– Лжец. Мошенник. Аферист.
Мой отец был лжецом.
Мошенником.
Аферистом.
Он причинил боль людям. Самое главное, он причинил боль отцу Нэша, а я всегда буду испытывать чувство вины. Это было то, что Нэш хотел, чтобы я знала? Он смотрел на меня так же, как смотрел на моего отца? Было ли моим наказанием искать скульптуру, которая была оскорблением в мой адрес?
Хуже того, осознание, что Нэш считает лгуньей и меня, лишало меня рассудка.
Я подняла подбородок и, не дрогнув, возразила:
– Сизиф – царь. Человек, который правит ветрами. Хитрый. Умный. Храбрый. Спаситель, который захватил смерть и освободил людей из ее лап. Все, чем вы не являетесь. Я могу понять, почему вы хотите, чтобы он стал центральной частью вашего пентхауса, учитывая, что он будет напоминать вам о том, чего вам не хватает.
Я зашла слишком далеко. Обсуждение темы смерти было еще более табуировано, чем трахнуться с ним в восемнадцать лет, когда ему было почти тридцать. Это было даже круче, чем принимать душ в присутствии своего босса и пропускать работу, чтобы вновь трахнуться с ним.
– Сизиф – символ наказания, – спокойно сказал Нэш, поправляя ворот. Рядом со мной он вечно поправляет свой воротник. Мне было интересно, почувствовал ли он мой запах на своих пальцах, или же он смыл его при первой возможности, – искупления. Некоторым хорошо бы помнить это, особенно перед тем, как бить кого-то ножом в спину.
Это ударило сильнее, чем он, вероятно, рассчитывал. Я давно поняла, что по-настоящему бескорыстных поступков не существует. Люди запрограммированы верить, что благотворительность бескорыстна. На самом деле благотворительность нужна для того, чтобы дать нечто себе, давая другим. И это не эгоизм. Это искупление.
Я могла шить одежду для бездомных, проводить свободное время волонтером и отдавать всю себя, пока ничего не останется, но у этого всегда будет мотив.
Лучше относиться к себе.
Не мучиться так сильно.
Исправить свои ошибки.
Облегчить чувство вины.
Я не была хорошим человеком, и я слишком долго себя заставляла, отчаянно пытаясь быть тем, кем не были мои отец и мать.
Нэш ждал моего ответа.
Когда я промолчала, он добавил:
– Сизиф станет вашей задачей. Найдите мне скульптуру и поставьте у стены. Я хочу Сизифа с камнем на спине, толкающего его вверх по стене, с мученическим выражением лица, которое подходило бы под определение «сизифов труд».
Я не знала, что он пытался мне сказать, но его взгляд сказал все, что нужно.
«Ты ниже меня», – кричал он.
И на этот раз я не спорила.
Не потому, что была согласна, а потому, что видела дальше его презрительного выражения лица. Нэш был так сломлен, что стена из шипов и ядовитого плюща, которую он воздвиг вокруг себя, была почти прекрасна.
Замок с привидениями, поставленный на защиту оскорбления вместо пушек. Два ошеломляющих, полных ненависти глаза – на страже. И одинокий король, никогда не покидающий свой трон из страха, что он рухнет.
А я? Я была падшей принцессой, которой никогда не суждено было переступить порог его крепости.
По какой-то глупой, нелепой, саморазрушительной причине мне стало больно от этой мысли.
Глава 27Эмери
В моем животе заработал мотор. По крайней мере, звучало это так.
Симфония ворчания снова загрохотала, вызвав цепную реакцию поворачивающихся голов в общественном автобусе. Я хотела позаботиться об этом, но очередной долгий день в художественной галерее в поисках статуи Сизифа оставил меня слишком опустошенной.
Сегодня я нашла сразу две статуи в одной галерее. Обе обладали необходимым Нэшу страданием и камнем на плечах, но тогда как один символизировал поражение, другой изображал успех.
Мои ноги вынесли меня в пустой коридор, как только я увидела последнего, зная, что должна зарезервировать Поверженного Сизифа после того ада, который Нэш обрушил на меня, и зная, что не сделаю этого.
Я спряталась в тени, пока не пришла в себя, удивленная тем, как сильно подействовала на меня статуя. Автопилот привел меня к куратору. Я попросила зарезервировать статую на пять недель. Даже пытка водой не смогла бы заставить меня вспомнить, как я шла к автобусной остановке, поднималась по ступеням и садилась. Даже сейчас на меня по-прежнему действовало само искусство.
Автобус свернул к следующей остановке. Я позволяла своему телу раскачиваться в такт движению. Четырехлетний ребенок в лавандовой футболке, усыпанной желтыми сердечками, врезался меня, словно бампер авто. Она устроилась на ярко-синем пластиковом сиденье рядом со мной, вытащила из своего желто-белого рюкзачка батончик мюсли и предложила его мне.
– Твой живот громко урчит. – Она помахала перед моим лицом пухлыми пальчиками с батончиком в них. Было похоже на вертящую хвостом собаку. – Мой любимый батончик.
Вот во что превратилась твоя жизнь, Эмери. Двадцать два года изысканного этикета, подготовительные школы и высшее образование довели тебя до жалости и милосердия четырехлетки, надевшей футболку задом наперед.
