И пил не молоко, а воду. Молоко, впрочем, не очень полезно для желудка кошек, поэтому мы его избегали, думая не только о кошках, но и о себе. Если кошек в комнате несколько, то они, когда у них расстраиваются животы, начинают прятать друг от друга свои интимные дела. Извините, но очень трудно убирать то, о чем не знаешь, где оно. Диета поэтому была суровой, и кошки чувствовали себя прекрасно.
Васисуалий Михайлович почти все свободное от работы время проводил в неподвижности. Он смотрел в окно. Если вы закрывали ему обзор ладонью, он без эмоций вытягивал шею и поверх ладони продолжал смотреть в только ему одному известную точку заоконного пространства.
Если вы еще приподнимали ладонь, он с той же невозмутимостью пригибался. На вас — ни взгляда. Сбить его с этого занятия можно было, только сняв с подоконника. Васисуалий не сопротивлялся. Олимпиец!
Потом появилась Дуся. Поступила она из вивария. Кошка имела вид самый босяцкий. Короткошерстная, какая-то серо-буро-коричневая с плавными и хаотичными переходами цветов.
Была она до крайности вертлява. Появляется еда — истерично просит, все ноги обколотит, а есть потом не будет.
Завидев монумент Васисуалия на окне, тут же взялась к нему приставать, принимая (по ее, конечно, мнению) жутко соблазнительные позы, и Михалыч не устоял. Он уставился на Дуську, долго, пристально на нее смотрел (она тоже замерла, вытаращив на него глаза и тихонько к нему пододвигаясь), потом решил, видимо, что заоконная даль более достойна его личности, чем вся эта суета сует. И больше он до Дуськи не снисходил, несмотря на неуемные ее старания.
А Федор? Такой, знаете, мужичок. Корявенький такой и, хотя внешностью был похож на Дусю, характер имел совсем другой. Обстоятельный был котяра, серьезный. Избегал демонстраций. Федя тихо, без нажима занял в троице главенствующее положение и есть начинал всегда первым. Дусю, которая и на него обратила свой пылкий взор, принял благосклонно, но с некоторой снисходительностью.
Однажды утром я приехал с Прохором. Вытащил кота из мешка. Все, как обычно, в общем. Кот, правда, был необычный, но я тогда этого еще не знал. Прошка встряхнулся и своим неподражаемым взглядом утомленного жизнью жуира стал осматривать комнату. Васисуалий, тяжко бухнувшись с подоконника, пошел к Прошке. Федя попытался преградить Васисуалию путь, но тут Прошка сам неуловимым таким броском оказался между ними.
Несколько минут — в абсолютной тишине — они фехтовали глазами. Не знаю, о чем договорились, но только Прошка двинулся к окну, по пути огрел лапой Дусю (просто так, для порядка) и прошелся вдоль трех кусков кошмы, на которых — у каждого свое, и ошибок здесь не случалось— были спальные места кошек. Прошелся— и вернулся ко мне. Встал около ноги, глянул уголовно и хриплым мявом что-то сказал. Ну, я положил четвертый кусок. Во время этой процедуры Прошка неотступно следовал за мной, а затем улегся на кошму. Троица старожилов обступила его, но он закрыл глаза, и все тут.
Я сам кормил кошек. Во всяком случае, стремился к этому. После того, как вхождение Прохора в коллектив завершилось мирно (что следует считать чудом, так как обычно лидерство добывается в длительных боях), я взялся за кормление.
Выглядит это просто. Вытаскиваю я из специальной сумки мясо или рыбу, нарезаю довольно крупными кусками, окликаю кошек (по старшинству) и раздаю порции. В принципе ничего хитрого нет, важно лишь, что я это делаю. Ну, так вот, вынул я из сумки кусок конины килограмма на полтора и тут же — черт! — то ли бросил его, то ли у меня его вырвали. Рука в крови. Это Прохор стрелой вылетел из-под батареи (все видел, оказывается, хоть и притворялся спящим), и сбив по пути Дусю и Федю, через мгновение висел у меня на руке. В следующее мгновение он, видимо, решил оставить руку на завтра, а мясо взять на сейчас. И тут же около моей ноги, придерживая здоровенный кусок одной (!) лапой, издал такое рычание, как будто незадолго до этого тигра проглотил.
Как я его не пнул, не знаю. Может, это жуткое рычание меня затормозило. Может, эта фантастическая молниеносность. А может, жалость. Ведь не от хорошей жизни — от голода он так бросился на еду. Отнять у него мясо я не пытался и решил, что других, так и быть, покормлю рыбой.
И тут я сделал ошибку. Я бросал куски рыбы не очень далеко от Прошки, и он, не теряя контроля над мясом, все их подобрал. Может, потому еще у меня так нескладно все вышло, что рука болела и я торопился закончить кормежку, чтобы заняться собой. Но тут уж мне стал так интересен творимый Прошкой спектакль, что я и про боль забыл. Зачем ему столько? И он мне объяснил, зачем. Широко расставив передние лапы, вцепленные в рыбу, и непрерывно урча, он тут же съел жуткое количество мяса, но и наевшись, от остатков мяса и рыбы не отошел. Сидел и смотрел на остальных.
Спустя некоторое время к Прошке подошел — кто бы вы думали? — Васисуалий! Видимо, полагал, ему воздается за то, что первый признал Прошку. И ему воздалось. Прошка с такой зверской силой врезал ему по морде, что Васисуалий, кот едва ли не в полтора раза крупнее (во всяком случае, толще и мордастее), на ногах не устоял. И тут Дуся, уже битая Прошкой неуемная Дуся, опять подкатилась к Прохору. И получила мясо.
