудникам и сослуживцам“. При этом приведена большая часть письма, но имени С. А. Сиротинского нет, а ему именно и писал мой муж, письмо его было совершенно частного характера, а они ему придали официальный тон по адресу Реввоенсовета, чего не было. Неуловимая черточка, но имеет значение. (Симпатичных секретарей Фрунзе Сиротинского и Савина вскоре затерли.)»[5].
Здесь уже проявляются первые намеки, что смерть Фрунзе могла быть следствием некоего заговора кругов, связанных с Третьим интернационалом и боявшихся Фрунзе как народника и социалиста немарксистского толка. Кстати сказать, Фрунзе был женат на Софье Алексеевне Поповой, дочери народовольца, так что определенная связь с народовольцами у Михаила Васильевича была.
В декабре 1934 года, уже в Чехословакии, Н. В. Брусилова перечитывала «Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка, где излагалась версия о том, что Сталин, настояв на операции, сознательно убил Фрунзе, зная, что тот ее не вынесет. В связи с этим Надежда Владимировна записала в дневнике, солидаризуясь с писателем: «Кто был Мих. Вас. Фрунзе?! — националист чистой воды, простой русский человек (хотя отец Фрунзе, Василий Михайлович, был молдаванином, военным фельдшером, а мать, Бочкарева Мавра Ефимовна, — русской, в Бессарабии он никогда не был, румынского языка не знал, а родился вообще на территории нынешней Киргизии, в Пишпеке (Бишкеке), так что правильнее, наверное, считать его русским. — Б. С.), увлеченный утопией социализма на благо русского народа настолько сильно, что готов был пролить кровь и проливал ее со зверской энергией во время Гражданской войны. Но чем дальше, тем больше он задумывался и стал подозревать неладное, проникающее из-за границы и завладевающее русской землей, русскими богатствами, в ущерб русскому народу для процветания безбожного всемирного Интернационала. Он верил Алексею Алексеевичу, и из редких и коротких разговоров с ним было ясно, что у него что-то копится в голове. Однажды он спросил Ал. Ал.: „А Вы могли бы сесть на лошадь, генерал? Как Ваша нога?“ Что подразумевалось под этим вопросом? В тот день Ал. Ал. мне сказал, усмехаясь: „Он очень популярен в Бессарабии и на Украине. Не хочет ли он проверить, насколько и мое имя сохранилось в населении на юге, посадив меня на лошадь, как предводителя?.. Куда он гнет?.. Он как-то сказал мне: ‘Вы можете еще много сделать’…“ Затем его дружба с Котовским, тоже бессарабцем и тоже очень популярным в тех местах. Шура Добровольский нам в Одессе рассказывал, как многих этот последний спасал и как многим он помогал. (От Шуры же мы слышали, как он, Шура, вместе с кадетами и институтками хотел бежать от большевиков через замерзший Днестр в Бессарабию. Румыны их встретили пулеметами и только один „разбойник“ Котовский их спас, устроив в каком-то имении, обогрел, накормил, напоил.)
Мою историю с Котовским я подробно описала в своих воспоминаниях, и его отношение к Алексею Алексеевичу и ко мне — ясно. Я помню случай, когда в Манеже кавалерийской школы он целый час в сторонке что-то рассказывал моему мужу, а Коля прибежал домой, умоляя меня расспросить его, в чем дело. И Ал. Ал. мне сказал:
„Все это очень еще туманно, и лучше не говорить ни с кем об этом. Тебе интересно знать, о чем это ‘бывший генерал’ разговаривал с ‘бывшим разбойником’. Он много рассказывал о популярности Фрунзе на Украине, на Волыни, в моих бывших местах, но, повторяю, об этом не надо говорить“.
Сопоставляя все это, невольно думается, что Москва со всемирным Интернационалом претила душе Фрунзе. И Кремль, догадавшись об этом, испугался его популярности и решил его обезвредить, замаскировав его смерть операцией; его зарезали или задушили хлороформом, судя по описанию Пильняка. Вскоре затем был убит и Котовский с официальным объяснением, что из-за какой-то женщины, а также врали, что это была месть за погромы еврейские. Все это была ложь. Никакой женщины с ревнивым мужем не было, и никаких погромов он не устраивал, а был убит наемной рукой только совсем иного сорта, не нашего русского. Он был нежелателен интернациональным властям. Местное население его любило и оплакивало. Евреи очень добродушно к нему относились, ибо надеялись, что он водворит порядок и травля их остановится. Нам передавали, как однажды он вызвал из Умани Бродского, того, что хромал, и крикнул: „Эй ты, хромая жидова, чтобы в три дня мне доставили сукна для шинелей и кожи для сапог моей конницы“. Ну, и доставили. Забавно то, что сам Бродский, смеясь, это все рассказывал: „Как можно было не исполнить приказ. Ведь сумасшедший человек, пырнет кинжалом, задушит, мы люди маленькие, а он сила. Зато и вином угощал, и руку ‘жидовскую’ пожимал, когда его приказ исполняли“. Итак, оба были убиты. Но кто такой Сталин?
Необразованный кинто, тупой, упрямый грузин, связанный с Фрунзе старой партийной работой и любивший его как товарища. Судя по рассказу Пильняка, он тяжело пережил эту смерть. Пожал его мертвую руку, сказал: „прощай, брат“ и помчался со страшной скоростью в машине за город, чтобы забыться, заглушить совесть, привести свои мысли в порядок… Впоследствии умерла жена Сталина, осетиночка, совсем молодая, большая националистка и честная женщина. Умерла как-то внезапно, странно. А потом он женился на сестре еврея Кагановича. Близкие сослуживцы Фрунзе все постепенно ушли со сцены. Мы знали двух: Сиротинского и Савина, очень симпатичных русских людей, и где они теперь и живы ли они, не знаем. Вокруг Сталина теперь пять братьев Кагановичей — националистов ни русских, ни кавказских, ни украинских нет. В чьих они руках, кто за его спиной… „Некто в сером“, времена апокалипсиса. Всех националистов удаляют — это бросается в глаза. Из прежних людей один Буденный удержался, но он добродушен и глуп — никому не опасен. Никогда не забуду, как Ал. Ал. просил его устроить на какой-нибудь заработок своего однополчанина Вл. А. Толмачева. Тот исполнил эту просьбу моего мужа, тем более, что Толмачев когда-то был командиром его полка. Но потом он повез Толмачева в своем автомобиле куда-то „определять“, и очень его смутил вопрос Буденного: „А помнишь Вл. Ал. как ты меня по роже смазал? Да ты не смущайся, за дело смазал!“ Много мы смеялись по этому поводу. Бедный наш Вл. Ал. умер, сильно болея последние годы. Он тоже втихомолку надеялся на Фрунзе. Одно время у нас была надежда на национальные чувства Ворошилова, но боюсь, что он в клещах, чуждых нам (здесь вероятный намек на еврейское происхождение жены К. Е. Ворошилова Е. Д. Горбман. —