Я вскидываю голову.
– Конечно.
– И?
– Все не так просто.
Он постукивает по горлышку бутылки.
– Так все и говорят, когда не хотят признать правду.
– Может, и так… только правда – это тоже непросто. И моя жизнь – тоже непросто.
– Значит, после школы ты не собираешься уезжать из Спарроу? И поступать в колледж тоже не собираешься?
Я пожимаю плечами.
– Я пока об этом не думала. – Я начинаю беспокойно ерзать по полу. Лучше бы мы продолжили говорить о нем самом.
– Тебя здесь что-то держит?
Есть причины, по которым я застряла в этом городе… Нужно что-то ответить.
– Семья. То есть мама.
– Она тебя не отпускает?
– Не в этом дело. Просто она… просто она не совсем здорова. – Я отвожу взгляд и мотаю головой. Немного правды не повредит.
– Не хочешь говорить об этом?
– Точно так же, как ты не хочешь сознаваться, откуда приехал, – ровным голосом отвечаю я, – и что случилось… – Я чуть было снова не заговорила о его брате, но вовремя остановилась.
Бо со стоном выдыхает и снова протягивает мне бутылку. Оба отпиваем по глотку, вместо того чтобы сказать правду. Похоже, мы придумали новую игру: не хочешь отвечать на вопрос – пей.
– Причины остаться есть всегда. Но нужно найти хотя бы одну причину уехать. – Наши взгляды встречаются, и какая-то знакомая искорка вспыхивает во мне. Не хочу себе признаваться, но этот огонек освещает самую потаенную часть моей души. И я вбираю его в себя, как солнечный свет.
– Пожалуй, я пока ее не нашла. – Мои щеки краснеют, лицо горит.
Над маяком с завыванием проносится ветер, стекла дребезжат.
Бо всматривается в ливень. В глазах скрыта боль. Как бы прочитать его мысли? Меня тянет коснуться его лица…
Внезапно – словно кто-то нажал невидимую кнопку, и механизм отключился – шторм стихает; дождь слабеет, превращается в морось и повисает туманом; черные зловещие тучи смещаются к югу. Будто открылся занавес, а за ним обнаружилось темное, усеянное звездами небо.
Роуз вскакивает с места и кружится от восторга.
– Поехали загадывать желания! Прямо сейчас!
– На кладбище кораблей? – спрашивает Хит.
– Ага!
– На какое кладбище? – Бо вздрагивает и только тут отворачивается от меня.
– Сам увидишь, – отвечает Роуз.
В темноте добираемся до причала. Хит настаивает, чтобы мы все плыли на его лодке, так что приходится тесниться. Бо берет меня за руку – хотя я держу равновесие на воде не хуже, чем на суше, и в этом не нуждаюсь – и не отпускает, пока мы не садимся на скамью.
В лодке чисто и почти пусто, только у борта аккуратной стопкой сложены оранжевые спасательные жилеты. Хит дергает за трос, и мотор тут же заводится.
Может, не стоило с ними плыть? Глубокая ночь; голова слегка кружится от того, что кровь разбавлена вином. Но эта расслабленность так притягательна: вино сглаживает острые края моего ума, облегчает постоянную тревогу, которая живет под моими ногтями и давит на плечи.
Я крепче цепляюсь за край скамьи. Мы медленно продвигаемся через неестественно спокойную бухту. Остовы затонувших кораблей торчат над поверхностью, как надгробные камни; зазубренные металлические выступы, постоянно омываемые течением, проржавели и почти превратились в песок.
– Жаль, мало вина взяли, – бормочет Роуз настолько тихо и невнятно, что ей никто не отвечает.
Впереди показывается позеленевшая, покрытая слоями мха и водорослей мачта, самая высокая на кладбище кораблей. Флаг, когда-то висевший на ее вершине, давно истлел и рассыпался в прах.
Хит замедляет движение лодки и в нескольких футах от мачты полностью глушит мотор. Тусклые, еле заметные контуры корабля находятся прямо под нами, достаточно близко к поверхности, чтобы зацепить винтом моторки. Подплывать так близко очень опасно, но именно потому подростки рвутся сюда пощекотать нервы. Где не страшно, там неинтересно.
– Монетки у кого-нибудь есть? – спрашивает Роуз.
Бо переводит взгляд на меня.
– Для чего?
– Чтобы загадать желание.
– Это пиратское судно, – объясняет Хит. – По легенде, если бросишь монету пиратам, которые до сих пор обитают на корабле, они исполнят твое желание.
– Наверное, там уже сотни – нет, тысячи долларов! – говорит Роуз, делая пассы рукой, как фокусник.
– Или горстка мелочи, – возражаю я.
Хит и Бо исследуют содержимое своих карманов. Хит достает две десять и двадцать пять центов; Бо – три монеты по двадцать пять центов и несколько одноцентовиков.
– Чем выше номинал монеты, тем больше шанс, что желание исполнится. Пираты жадные. – Роуз хватает четвертак с ладони Хита.
Хит жертвует десять центов, я и Бо – по одному. Наверное, мы оба настроены не особо оптимистично в отношении своих желаний.
Впрочем, я всегда загадываю одно и то же.
Мы сжимаем монеты в кулаках и вытягиваем руки за борт как можно дальше. Роуз считает до трех. Раскрываем ладони. Монеты плюхаются в воду, быстро опускаются вниз, скользя вдоль зазубренных дырявых обломков, и, наконец, исчезают в пучине.
