Я приняла все это, как свою новую норму, время от времени заходя в «Инсту» и подыскивая красивые слова, чтобы скоротать время, но это сообщение застало меня врасплох. Не потому, что я чувствовала себя одиноко, а потому, что эти слова казались еще более одинокими.
«Умри. Просто умри».
Отправитель не потрудился сделать свой профиль приватным или создать фейковый новый, как делали некоторые другие. Это была настолько простая угроза в тот редкий момент, когда семейство Уинтропов снова появилось в новостях, что мне стало любопытно.
«Деми Уилсон.
18.
Любитель собак.
Любитель кошек.
Ненавистник людей».
Родственная душа.
Я просмотрела ее ленту, приобщилась к ее жизни и нашла одно фото, которое не смогла забыть.
Она обнимала за плечи Ангуса Бедфорда. Они стояли перед тачкой, по полу были разбросаны инструменты. От дождя их волосы липли ко лбу, но это не мешало им глупо улыбаться.
Подпись: «В дождливые дни я особенно сильно скучаю по папе #покойсясмиром».
На следующий день она извинилась, сказала, что была пьяна и что не винит меня за ошибки моего отца. Я отправила в ответ дурацкий мем с двумя обнимающимися яйцами и подписью «Извинение принято».
Что я действительно хотела сказать, так это: «Прощать других – это миф. Единственный заключенный, которого освобождаешь, прощая кого-то, это ты сам».
Не имело значения, простят ли меня когда-нибудь ненавистники семьи Уинтроп, потому что я никогда не прощу свою семью и то, как я жила привилегированной жизнью, не обращая внимания на грехи, которые обеспечивали ее.
Я больше никогда не разговаривала с Деми, но я следила за ней, как следила бы за диким животным на заднем дворе.
Издалека.
Ни разу не позвав.
Просто наблюдая.
Ожидая.
Удивляясь.
Несколько месяцев спустя Деми разместила в своей «Инсте» пост о том, что ее приняли в университет Уилтона. Две недели спустя она выставила «сторис», когда получила полную стипендию в Уилтоне, а затем снова, когда получила тройку по истории искусств и стипендию отозвали.
Я подписала ее петицию, где она умоляла Уилтон изменить свое решение. Она собрала тридцать шесть подписей, включая мою, и ни одна из них ничего не изменила. Что ей действительно было нужно – обеспеченный отец вроде моего или по крайней мере – Ангуса Бедфорда, который перед своей смертью вложил приличную сумму в «Колледж фонд. Уинтроп Текстиль».
Каждый вложенный доллар должен был быть удвоен компанией, деньги можно было использовать на обучение сотрудников и их семей. Когда компания рухнула, рухнул и «Колледж фонд».
В свой первый год в университете я едва выходила из своей комнаты, налегая на пакеты с раменом, которые покупала на четыре доллара в магазине «Все по доллару» в конце квартала. Мои книги, отсканированные в библиотеке, перекочевали на айфон, который папа подарил мне давным-давно. Я оплачивала свое обучение и небольшую стипендию безумным количеством студенческих займов, которые я понабирала.
Вирджиния шантажировала меня моим трастовым фондом, а это значило, что я была на мели и каждый год тратила больше, чем имела, и брала студенческие ссуды, чтобы покрыть расходы. Но как бы бедна я ни была, я не могла позволить Деми бросить университет.
Я попросила старого папиного знакомого создать анонимный стипендиальный фонд и подала заявление на постоянную работу в закусочной.
От двой ных смен у меня болели ноги и спина, но они не убили меня.
Жесткие рабочие часы заставляли меня посещать занятия, которые я ненавидела, но они не убили меня.
Дополнительная ответственность мучила меня тревогой, но не убила.
Недостаток сна не давал сосредоточиться на учебе, но это не убило меня.
Голодные боли беспокоили, но не убили.
В конце концов я не пожалела, что заплатила за Деми.
Это было правильно.
Я была пустым деревом, давно умершим, и нашла способ ожить.
Глава 31Эмери
Ничто не возбуждало меня сильнее, чем разговоры с Беном о Сизифе.
И этому ничто не в силах было помешать.
Ни голод.
Ни бедность.
Ни Вирджиния.
Ни папа.
Ни даже Нэш Прескотт.
Бен видел Сизифа как того, кто был наказан, но я знала, что Сизиф был умен.
Хитрец.
Стратег.
Вот мое мнение: Сизиф создал империю. Он был человеком, и тем не менее он повелевал ветрами. Он обманывал богов и богинь. Даже Смерть боялась его.
Сизиф хотел своего наказания, в противном случае он избежал бы и этого. Сизиф предпочел не делать этого, и каждый день он достигал высот, достичь которых не мог ни один другой смертный.
Благодаря своему наказанию он стал вечной битвой моря, постоянным циклом приливов и отливов, круговоротом луны и солнца. Его наказание увековечило его. Поместило его в компанию богов и богинь. И дало ему силу бога.
Бен смотрел на это иначе, и как бы мне ни хотелось встряхнуть его и потребовать, чтобы он проснулся, я не могла сделать это. Я просмотрела наши сообщения, борясь с желанием выбежать под дождь, позволяя ему заглушить мои крики.