Своей корявой походочкой подкрался Федя — и был одарен рыбой. После чего Прошка ушел на свой кусок кошмы. Васисуалия он, так сказать, «вычислил». Последнему — что останется. Тогда-то до меня и дошел смысл происшедшего. Прошка не только за ничтожное время установил свое безоговорочное главенство в коллективе, он еще и установил иерархию отношений (точнее, отношения, своего отношения). Но это не все. Произошло большее. Теперь уже не я, а он, Прохор, раздавал еду. Он стал не только вожаком. Он стал хозяином.
«Ладно, — думаю, — завтра разберемся». Назавтра я доставал корм с большой осторожностью, готовясь бросить его едва ли не от уровня груди — этот черт патлатый опять прыгнул на меня! Снова боль, но еще больше обида. И злость. В конечном счете мне с ним работать! Я решил навести порядок, и как это сделать с таким исчадием?
Уж не знаю, как меня осенило, но я ударил Прошку. Не сильно, но вероломно. Говоря ласковые слова. И в результате отшвырнул от корма. Кот с диким ревом кинулся на меня, но теперь уж меня так запросто переиграть было нельзя. Я снова опередил его.
Борьба длилась недолго. Он остановился. Замер в метре от меня, и только взгляд стал таким напряженным, ну прямо жег. Пауза длилась около минуты, после чего Прохор, не отрывая от меня глаз, медленно пошел ко мне. Я убрал руку от корма. Он начал есть. Без рычания. И тут я погладил его. Он прервался, глянул на меня, сказал: «Мрм», — и снова за дело. Честное слово, словно камень свалился у меня с души.
При следующей кормежке порядок был таков. Я вытаскивал еду. Прошка мотался по полу, как ртуть, или, точнее, как кусочек натрия по поверхности воды. Глядел кот на мою руку и своими стремительными перемещениями отслеживал ее движения, глухо урча и даже словно постукивая чем-то, лапами, наверно. И захватывал все куски. Раздавал: Дусе, Феде, Михалычу — что достанется. Доставалось-то всем вволю, но Прошке важен был порядок. Я не лез в эту его жизнь, тем более что на меня он теперь не посягал и, более того, разрешал себя трогать во время еды. Я даже мог взять у него мясо или рыбу (я не преступал закон и изъятое всегда возвращал Прошке же, не внося сумятицы в умы его вассалов). Он видел это. Он, кажется, видел и понимал все.
Спустя некоторое время подошла и Прошкина очередь пройти через вживление электродов. Я, видимо, был уже неравнодушен к этой бестии и не без волнения шел на этот шаг. Что будет с группой, пока Прошка будет слаб? Оперировал после утренней раздачи еды (в общем-то в нарушение принятых норм). До вечера Прошка спал. Что было ночью, я не знаю, но уже утром следующего дня этот дьявол стоял посреди комнаты и вершил порядок.
То ли оттого, что ему в тот день досталось больше ласки, то ли еще по какой причине, но наши отношения из формальных: хозяин главный — хозяин прайда — вассалы стали меняться. Мы с Прошкой подружились.
Как он понимал человеческую речь! Например, иногда Прошка забирался на стул, что вообще-то не разрешалось. Нравилось ему на стуле или особенно в моем кресле лежать. Может, кошма ему не подходила из-за того, что она как у всех? Ну вот, заберется он на стул, а я ему: «Прохор, слезь со стула!» Имя свое, кстати, знал в любых модификациях, хотя до этого, скорее всего, и понятия-то не имел, что он Прошка или кто-нибудь другой, а не просто «Я». Итак, «Прохор, слезь со стула!» Слезет, начнет шататься по комнате. Или при тех же обстоятельствах: «Прохор, иди на место!» Слезет, пойдет на кошму. «Проша, опять забрался! Иди ко мне, поговорим». Идет (я сижу перед мини-ЭВМ), садится рядом. Эти минуты, как и наши разговоры, Прошка очень любил. Вообще проявлял интерес к моим манипуляциям вокруг анализатора. Сидел около меня подолгу, переводя взгляд с экрана на мои глаза, а с них на руки, занятые клавиатурой. Тут-то мы и разговаривали. Не могу, к сожалению, подобрать сочетания звуков, которые бы соответствовали Прошкиным высказываниям. Одно скажу: он не повторялся — и впечатление диалога было полнейшее.
Да, еще одна важная деталь. Не помню, чтобы он хоть когда-нибудь мурлыкал.
Для экспериментов, в которых участвовала эта четверка, киса помещалась в такой ящичек из плексигласа, по размерам примерно соответствующий кошачьим. Понятно, что кошки не рвались в этот ящик. Приходилось, так сказать, «помогать» занять рабочее место. Само собой, после эксперимента киска поощрялась чем-нибудь особо вкусным, но чтобы идти в эту неудобную коробочку после слов: «Ну что, Проша, пойдем поработаем», — это надо было видеть. Вообще-то эти слова говорились всегда, когда кота брали на руки, чтобы отнести к этой самой колыбельке, но однажды, после нескольких уроков, я случайно сказал их чуть раньше. И тут Прохор встал с кошмы и направился к рабочему месту. Думаю, не надо объяснять, что другие коты в ответ на такое предложение и ухом не вели.