– Спасибо, дорогая.
– Лекси.
– Спасибо, Лекси. – Я взяла батончик мюсли, но тайком сунула его обратно в ее рюкзак вместе с одним из клетчатых плюшевых мишек, которых я сшила для Стеллы.
Облегчение медленно разлилось по моему телу. Я откинулась назад, наконец отпустив «сизифову задачу» Нэша. Последние две недели я провела в разъездах от одной художественной галереи к другой в поисках статуи, которая подходила бы к описанию Нэша.
Эти поездки привели меня слишком близко к Блайт-Бич, где жил папа. Меня подмывало навестить его, но я не сдавалась.
Я никогда бы этого не сделала.
И тем не менее я тосковала так, как не должна была, и притворялась, что не тоскую, потому что, конечно же, я была талантливым лжецом. Последние шесть часов письмо от Вирджинии лежало в моем почтовом ящике, непрочитанное. Оповещение дразнило меня всякий раз, когда я проверяла свой телефон в ожидании сообщений от Бена.
Голодные спазмы продолжали свое безжалостное наступление. Я наблюдала, как девочка делится батончиком мюсли со своей матерью. Я представила себе, будто опять вернулась в начальную школу. Рид однажды проболтался Нэшу, что Вирджиния никогда не дает мне денег на обед и не дает еду с собой.
«От обедов у хорошеньких девочек появляется толстый живот, который растет, пока они не перестают быть хорошенькими, – говорила она, – разве ты не хочешь быть красивой, Эмери?»
Нэш каждый день подходил к нашему столику с коричневыми пакетами ланча, которые ему собирала Бетти. Он никогда ничего не говорил, когда отказывался от своего обеда ради меня, но всегда зачеркивал записки «Я люблю тебя», которые оставляла ему Бетти, нацарапывал что-то нелепое на обороте и засовывал их обратно в пакет.
«Если бы существовали сны в режиме мультиплей, в чьих снах ты хотела бы играть? Своих или Рида? Нэш».
«Ма вчера купила упаковку с восемнадцатью парами носков. Папа сказал, что не знает никого, кому нужны бы были восемнадцать одинаковых пар носков. Я сказал ему, что всякий раз, когда мама теряет носок, он перерождается в крышку от пластикового контейнера.
Затем я спросил себя, почему у нас больше крышек, чем контейнеров. Я знаю, ты крадешь их, чтобы рисовать на них истории. Дай мне один, чтобы я подарил его маме на День матери, и будем в расчете.
Нэш».
«Ты когда-нибудь радовалась больше тому, что вас куда-то не позвали, чем тому, что позвали? Например, если бы Вирджиния когда-нибудь попросила тебя пойти на благотворительный вечер с сотней ее ближайших врагов, а потом отменила свое приглашение, – разве ты не отпраздновала бы это дерьмо гребаной тонной пакетов с алкогольным соком?
Нэш».
«Люди делают пластические операции, чтобы изменить тело, в котором они родились, но что, если бы мы могли изменить нашу личность? Если бы какой-нибудь хирург подошел к тебе и сказал: «Я могу препарировать ваш мозг. Время восстановления – примерно такое же, как при тонзиллэктомии, и это совершенно безопасно» – ты согласишься?
Без обид, подруга, но я бы сделал Вирджинии пересадку личности и новые батарейки для сердца. Думаешь, она позволит маме отдохнуть после удаления миндалин? Да, я тоже не думаю.
Нэш».
«Вчера видел хозяина, играющего со своим котом лазерной указкой. Ты только подумай. Раньше лазеры были огромным гребаным прорывом в науке, а теперь какой-то тупой любитель кошек в дизайнерской вязаной шапочке использует его, чтобы дразнить свою кошку. Если бы я был тем, кто изобрел капсулу для стирки, а потом был вынужден наблюдать, как кто-то ее глотает, я бы, наверное, преследовал его и из могилы.
Нэш».
«На днях видел, как какой-то придурок/недоумок/ засранец ругал работника в «Макдоналдсе». Можешь представить себе Вирджинию, год проработавшую в «Макдоналдсе»? Она станет или еще безумнее, или более терпимой. Вот это мысль. Нэш».
Я никогда не отвечала на вопросы Нэша. Он никогда не просил меня. Но я хранила эти записки, складывая их в свою коробку у прикроватного столика в поместье Уинтропов. Я надеялась, что, кто бы ни купил дом, он не выбросил мои вещи.
Мысль о моих воспоминаниях в мусорке обжигала сердце. Тогда я этого не осознавала, но такие незначительные моменты имеют наибольшее значение. Миллионы капель дождя танцуют вместе, создавая бурю, но единственная капля – это просто слеза.
Одинокая.
Крошечная.
Незначительная.
Я не могла смотреть, как Лекси ест свои мюсли, без желания схватить их и заглотить целиком, так что, чтобы отвлечься, я открыла письмо Вирджинии.
От: virginia@eastridgejuniorsociety.com
Кому: emeryrhodes@cliftonuniversity.edu
Эмери,
Позволь мне начать это письмо с сообщения, что твой ответ нежелателен. Я пишу тебе, чтобы напомнить о деталях позднего завтрака Четвертого июля. Мы будем праздновать в загородном клубе в десять утра. Будь вовремя.