На мгновение мы замираем, затаив дыхание, ожидая, вдруг что-то произойдет прямо сразу. Но ничего не случается. Бо с шумом выдыхает, а я обхватываю себя за плечи, чувствуя внезапный озноб. Мне тревожно.
В голове мелькает мысль, что не следовало нам сюда приплывать. Быть так близко к воде сразу после возвращения сестер опасно для Хита и Бо. И еще не оставляет навязчивое ощущение, будто что-то здесь не так.
– Нужно возвращаться на остров, – говорю я, стараясь скрыть панические нотки, и смотрю на Хита. Скорей бы он завел мотор.
Океан кажется слишком спокойным. Пение прекратилось. Буря прошла. Только рябь плещется о борт лодки.
Я чувствую это еще до того, как вижу: температура падает; звезды так низко, что кажется, небо вот-вот разверзнется так широко, что сможет поглотить нас, как кит проглатывает косяк рыбы. Море вибрирует.
И тут я замечаю что-то темное, колышущееся вместе с волнами. Тело плывет лицом вверх, глаза открыты, но потеряли свой цвет. Первый утопленник.
– О боже! – вскрикивает Роуз, округлив глаза, и показывает пальцем на тело.
Руки утопленника раскинуты в стороны, ноги наполовину скрыты под водой, ярко-голубой свитер болтается, словно став на два размера больше.
– Черт, – сквозь зубы цедит Хит, словно боясь говорить слишком громко в присутствии мертвеца, чтобы вдруг не разбудить его.
Луна выходит из-за облаков и бросает отблеск на воду. Не молочно-белая, как обычно, а красноватая. Кровавая луна – плохой знак. Не надо нам было сюда приплывать.
– Кто он? – дрожащим голосом спрашивает Роуз.
Пепельно-серое, со впалыми щеками лицо; короткие светлые волосы.
– Грегори Данн. – Хит вытирает глаза ладонью. – В этом году окончил школу, собирался поступать в колледж, кажется, в Бостон.
Мы с Бо молчим. Бо опирается о борт лодки, смотрит, но ничего не говорит.
– Мы должны что-то сделать. Нельзя оставлять его в воде! – Роуз резко встает и делает шаг к правому борту и центр тяжести смещается.
– Роуз! – кричу я и тянусь к подруге. Хит тоже делает попытку схватить ее, но лодка накренилась слишком сильно. Роуз теряет равновесие, машет руками, стараясь удержаться за воздух, и летит в холодную воду вниз головой. Каскад брызг обрушивается на тело Грегори Данна – к счастью, сама Роуз упала не на него.
Бо реагирует мгновенно. Не успеваю я опомниться, как он у правого борта: перегибается, опускает руки в ледяную воду, хватает Роуз под мышки и одним резким движением затаскивает обратно в лодку. Она сразу съеживается, судорожно прижимает колени к груди и начинает трястись. Хит достает из-под сиденья одеяло и набрасывает на нее.
– Быстро на берег! – командует Бо, и Хит заводит мотор.
Я сажусь рядом с Роуз и обнимаю ее за плечи. Мы мчимся через бухту, оставив Грегори Данна там, где нашли.
Едва мы добираемся до берега, я бегу вверх по причалу к металлическому колоколу, который свисает с деревянной арки, смотрящей на бухту. Колокол Смерти, как все его называют. Всякий раз, когда обнаруживается тело, кто-нибудь звонит в колокол, чтобы предупредить город. Его повесили двадцать лет назад, и каждый год, с начала июня до дня солнцестояния, его удары возвещают чью-то смерть.
Заслышав его, местные жители содрогаются, а туристы хватаются за фотоаппараты.
Я дергаю за грубую веревку, и язык дважды бьет о внутреннюю поверхность. Глухой звон эхом разносится по всему городу, отражаясь от сырых стен магазинов и домов, пробуждая всех ото сна.
Полиции и рыбакам потребуется около часа, чтобы достать тело Грегори Данна из воды и привезти в порт. Теперь начнется следствие, будут искать улики – и, как всегда, не найдут ни одной. Ни крови, ни ран, ни следов борьбы. Ни единой зацепки.
Роуз сидит рядом со мной и дрожит от холода, даже после чашки горячего шоколада, который Хит принес из «Супчика». По такому случаю кафе открыли в три часа утра, чтобы обслужить зевак, вскочивших ни свет ни заря и явившихся посмотреть на первого утопленника.
Мы все ждем на пирсе, наблюдая, как лодки рассекают воду. Люди пришли кто в чем – в пижамах, шерстяных шапочках и в резиновых сапогах. Даже детей повытаскивали из постелей, чтобы они не пропустили это ежегодное ужасное событие, и они тоскливо топчутся, спотыкаясь о наброшенные на плечи одеяла.
Однако местная полиция научилась сводить спектакль к минимуму: когда на причале они перекладывают тело на носилки, то сперва удостоверяются, что оно полностью закрыто. Но туристы все равно фотографируют, дети все равно плачут, а местные тяжело вздыхают.
– Ты была права, – шепчет мне Бо, когда машина скорой помощи увозит прочь тело Грегори Данна. – Насчет того, что кто-то утонет уже сегодня.
Я качаю головой. Не тот случай, когда победа радует.
Толпа постепенно редеет – одни отправляются досыпать, другие торопятся в «Горячий супчик» обсудить происшествие. К нам подходит Хит, озабоченно хмуря брови.