Отметим ещё раз: речь не только о политическом исламе. Влияние греческой православной церкви и пример архиепископа Макариоса как президента Кипра, не говоря уже о ливанской политической системе, целиком построенной на балансе религиозных общин, демонстрируют действенность этих механизмов в ближневосточном христианстве. Это характерно и для иудаизма: в израильском парламенте представлены и арабские исламисты, и еврейские ортодоксы, и умеренно-религиозные партии, имеющие устойчивый электорат.
Согласно специалистам, занимающимся изучением политического пути лидера исламской революции в Иране, аятоллы Хомейни, изучение опыта израильских религиозных партий позволило ему создать стройную систему управления современным религиозным государством на основе принципа «велайяте факих», воплощённую на практике в Исламской Республике Иран.
Иран служит примером того, как политический ислам в демократических системах Ближнего и Среднего Востока необратимо вытесняет из высших эшелонов власти, подчиняет и интегрирует в систему, где играет доминирующую роль, военно-авторитарную и традиционную, племенную и феодальную элиту. При шахе он несколько десятилетий был светским государством в неменьшей мере, чем Турция. Это же демонстрируют Пакистан, Турция, Афганистан и арабские страны.
Пакистан, «страна чистых», по мысли его основателя Мухаммеда Али Джинны, должен был стать толерантным обществом, избавленным от индуистского религиозного фанатизма: его парламентская и судебная системы копировали британскую модель. Однако постепенно, а со времен диктатуры генерала Зия-уль-Хака ускоренными темпами, ИРП превращалась не просто в исламское, но во всё более радикальное государство. Нетерпимость к религиозным меньшинствам – христианам, шиитам и ахмадийя, включая теракты и погромы, является обычной практикой современного Пакистана.
Исламизация политического руководства государства, его армии и спецслужб, покровительствующих экстремистам и проникающихся их идеологией, позволила исламистам укрепить позиции в центральных районах страны. Борьба с ними президента Мушаррафа, вынужденного для предотвращения потери контроля над столицей бросить армию на штурм исламабадской «Красной мечети», и попытки найти компромисс с исламистами его преемника, президента Али Асефа Зардари, итогом которых стала военная операция в долине Сват, демонстрируют последствия такого развития событий.
Ещё более показательным для сторонников теории о возможности развития на исламском Ближнем и Среднем Востоке светской демократии западного типа является опыт Афганистана. Талибы и представители других радикальных движений и групп не только имеют шансы вернуться к власти после ухода из страны американского воинского контингента, но и не покидали государственные структуры ИРА. Значительная часть правительства, парламента, администрации и провинциальных губернаторов этой страны занимала руководящие посты, когда Афганистаном руководило движение Талибан. Многие, если не большинство из них, придерживались и придерживаются радикальных воззрений.
Турецкий ислам, победивший светский кемализм после десятилетий борьбы, принято считать модернизированным. Однако его история как доминирующего в стране политического течения, только начавшись, уже потребовала введения, пока осторожного, отдельных положений шариата. Не столь неизбежным, хотя и предсказуемым, был взятый правительством Эрдогана курс на поддержку исламистов в арабском мире: ХАМАСа в Газе, «Братьев-мусульман» в Сирии и «Исламского государства» в Ираке. Политический ислам турецкого типа оказался недостаточно радикальным для египетских «Братьев-мусульман», критиковавших Эрдогана в ходе его визита в эту страну, однако эволюция турецкой политической модели идёт в сторону сочетания имперскости и ислама, и в конечном счёте никто не знает, где остановится этот процесс:
Еще более демократические дивиденды исламистов заметны в арабском мире. В 90-е годы это проявилось в Алжире, спровоцировав там гражданскую войну, и в Судане, президент которого Омар аль-Башир в итоге смог поставить главу местных исламистов Хасана ат-Тураби под свой контроль. В начале нового столетия было продемонстрировано в Ираке, Ливане, Иордании, на палестинских территориях, в Йемене, Тунисе, Ливии, странах Сахеля и в полной мере проявляется в Сирии. При этом для построения суннитского исламского государства в «чистом виде» исламистам приходится подавлять сопротивление племён, склонных к традиционному исламу, в том числе сторонников религиозных орденов.
Демократические изменения в арабском и в целом исламском мире означают неизбежный приход к власти исламистов, их постепенную радикализацию, ограничение меньшинств и переход к шариату, хотя и не обязательно именно в такой форме, как этого хотела бы «Аль-Каида» или ИГ. Следует констатировать, однако, что секуляризм военно-авторитарного и национал-социалистического типа, распространённый в исламском мире в ХХ-м веке, исчерпал себя. Политический ислам, в том числе исламофашистского типа, – доминирующая в регионе тенденция, которая, судя по пакистанскому и иранскому опыту, на протяжении длительного периода будет эволюционировать, проходя те же стадии, которые в своё время прошла социалистическая система.
