Они пролезли в пролом и теперь стояли посреди камеры с серыми бетонными стенами и полом из больших каменных плит. Два узких, закрытых решеткой окошка почти не подымались над уровнем земли. Но в камере было совершенно светло. Бело-голубой зимний свет щедро лился сквозь разрушенный потолок.
— Как ты думаешь, здесь расстреливали? — шепотом спросил Витя.
— Нет, наверно. Уводили куда-нибудь, — так же тихо ответил Коля. — Представляешь себе: ночь, люди спят вот на этих нарах. Вдруг открывается дверь, кричат «выходи» и ведут убивать. Ой, смотри, что это?
— Где? Где? Ничего не вижу…
— Да вот, на стене! Над самыми нарами… Смотри, написано…
— Верно.
Мальчики взобрались на нары и стали внимательно разглядывать неровные, выцарапанные каким-нибудь гвоздем или осколком стекла неуклюжие буквы.
«Федя, молчи!» — приказывал кто-то кому-то.
«Валечка, меня убили 27 окт. Вырасти детей» — и подпись. Только никак нельзя ее разобрать…
— Знаешь что, Витька, — сказал Коля, — надо позвать Клавдию Федоровну, может она прочтет. Это надо передать.
— Угу, — сказал Витя. — А вон там, выше, смотри, какая длинная надпись. Давай-ка прочитаем.
И мальчики, привстав на цыпочки, принялись читать.
Прошло добрых десять минут, пока они разобрались в этих неверных линиях, царапинах, щербинах, покрывающих бетон.
«Товарищи, мы умираем, — было выведено на стене. — Осталось жить три часа. Боритесь, работайте, живите. Мы держались до конца». И пять фамилий: «Шубин, Фомичев, Коробов, Самохин, Кондратенко».
— Слушай-ка, — сказал вдруг Витя, — а ведь Шубин — это, наверно, отец нашей Маи. Помнишь, он был арестован, да так и пропал…
Коля, ничего не отвечая, повернул к Вите голову. Он смотрел на него большими потемневшими глазами. Ему вдруг представился отец Маи, еще молодой, худощавый человек в железнодорожной форме. Наверно, это он и писал. Потому и подпись его стоит первой. Да и написано очень высоко, а он как раз высокий был…
Разыскивая новые надписи, Коля присел на корточки и с трудом стал разбирать почти скрытое тенью от нар слово, смысл которого полностью никак не мог до него дойти, а когда, наконец, дошел, Коля даже вздрогнул и невольно схватился за Витино плечо:
— Витя, смотри, что здесь написано!..
— Что? Что?
— Написано — опасайтесь!.. Видишь?
Виктор взглянул через его плечо, но так ничего и не увидел, кроме каких-то царапин на штукатурке.
— Не вижу, — сказал он, поправляя очки. — Хоть убей, не вижу.
— Да ты посмотри внимательнее… Ну, куда ты смотришь? Вот внизу, у самых нар: «О-па-сай-тесь». Последние буквы совсем вправо, под нары ушли. И дальше что-то написано. Наверно, имя того, кого опасаться надо. Только там темно. Не видать ничего… Где бы нам спички достать?..
— Мальчики, вы тут? — вдруг услышали они сверху голос Маи.
Подняв головы, они увидели в просвете между двумя балками ее раскрасневшееся на морозе лицо.
— Как вы туда забрались — по лестнице или через потолок? Я сейчас тоже к вам спущусь.
— Нет! — не сговариваясь, крикнули Коля и Витя. И, соскочив с нар, стремглав выбежали во двор.
— Куда же вы? — подозрительно спросила Мая. — Нашли небось что-нибудь и прячете…
— Просто там ничего хорошего нет, Мая, — как-то по-новому, мягко и дружески, сказал Коля. — Пойдем лучше отсюда. В других местах поищем. — И он соскочил на землю с кучи битого кирпича.
— Ага! Вот тут кто! — вдруг послышался откуда-то из-за трубы знакомый голос. — И всюду-то они бегают, всюду бегают…
Ребята оглянулись. В нескольких шагах от них, на обгорелой балке, стоял Якушкин, зябко поеживаясь в своем стареньком пальто. В руках он держал неизменную металлическую треногу от фотоаппарата, а сам фотоаппарат в потертом кожаном футляре висел у него на ремне через плечо. Темные выпуклые глаза его смотрели сквозь треснувшие очки удивленно, встревоженно и как будто недовольно.
— Что это вы в подвалах делаете? — ворчливо сказал он, подходя к ним поближе. — Так и хочется вам, видно, на мине подорваться.
— А мы только так — вошли, посмотрели — и сразу назад, — виновато сказал Виктор.
— Назад!.. — усмехнулся Якушкин. — Уж когда мина взорвется, назад не вылезешь!..
— А вы знаете, что мы там видели? — сказал Коля.
— Ну что? Что? — не то покашливая, не то посмеиваясь, спросил Якушкин и поправил сбившиеся на бок очки. — Цепи какие-нибудь страшные?
— И вовсе не цепи, — сказал Виктор, — а стенку с надписями… Там осужденные на смерть свои имена оставили…
Коля оттеснил Витю и взволнованно заговорил:
— И еще там о каком-то предателе написано… На стене, под самыми нарами… Сказано — опасайтесь, а кого опасаться — я не разобрал!.. Там темно. Спички у вас есть?.. Давайте посмотрим!
Мая даже руками всплеснула.
— Ну, не стыдно вам самим все видеть, а мне неправду говорить! — И она бегом бросилась к заваленной кирпичом лесенке.
