Он возвращается на свое место с планшетом под мышкой и смотрит на возобновившуюся игру. Однако мой взгляд прикован к стадиону, а точнее, к трибунам для фанатов. Я внимательно осматриваю один ряд за другим, чтобы убедиться, что на них нет Аспен, а затем снова поднимаю взгляд на апартаменты номер двенадцать. Без телефона я не могу точно сказать, выходила ли она из дома, но уверен, что что-то случилось. Мне хочется вернуться в раздевалку, чтобы проверить ее местоположение. Если бы я был Грейсоном, то принес бы сюда свой телефон и положил бы его рядом с бутылкой воды или еще какой-нибудь хренью.
Я напрягаюсь и замираю, но тут на скамейку рядом со мной садится Грейсон.
– Ну, выкладывай, – требует он.
– Аспен здесь нет.
– И ты волнуешься? – спрашивает Грейсон, глядя на трибуну, где сидят Вайолет и Уиллоу.
– Конечно, я чертовски волнуюсь. – Я смотрю на него со злостью.
Конечно, это несправедливо, ведь он не сделал ничего плохого. Но я начинаю злиться, ведь я предупреждал Аспен о последствиях ее отсутствия.
– Еще я зол и растерян.
Грейсон вздыхает и неожиданно достает свой телефон.
Видите, этот ублюдок всегда прячет его на скамейке запасных.
Он набирает сообщение, а затем убирает телефон обратно.
– Вот так.
– Что ты сделал?
– Вайолет найдет Талию, и мы узнаем последние новости.
Не знаю, насколько это будет полезно, но все же это лучше, чем просто сидеть и переживать.
Внезапно я чувствую непреодолимое желание вернуться на лед. Меня охватывает желание ударить кого-то или что-то, поэтому я окликаю одного из защитников и, когда он направляется к скамейке запасных, перепрыгиваю через ограждение. Мое внимание сосредоточено на шайбе, которая перемещается между игроками. Через несколько секунд я уже стою рядом с Майлзом, и он бросает на меня быстрый взгляд. Я киваю Родригесу, как бы говоря, что мы не дадим соперникам приблизиться к нашему вратарю. Затем мы оба двигаемся вперед, чтобы блокировать возможных соперников. Зрители громко аплодируют.
Теперь шайба у Грейса, который всегда был любимцем болельщиков, и мы с Родригесом наблюдаем за тем, как он отдает пас Ноксу, а тот уже Финчу.
Шайба возвращается к Грейсону, и он отправляет ее в ворота так быстро, что я не успеваю уследить за его движением. Она пролетает мимо вратаря как раз перед тем, как Грейсон получает удар в корпус. Я бросаюсь вперед и отталкиваю засранца, который атаковал Грейсона. Однако, кажется, это только ухудшает ситуацию. На нас нападает половина команды соперников, и наши игроки без колебаний вступают в бой. На мгновение мы все превращаемся в скопление людей, пытающихся причинить друг другу хоть какой-то вред. Но внезапно кто-то резко тянет меня назад, и я, скользя на коньках, вырываюсь из схватки. Майлз умело и методично выводит наших игроков из боя и каким-то образом обнаруживает в гуще схватки Грейсона и Нокса. Родригес уже выбрался из общей кучи тел и вытирает рукавом окровавленный нос. Судьи дают свисток и останавливают игру.
Мне требуется всего секунда, чтобы найти свою хоккейную клюшку. Удивительно, что я не потерял ни шлем, ни капу, но при этом чувствую боль на лице. Я чувствую легкое жжение в месте, где меня, должно быть, задел чей-то кулак или локоть, но это не помогает мне справиться с эмоциями, которые меня переполняют.
Пока судья разбирает, кто виноват, мы все покидаем лед. Я сажусь на скамейку рядом с Грейсоном, беру свою воду, и он делает то же самое, попутно проверяя свой телефон.
– Она нашла Талию, – сообщает он мне. – Но никто из них не видел Аспен. Твой отец собирался пойти к ней домой, чтобы узнать, там ли она.
– Спасибо, – говорю я, прочищая горло, и он хлопает меня по плечу.
– Не переживай об этом, сосредоточься на игре.
Глава 44Аспен
От удара пол под моими ногами дрожит. Я понимаю, что прямо передо мной упало что-то тяжелое, но не могу открыть глаза и посмотреть, потому что мое тело словно весит миллион фунтов. Ужасно, что сознание вернулось ко мне первым. Невозможность двигаться просто убивает меня.
Внезапно я чувствую прикосновение к своему лицу, и мое веко приоткрывается. Я вижу размытую картинку обычной комнаты, которая кажется почти пустой. Но затем мое веко снова опускается, и воцаряется тишина. Она кажется мне бесконечной.
Я задерживаю дыхание и напряженно прислушиваюсь, пытаясь различить среди тишины другие звуки. Возможно, дыхание другого человека. Но я слышу только шаги и тиканье часов. Наконец мой организм справляется с действием вещества, которым меня накачали, и скованность в мышцах постепенно исчезает. Сначала оживают мои пальцы, а затем возвращается способность глотать. Мои веки дрожат, но я заставляю себя полностью открыть глаза и вижу, что на полу передо мной лежит тело. Этот человек одет в костюм и лежит в позе эмбриона.
– Ты очнулась? – Этот ужасный, знакомый голос с хрипотцой, похожий на мой, привлекает мое внимание, и я поворачиваю голову к дверному проему.