Помимо прочего это означает, что пройдёт не менее трёх поколений до того момента, как квазигосударственные системы, построенные сегодняшними исламистами, пройдут все свойственные им фазы естественного исторического развития, ослабнут и распадутся под воздействием внутренних факторов. Не слишком оптимистичная, но реальная перспектива. Если только, как это принято на Западе современными политологическими школами, не полагать демократию чудодейственной панацеей, исправляющей общественные пороки, а не обычным способом подсчёта голосов, которым она на самом деле является.
Одной из самых характерных черт общественного устройства на БСВ и в Африке является трайбализм. Вопрос, «какого ты роду-племени», в России в основном носит характер риторический или фольклорно-былинный, хотя на Алтае, Камчатке или Северном Кавказе это и не так. В Европе родоплеменной фактор – прошлое времен раннего Средневековья. В США, Латинской Америке или Новой Зеландии об этом имеет смысл говорить только с потомками аборигенов. Однако на Ближнем и Среднем Востоке он означает именно то, что означает. Разумеется, в крупных городах Турции или Ирана вопрос о племенной принадлежности задавать не принято, но в деревенской местности если не племя, то большая семья, а точнее семейный клан (арабская «хумула»), означает много больше, чем гражданство или национальность. Точнее – это и есть национальность, что было характерно для человеческого общества на протяжении большей части его истории.
Род и племя означают систему отношений с окружающими, определяя социальный уровень: в восточных обществах кочевник стоит выше земледельца, а среди кочевников те, кто владеет верблюдами, – выше тех, кто разводит овец и тем более крупный рогатый скот. Благородные «ашрафы» выше простолюдинов, а те – «парий», потомков населения, покорённого в ходе войн. Потомки пророка или аристократических родов выше остальных. Семито-, тюрко– и ираноязычные племена региона чрезвычайно многочисленны. Берберы и арабы, курды и пуштуны – лишь самые крупные из этнических групп, чья родословная должна учитываться и никогда не учитывается дипломатами, политиками, бизнесменами и даже экспертами, по долгу службы обязанными знать такие вещи…
В СССР говорить и писать об этом было не принято. В сегодняшнем политкорректном мире об этом не принято говорить и писать на Западе. Между тем, чтобы понять, что происходит в Афганистане, Ираке, Сомали или Судане, почему палестинцы никак не могут и скорее всего так и не смогут создать государство, как будет развиваться гражданская война в Ливии и Сирии, нужно знать, какие именно процессы идут там на племенном и клановом уровне. Простое перечисление племён без понимания того, какие лидеры их возглавляют, в каких отношениях они находятся между собой и какие посты занимают в армейской и государственной иерархии той или иной страны, мало что даёт для ориентации в местных системах власти. Трайбализм, как и кастовая система в Индии, оказался чрезвычайно стойким явлением, адаптирующимся к любым внешним воздействиям.
Информация к размышлению
Двуречье и Левант
Вывод из Ирака в 2011-м году войск США активизировал там гражданскую войну «всех против всех». Курдские военизированные подразделения «пешмерга» завершили захват города Киркук, на монопольное владение которым претендуют иракские курды, и начали зачищать от арабов и туркоманов Мосул, ещё не захваченный ИГ. Суннитские подразделения «сахва», сформированные США для борьбы с «Аль-Каидой», вернулись к антиправительственной деятельности, так как не были, как им обещало американское командование, интегрированы в ряды армии или полиции Ирака. Присутствие в правительстве министров проиранской «Армии Махди» Муктады ас-Садра уравновесило суннито-шиитский блок Айяда Алауи, предоставив Ирану свободу действий в Центральном и Южном Ираке.
Современный Ирак – не столько государство, сколько территория, экономические и политические связи отдельных частей которой между собой слабее, чем с соседями. Его окончательная дезинтеграция окажет негативное воздействие на Иорданию и Саудовскую Аравию. В стране действуют криминальные группировки, специализирующиеся на похищении иностранцев с целью получения за них выкупа. Иракские беженцы и перемещённые лица, число которых составляет более 4-х миллионов человек, осложняют ситуацию в Иордании и Сирии – официального статуса беженцев подавляющее большинство их не получило. Багдад балансирует между Тегераном и Вашингтоном, Анкарой и Эр-Риядом. Иракские вооружённые силы и полиция без поддержки американских войск не могут проводить контртеррористические операции и сдерживать наступление внешнего противника.
Засилье шиитов в силовых подразделениях превратило их в «эскадроны смерти», проводящие зачистку суннитских и христ