— Мая!.. Мая!.. Не ходи, — закричал Коля, но девочка уже исчезла за дверью.
— Вот баловники, — покачал головой Якушкин. — Вот баловники! И ничего-то они не боятся!.. Ну ладно, пойду уж и я посмотрю, что там за надписи такие…
Мелкими шажками, чтобы не зацепиться за какой-нибудь камень, он вслед за Маей, кряхтя, стал спускаться в подвал.
Мальчики посмотрели друг на друга и медленно пошли вслед за ним.
Они увидели Маю на нарах. Она стояла, вытянув шею, и читала выцарапанные на бетоне надписи. Ее косынка сбилась на затылок и косички болтались из стороны в сторону, когда она быстро поворачивала голову, выискивая все новые и новые надписи. Лицо у нее было серьезное, а глаза почти не мигали. Она боялась пропустить хотя бы одно слово, которое могла разобрать на этой скорбной стене. «Хорошо, если бы не увидела», — подумал Коля, замирая от жалости и сочувствия. Но Мая уже все увидела, все прочитала и все поняла. Она вдруг схватилась своими худенькими руками за стену, как раз в том месте, где виднелось глубоко и четко выцарапанное в цементе родное ей имя.
— Папа!.. Папа!.. — закричала она, и слезы ручьем потекли по ее лицу.
Мальчики, побледнев, стояли рядом и не знали, что им делать, как утешить ее.
— Ах, дети, дети, — сказал Якушкин, — вот горе-то, вот горе…
Он подошел к Мае, легонько приподнял и, сняв с нар, поставил на пол.
— Ну, девочка, не плачь, — он погладил ее по голове своей жесткой рукой с длинными узловатыми пальцами, коричневыми от табака, — слезами не поможешь… А я вот сейчас сфотографирую эту стенку и подарю тебе карточку… Ну, успокойся, успокойся! Мальчики, — обратился он к растерянно стоявшим в стороне Коле и Вите, — отведите-ка вы ее домой. Не нужно ей тут находиться.
— Пошли, Мая, — сказал Коля и взял девочку за руку.
Всхлипывая, Мая послушно пошла между Колей и Витей, а Якушкин, расставив треножник, стал приспосабливать аппарат, чтобы навсегда запечатлеть для истории эти последние слова погибших за Родину людей.
Когда ребята подходили к пролому в заборе, они не заметили, что за ними, стоя на пороге проходной будки, наблюдает какой-то солдат. Постояв немного и оглядев пожарище, солдат скрылся в будке и захлопнул за собой дверь.
Дети вернулись домой и обо всем рассказали Клавдии Федоровне. Она посадила рыдавшую Маю рядом с собой и долго ласково утешала девочку.
А часа через полтора верный своему слову Якушкин принес Клавдии Федоровне большую, еще влажную фотографию. На снимке все надписи на стене были видны отчетливо и казались высеченными на граните.
Клавдия Федоровна горячо поблагодарила Якушкина, хотела ему заплатить, но Якушкин от этого наотрез отказался и поспешил уйти, сказав, что он только выполнил свой долг перед маленькой девочкой.
— Пусть у нее останется память об отце, — он погиб как герой…
Подумав, Клавдия Федоровна решила пока не отдавать карточку Мае. Потрясение было слишком сильным, пусть пройдет время.
Раздобыв спички, Коля и Витя перед ужином, ни слова не сказав Мае, снова отправились в подвал гестапо. Было уже темно, но мальчики шли по протоптанной тропинке и быстро оказались в камере. Они стали на колени перед нарами, и Коля чиркнул спичку.
Неровный желтый свет выхватил из темноты край черных нар, запрыгал по серой шершавой стене.
— Теперь видишь? — спросил Коля.
Витя смотрел туда, где Коля водил спичкой.
— Ничего не вижу, — ответил он, — дай-ка я сам.
Коля передал ему коробок, и Витя зажег вторую спичку. Теперь, водя ею у самой стены, он с трудом разобрал выцарапанное на ней слово: «Опасайтесь…»
— Вижу, вижу, — взволнованно сказал он.
— А теперь давай свети под самые нары. Что там?
Тут спичка догорела и обожгла Витины пальцы. Но, не чувствуя боли, он взял из коробка сразу три спички, сложил их вместе и разом чиркнул. Спички с треском вспыхнули. Витя прикрыл их ладонью и нырнул под нары.
— Ну, что там? Что там? — нетерпеливо спрашивал его Коля.
Витя долго молчал, пыхтел, затем, когда огонь совсем сник и в камере опять стало темно, вылез обратно.
— Ничего там не разобрать, — сказал он. — Имя, может, и было, да там штукатурка осыпалась. Ничего не разберешь.
— Ври! — Коля сам забрался под нары, исчиркал чуть ли не целую коробку спичек, но так ничего и не разглядел.
Белая осыпь штукатурки грядкой лежала на бетонном полу, и от окончания надписи на стене почти ничего не осталось. Ребята вернулись домой, и хотя им было трудно признаться Клавдии Федоровне в том, что они нарушили ее строгое приказание, все-таки они рассказали ей обо всем, что видели.
Клавдия Федоровна выслушала их молча, а потом сказала, что они поступили хорошо, ничего не утаив от нее. Ребята, довольные, пошли в свою комнату.
Так окончилась операция «КВ».
Глава семнадцатая. Стремянной выполняет приказание
«И не такие крепости брали», — сказал Ястребов.
Это-то верно! Брали и не такие, а эту — маленькую, окованную железными полосами и усыпанную узорчатыми бляшками, — взять пока не удавалось.