Я вздрагиваю, но сразу же жалею об этом, ведь я не должна показывать свой страх. Мой отец делает шаг вперед и пристально смотрит на меня, а я думаю о том, что унаследовала от него многие свои черты: темные волосы, глаза и даже цвет лица. Моим сестрам повезло больше: они унаследовали от нашей мамы все самое лучшее. А у нее светлые волосы, золотистая кожа, которая всегда остается загорелой, даже в разгар зимы.
– Ты выросла и стала прекрасной молодой женщиной, – говорит он.
Я не доверяю себе, поэтому ничего не говорю и не пытаюсь выторговать свободу. Оглядываясь по сторонам, я замечаю, что эта комната действительно очень простая и, вопреки моим ожиданиям, я не прикована к стулу или кровати. Просто мои ноги и запястья были слишком онемевшими, а я не сразу это поняла. На самом деле я словно уснула в кресле, в котором сижу, когда смотрела телевизор или занималась чем-то подобным. Мои ноги подогнуты под себя, руки вытянуты вдоль тела, а голова, кажется, лежала на спинке кресла.
– Пойдем со мной, – говорит папа, протягивая мне руку, но я смотрю на него, не понимая, что происходит.
– Где я нахожусь? Как я сюда попала? Почему я здесь? И тот мужчина на полу…
– Не смотри на него, куколка, – говорит папа, выводя меня из задумчивости. Он опускает мои ноги на пол, а затем берет меня за руки, поднимает с кресла и поддерживает, пока я не перестаю шататься. – Ты как ребенок, который снова учится ходить.
У меня начинает болеть живот, потому что я знаю, как он обращается с детьми, ведь когда-то сама была его ребенком.
Он крепко обнимает меня и ведет через дверной проем в кухню. Я смотрю на него прищурившись, а затем оглядываюсь через плечо. Если бы не стена, разделяющая кухню и столовую, эта квартира была бы точной копией нашей квартиры с Талией и прихожая располагалась бы на том же месте.
– Иди, – неожиданно говорит папа и отпускает меня.
– Что? – Я откашливаюсь. – Куда?
– В твою комнату. – Он бросает на меня странный взгляд и, качая головой, показывает налево. – Дверь там.
– Хорошо, – шепчу я и, едва переставляя ноги, иду по коридору, держась за стену.
На стене висят рамки с фотографиями, на которые мне не хочется смотреть. Но я мельком замечаю одну из них. На снимке запечатлены мои родители и я сама, когда мне было всего три месяца. Возможно, тогда мы были действительно счастливы. Но эта фотография была сделана еще до того, как мой отец связался с плохими людьми, а затем оказался вовлечен в мир детской порнографии.
Наверное, так и было, ведь я до сих пор помню вспышки фотоаппарата. И чем больше я стараюсь не думать об этом, тем сильнее мой разум хочет вернуть меня туда.
Слева от меня находится дверь, окрашенная в голубоватый цвет, похожий на оттенок яичной скорлупы. Я провожу ногтями по краске на двери, затем берусь за ручку и дергаю за нее. Должно быть, открыть ее очень просто, но у меня не получается, и я будто застываю на месте. За этой дверью таится нечто ужасное, то, чего я не хочу видеть.
Я смотрю на своего отца, который стоит, расслабившись и опустив руки вдоль тела. Таким я его всегда и помнила.
Мои колени подкашиваются, и, навалившись на дверь, я открываю ее и буквально вваливаюсь в комнату. Сначала я замечаю, что мои колени касаются мягкого синего ковра. В этот момент я вспоминаю, что такой ковер лежал в одной из квартир, где мы раньше жили, а именно в комнате, которую я делила с Дакотой и Леннокс, когда мне было девять или десять лет. Мы катались на этом ковре и смеялись над воображаемыми инопланетными захватчиками, которые пытались сбить нас с неба. Ведь мы были отважными пилотами истребителей, последней надеждой человечества.
У меня перехватывает горло.
Планировка этой комнаты напоминает планировку спальни в моей квартире, но при этом она совершенно иная. Здесь стоят три кровати: двуспальная кровать у окна, на которой лежит одеяло, возможно, сорванное с моей постели, и две двухъярусные кровати напротив нее. Шкаф открыт, и в нем висит одежда из моей квартиры. Среди вещей я обнаруживаю пропажу – толстовку с капюшоном, а также несколько свитеров и футболок. Пошатываясь, я иду к шкафу и, порывшись в нем, нахожу вещи меньшего размера, которые подошли бы моим сестрам. Затем я разворачиваюсь и, подойдя к комоду, открываю его ящики, в которых тоже полно детских вещей: нижнего белья, ночных рубашек и шорт. И тут я замечаю косметичку. Не задумываясь, я ее переворачиваю, но молния оказывается открытой, и наружу высыпается моя косметика. Тюбики туши и губной помады скатываются с комода, а палетка теней для век разбивается вдребезги.
– Осторожно, Аспен. – Отец почти сбивает меня с ног и оттаскивает подальше от осколков пластика.
Я сопротивляюсь и кричу, но он без труда относит меня подальше от комода. Его рука, обнимающая меня за талию, не дает мне расслабиться. А затем он бросает меня на двуспальную кровать с сердитым выражением лица.
– Тебе стоит быть аккуратнее со своими вещами, – говорит он, и я вижу, что он не только сердит, но и разочарован.