Смотреть на то, как люди превращаются в каменные изваяния, как в их глазах плещется неподдельный ужас, было интересно и одновременно жутко. Происходящее напоминало игру «Море волнуется – раз, море волнуется – два, море волнуется – три, морская фигура замри». Вот только фигуры были словно под копирку. Люди сидели вплотную друг к другу – только поэтому они не попадали на пол, – их руки висели плетьми, а головы лежали на высоких спинках стульев. Меня не покидала мысль: «А вдруг они не отомрут?»
Прошло несколько минут. Все продолжали сидеть с отрешенными лицами при полной недвижимости. Я не на шутку заволновалась.
– Да что это такое?!
Мне никто не ответил. Катя сама заметно нервничала. Дима, казалось, и вовсе оторопел от происшедшего. С его языка непроизвольно слетело:
– Япона мать!
Я уже хотела выбежать в зал, чтобы удостовериться, все ли живы, но в зале вновь зазвучал голос.
– Пора возвращаться. Ваше тело набирается теплом. Вы можете говорить и двигаться.
Один из гостей тряхнул головой и застонал. Через секунду его поддержал сосед. Очнулась женщина и в буквальном смысле завопила:
– Жива! Я прощена! Я жива! – Сколько же радости было в этом крике!
Постепенно зал наполнился шумом и гамом. Японский повар внимательным взглядом окинул гостей и вышел. Слава богу, харакири ему делать не пришлось. Я облегченно вздохнула – обошлось.
Емельянов с довольным видом наблюдал за происходящим. Мне пришло в голову, что сам он не был в параличе, а только делал вид. Наверное, он ощущал себя вершителем чужих судеб, когда видел в глазах гостей первобытный страх перед смертью, и это доставляло ему определенное удовольствие.
– Все пришли в себя? – спросил он через время, когда гости вдоволь поделились своими ощущениями.
– Все! – недружно и не все ответили гости.
Дольше всех «возвращалась» к жизни Симочка, жена Емельянова. Она продолжала сидеть в той же позе, изредка подергивая плечами. На лице сохранялось растерянное выражение. Возможно, ей достался больший кусок или более ядовитый, или же она притворялась, играя на публику. Во всяком случае, Емельянова почему-то мало волновало состояние жены. Он лишь косо взглянул на нее и тут же отвернулся – куда интересней было вокруг.
Как того и обещал именинник, радость вернулась к гостям. Лица светились от счастья. Некоторые плакали от умиления. Мужчины пожимали друг другу руки. Женщины, все как одна, принялись поправлять макияж.
– Здорово! – воскликнул Дима. – Были моменты, когда я думал, что пора вызывать труповозку. А этот голос? Он как будто с небес доносился. Я сам едва не окаменел.
– Знаешь, Димочка, японцы уверяют, что «тот, кто ест фугу – глупец, но тот, кто не ест – тоже». Умереть от яда фугу – достойная по японским меркам смерть, – поделилась я почерпнутыми из Интернета знаниями, а потом добавила: – но, по-моему, глупо рисковать своей жизнью, а чужой – преступно.
– Не знаю, не знаю, – передернул плечами Дима. – Девчонки, может, по пять капель коньячку, чтобы стресс снять?
– Я на работе, – сухо отреагировала Катя.
– Вика, а ты?
– Нет, Дима, я домой. Впечатлений на сегодняшний день предостаточно. – Для себя я четко решила – рыбу фугу ни на зуб, ни на ползуба. Подобный экстрим не для меня.
Димка убежал к себе, а мы с Катей задержались у двери.
– Жуткое зрелище, правда? По сути, гости Емельянова были подопытными кроликами. Могу представить, какие мысли бродили в их головах. Очень жестокий розыгрыш, если, конечно, выходку Емельянова можно так назвать.
Катя, соглашаясь со мной, кивнула головой.
– Да, смертельный номер.
– Катя, ты специализировалась на восточной кухне. Вам что-нибудь рассказывали о фугу? – поинтересовалась я.
– Рассказывали. Нечто подобное я ожидала увидеть, но лучше бы я не смотрела на этот театр восковых фигур. Я до сих пор под впечатлением, – призналась она.
– Да, я тоже. Кому хорошо сейчас, так это Василию Ивановичу. Он всего этого ужаса не видел. Кстати, я его приглашала присоединиться к нашей компании, но он предпочел игру в домино со своими помощниками.
– И правильно сделал – спать спокойнее будет. Ну что там? Открыли кухню? – поинтересовалась у меня Катя.
– Пошли посмотрим. Вряд ли здесь что-нибудь интересное еще произойдет.
Мы вышли в служебный коридор. Дверь в кухонный блок была уже открыта
– А вот и Василий Иванович! – воскликнула я, увидев в дверном проеме кухни нашего повара.
Василий Иванович сидел за одним столом с японцем и пытался с ним общаться посредством жестов и нескольких английских фраз, которые, думаю, помнил со школы.
Господин Якимото грустно на него смотрел, не понимая, что от него вообще нужно.
– Иванович, отпусти гостя с миром, не мучай, – посоветовала я шеф-повару.
– Вика, я только хотел у него спросить, всю рыбу съели? Молчит как партизан. Я к нему и так и сяк – молчит.
– Лучше чаю предложи гостю, – со смехом предложила я.
Василий Иванович хлопнул себя ладонью по лбу – как это ему самому в голову не пришло, – а потом щелкнул по горлу:
– Может, чаю?
Японец испугано отпрянул от Василия Ивановича. Кажется, он опять не понял собеседника.
Дожидаться развязки я не стала, помахала рукой Василию Ивановичу и пошла к себе за сумкой.
Глава 3
Перед тем как уйти, я решила проститься с Димой и, проходя мимо его кабинета, постучала в дверь. Мне никто не ответил, хотя дверь была не заперта. На то указывала тонкая щель, сквозь которую пробивался луч света.
– Дима, – позвала я. – Дима, ты здесь?
Я набралась наглости и потянула ручку на себя.
На первый взгляд в кабинете никого не было. На столе стояла рюмка и бутылка, на этикетке которой красовались причудливые иероглифы.
«Интересно, а где же Дима?» – спросила я себя.
Наверное, нехорошо заходить в чужой кабинет без спроса, но я все-таки зашла, чтобы рассмотреть этикетку на бутылке – уж больно она была красочная и очень похожая на ту, из которой угощали гостей Емельянова.
До изучения этикетки дело не дошло. Когда я приблизилась к столу, то увидела сначала перевернутый стул, а потом Дмитрия, лежащего с открытыми глазами. Меня испугало то, что он не проявлял никаких признаков жизни. Взгляд мой метнулся к бутылке – она была пуста.
Почему-то на цыпочках я обошла стол. Ступала осторожно, но едва не сбила корзину для бумаг, в которой из-под горы мусора торчало горлышко коньячной бутылки. И эта бутылка была пуста. Когда же он успел? Или коньяк он раньше допил?
Дрожащей рукой я коснулась Димкиной шеи – пульса не было. Глаза смотрели в одну точку. На лице никаких эмоций. Он был еще теплый, но жизни в его теле уже не было.
– Сюда, все ко мне! – завизжала я, осознав происшедшее.
Первой откликнулась Катя. Она появилась в проеме двери и недовольно спросила:
– Что у вас произошло? Зачем орать?
– Дима, он… он… – язык не слушался меня.
– Что он? – переспросила Катя, теряя терпение.
– Лежит…
Из-за Катиной спины вынырнула голова Василия Ивановича. Заметив на столе бутылку с рюмкой, он решил, что Димка напился:
– Маленько выпил мужичок? Так это ничего – бывает. Проспится и будет как новенький.
– Не маленько! Он выпил две бутылки и, кажется, умер, – удалось мне выдавить из себя.
Не поверив, Катя зашла в кабинет. Не дойдя до стола, она наткнулась взглядом на бутылку.
– Откуда это у него? Это же то саке, которым угощали гостей! Это же яд! – ужаснулась она.
– Его можно пить микроскопическими дозами, – вспомнила я. – А он сколько выпил? Сколько было в бутылке?
Никто не знал.
– Может, она и не была полная, – предположил Василий Иванович.
– Да какая разница! Даже две рюмки для человека смертельны. О, боже, – застонала Катя, прислоняясь к стене.
– Может, он еще отойдет? – с надеждой спросила я, вспоминая, как гости Емельянова через некоторое время приходили в себя.
«Мне только показалось! Димка жив! Все гости Емельянова очнулись – очнется и он!» – крутилось у меня в голове. Смущало одно: гостям Емельянова наливали наперстками. Сколько оставалось в бутылке, мы не знали.
Катя так и не решилась приблизиться к безжизненному телу. Она стояла так, будто сама хлебнула саке из этой злосчастной бутылки.
Зато Василий Иванович проявлял бурную деятельность. Он хлопал Дмитрия по щекам, тряс его за плечи, заглядывал в глаза, пытаясь заметить хоть малую искорку жизни. Кажется, он использовал все способы вернуть Дмитрия к жизни – все было без толку.
– Что вы стоите? «Скорую» скорей вызывайте! – услышала я над собой гневный оклик Андрея Михайловича. Прибежав на шум, он мигом оценил ситуацию. – И пусть они подъезжают к служебному входу: банкет еще не закончился, может начаться паника. Нам только этого не хватало.
«Скорую» пришлось вызывать мне со своего мобильного телефона. Катя продолжала находиться в ступоре. Только теперь я поняла, насколько Дмитрий Полянский был ей небезразличен.
Андрей Михайлович немного постоял с нами и, тяжело вздохнув, ушел в свой кабинет – ему предстояло сообщить старшему Полянскому о смерти сына.
И если мы с Катей стояли как вкопанные, то Василий Иванович, напротив, не мог найти себе места. Он ходил по маленькому Димкиному кабинету и, заламывая руки, причитал:
– Такой молодой! Единственный сын, умница, красавец. – Как-то сразу забылось, что Димка был шалопаем из шалопаев. – Опора и надежда отца, радость матери. Как теперь жить?! – спрашивал у нас Василий Иванович и тут же сам отвечал: – Это горе не выплачешь до конца жизни.
Болтливость Василия Ивановича и его мельтешение перед глазами действовали на нервы. Я понимала, что всё это у него на нервной почве, но и остальные не железные. Надо держать себя в руках. Я не сдержалась и прикрикнула на него:
– Не мечитесь! И без вас, Василий Иванович, тошно.
– А что я? Я ему эту бутылку подсунул? – с вызовом спросил он, дыхнув на меня алкогольным запашком. Наверное, ему удалось- таки уговорить японца под чаек выпить рюмочку спиртного.