Бенкинерсофобия: Что ты думаешь о сожалении?
Дурга: Сожаление бесконечно. Вот почему жизнь – самое долгое наказание. Нет средства победить его. Ты просто учишься жить с ним.
Бенкинерсофобия: Как Сизиф, обреченный нести камень вечно.
Дурга: Он мог прекратить это, если бы захотел.
Бенкинерсофобия: Это не будет наказанием, если ты можешь выбрать, когда оно окончится.
Дурга: Это не наказание. Это испытание. Сизиф должен был доказать богам, что он достоин. Продолжая катить камень в гору, он обессмертил себя, никогда не прекращающийся цикл достижения вершин, которых не достигал ни один другой смертный, в месте, построенном богами для богов. Если он выдержит испытание и выровняет гору, откалывая от нее кусочек при каждом его восхождении, он снова обманет Зевса. В любом случае он победит.
Бенкинерсофобия: Так почему он выбрал катить камень вместо того, чтобы сровнять гору с землей?
Дурга: Иногда борьба важна. Борьба меняет людей сильнее, чем успех.
Последние два дня я провела, пытаясь объяснить это Бену, но это было бесполезно. Он решил осудить себя. Я не понимала почему и чувствовала себя бессильной помочь ему.
Я прикусила нижнюю губу, царапая ее зубами, просто чтобы почувствовать укус, желая, чтобы я смогла отвлечь его от его демонов. Я надеялась, что Бен считает меня своим спасением так же, как я считала его своим.
Дурга: Скажи, что бы ты сделал, если бы мы встретились в жизни?
Бенкинерсофобия: Ты меняешь тему.
Дурга: Я настолько очевидна?
Бенкинерсофобия: Ты совсем не очевидна. Но я хорошо понимаю тебя, Дурга, и часто.
Я бы купилась на это в любой день. Два гигантских крыла развернулись у меня в животе, захлопав, поднимаясь к груди. Это были не бабочки. Это были мощные волны цунами, поглощавшие меня всякий раз, когда я разговаривала с Беном.
«Он фантазия, Эмери. Однажды ты проснешься, а его не будет. Сохраняй дистанцию. Побереги свое сердце. Ничто не длится вечно».
Как всегда, мои предупреждения меня не остановили. Я напечатала ответ, надеясь, что я тоже фантазия Бена, принцесса-вин, которая дралась со своими демонами рядом с ним.
Дурга: Я люблю тебя.
Я уже говорила это раньше.
После того, как он уговорил меня успокоиться, когда я провалила выпускные экзамены.
Или когда на втором курсе меня выселили из моей квартиры и он предложил нарушить правила и помочь мне лично.
И в тот раз я едва не сдалась и не ответила на папину открытку, где он писал, что любит меня, скучает и всегда готов поболтать со мной. И, наверное, еще дюжину раз после этого.
Каждый раз это было по-разному.
На этот раз эти слова прозвучали как утешение. Мне нужно было, чтобы он знал, что он кому-то небезразличен, что рядом с ним кто-то есть и всегда кто-то будет. Потому что, в конце концов, это все, что нужно любому из нас. Кто-то, кто светит для нас, невзирая на погоду.
Бенкинерсофобия: Я не заслуживаю этого.
Дурга: Просто скажи мне, что бы ты сделал, если бы мы когда-нибудь встретились.
Бенкинерсофобия: Я бы сказал: «Привет, мне нравится твоя задница. Хочешь потрахаться?»
Дурга: Романтично.
Бенкинерсофобия: Я так и думал.
Дурга: Ты не знаешь, как я выгляжу. Может, тебе не понравится моя задница.
Бенкинерсофобия: Ты мне нравишься, значит, мне нравится твоя задница.
Я всегда улыбалась, общаясь с Беном. Я надеялась, что, где бы он ни был, он тоже улыбается.
Дурга: Ты слышал о масаи?
Бенкинерсофобия: Африка?
Дурга: Да. Около четырехсот лет назад у вождя масаи была дочь по имени Насериан. Она встречалась с сыном старейшины деревни, который в итоге разбил ее сердце.
Отец Насериан изгнал его. Когда он ушел, он забрал с собой своих престарелых родителей, сестру, братьев, теток и кузенов.
Дурга: Через месяц Насериан начала встречаться с другим мужчиной, который разбил ей сердце. Когда он был изгнан, он забрал с собой отца, мать, сестру, дядьев, и теток, и кузенов. Численность масаи начала сокращаться, они стали уязвимы.
Дурга: Понимаешь, к чему я веду?
Бенкинерсофобия: У масаи была чертова прорва родственников?
Дурга: Бен.
Бенкинерсофобия: Насериан любила отвисать с придурками?
Дурга: Бен.
Бенкинерсофобия: Масаи нужно отделить государство от дочери, как девяностолетним членам Конгресса нужна пенсия?
Дурга: БЕН.
Дурга: Прекрати.
Дурга: О боже. Ты невозможен.
Дурга: Мораль истории – когда ты действуешь из мести, страдают все вокруг.
Бенкинерсофобия: Я не говорю о мести. Я говорю о сожалении.
Дурга: