Что, что сделать, чтобы он не исчез? Как привязать его к себе навсегда?
Только кажется, что в этом «навсегда» бесконечность. На самом деле оно с каждым годом короче, пока не сделается чем-то окончательно эфемерным.
Прожить оставшуюся жизнь рядом с Романом – вот чего хотела Фанни.
Чем его можно прельстить? Чем приковать к себе?
Она вздрогнула, услышав, как поворачивается ключ в замке: Роман вернулся.
– Фанни, ты здесь? – крикнул с порога.
Голос какой-то странный.
Ворвался в спальню, бросился к ней, схватил в объятия, прижал так крепко, что не вздохнуть.
– Куда ты пропала? – пробормотал, уткнувшись теплыми губами ей в висок. – Я сбегал маман навестить, вернулся в бистро – тебя нет, никто не знает, куда ты ушла. Я перепугался! Стал тебе звонить на портабль, а ты его забыла на столе.
Ясное дело, она сорвалась, забыв обо всем на свете, не только о мобильном телефоне.
– Как поживает твоя маман? Как ее дела, устраиваются?
– Ее дела? – хохотнул Роман. – Ее дела никогда не устроятся! Если бы она жила, как живется, может, ей и повезло бы. Но у нее знаешь, какая навязчивая идея? Выйти замуж за миллионера! Нет, ты представляешь? Здесь хоть пруд пруди молодых и красивых, на которых и ловятся миллионеры, а она…
– А она что? – перебила Фанни. – Она старая уродина?
Роман чуточку отстранился, и Фанни поняла, что обидела его. Да, эти глаза, это нервное, очаровательное лицо… Она какая угодно, его мать, только не старая уродина!
– Не обижайся, – испуганно попросила Фанни. – Я же никогда твою маман не видела, я не знаю, какая она.
– Она очень красивая, – в голосе Романа был холодок, – глаз не оторвешь. На самом деле во Франции мало красивых женщин, я даже удивился, когда приехал. Вот моя маман и ты – чуть ли не единственные, на кого я смотрю с удовольствием.
Наверное, Фанни должна была почувствовать обиду за соотечественниц. Но не почувствовала. Роман прав. Между прочим, есть даже анекдот о том, как Господь распределял женскую красоту. Он решил так: «Дам итальянкам самые красивые глаза и чувственные губы, испанкам – самые стройные ножки и маленькие ручки, шведкам – самые красивые волосы, англичанкам – самую тонкую талию, немкам – самую пышную грудь… А во Франции пусть будут лучшие виноградники!»
– Врешь, конечно, – промурлыкала она. Провела губами по шелковистой шее Романа, поймала золотую цепочку крестика. Фанни, еще живя с Лораном, узнала, что русские могут быть какими угодно нечестивцами, не соблюдать праздники и не заглядывать в храм годами, но крестик будут носить непременно, ни на минуту не снимут и в его мистической роли ни за что не усомнятся (в отличие, между прочим, от католиков, для которых носить крест – это моветон, другое дело – чтить престольные праздники, тем более что они обеспечивают французов добавочными выходными днями). – Красивых девушек в Париже много! А твоя маман думает только о собственном браке? Может, тебе проще жениться на богатой барышне и этим поправить ваши дела?
Говорила и вонзала иголку в собственное сердце.
– Честно говоря, я об этом думал.
Игла вошла еще глубже, Фанни перестала дышать. Черт дернул ее за язык!..
– Думал, но раньше, до того, как… – Он запнулся. – До того, как встретил свою женщину! – Слепящий взгляд. – Сказать тебе, о чем я жалею? О том, что так опоздал родиться!
Фанни обмерла. Он не сказал: «жалею, что ты так рано родилась», он сказал: «жалею, что так опоздал родиться». Разница до того мала, что уловить ее способна только женщина, нет, только влюбленная женщина, но каким же счастьем для нее станет эта разница!..
Фанни ничего не говорила, не могла – боялась, что разрыдается, до того она была тронута, до того счастлива сейчас.
– А вообще-то маман меня ругала, – вздохнул Роман.
– Ругала? Из-за чего?
– Говорит, что нельзя жить такой жизнью, какую веду я, в таком городе, как Париж. «Мы здесь уже второй месяц, а ты небось даже в Лувре не был!» И дальше в том же роде: что я гоняю по улицам без толку, нет чтобы сходить приобщиться и так далее. Слушай, может, нам с тобой действительно это самое, приобщиться, а? Ты вообще как относишься к музеям?
– Нормально, – ответила Фанни рассеянно. – Отлично, давай сходим в Лувр завтра. Я и сама давно хотела тебя сводить.
Это просто поразительно, до чего же вовремя у его маман прорезалась забота о культурном развитии сына. Это же именно то, чего хотела Фанни! Да они уже завтра будут в Лувре!
Если бы она знала, что завтра еще на один шаг подведет любимого к смерти!
А первый шаг был сделан на мосту Пон-Неф.
Хотя нет, первый шаг был сделан еще раньше, там, в России.
Но всякое злодейство должно быть наказано.
Нижний Новгород, за некоторое время до описываемых событий
Однажды вечером Галина Константинова подала усталому супругу борщ с бараниной. Откушав борща, муж сделался хвастлив, болтлив, принялся укорять жену, что она не ценит сокровище, которое ей досталось, а ведь он сокровище в буквальном смысле и стоимость его неизмерима. Вот если взвесить и оценить принадлежащие ему бриллианты, тогда, очень может быть, и можно будет заодно оценить и значимость личности Валерия Константинова…
Галина, женщина, к фантазиям не склонная, выслушала этот бред спокойно. Однако когда на следующий день она пересказала все это Эмме, та возбужденно воскликнула:
– Вот видишь! Я чувствовала! А он сказал, где держит свой клад?
– Нет, – покачала головой Галина, – не сказал.
– Почему же ты не спросила? – всплеснула руками Эмма.
– Не знаю. – Галина простодушно пожала плечами. – Как-то к слову не пришлось.
Эмма взглянула на нее недоверчиво, потом тоже пожала плечами и поднялась с диванчика.
– Хорошо, не хочешь говорить – не надо. В конце концов, это ваши бриллианты, вам и решать, как с ними поступить. Только это очень обидно: когда ты была бедна, как церковная мышь, ты мне доверяла, а как узнала, что твой муж стал миллионером, так сразу гонишь подругу детства из дому. Я-то уйду, мне на ваши бриллианты наплевать. Но я бы на твоем месте поменяла все замки в квартире. Помнишь, вы в прошлом году все втроем уезжали на Горьковское море в санаторий, а мне оставляли ключ – цветы поливать. А вдруг я сделала копию? Обязательно поменяй замки, и как можно скорей!
С этими словами Эмма ушла, как ни причитала ей вслед Галина, как ни клялась, что знать не знает, куда муженек припрятал сокровище, да, если честно, не слишком и верит во всю эту историю…
Итак, Эмма ушла, но через несколько дней вернулась. Видно, поняла, что была не права, и захотела помириться. Только вот досада: она явилась именно в тот вечер, когда Галина ушла на родительское собрание к Ромке. Дома был один Константинов. Эмма решила подождать и села с Валерием Сергеевичем пить чай.
Разговор сначала не клеился: Валерий при Эмме всегда почему-то робел и чувствовал себя не в своей тарелке. Все эти годы он никак не мог забыть неловкость, случившуюся на их с Галиной свадьбе: молодой человек в зале регистрации принял за невесту Эмму, свидетельницу. Галина отошла к зеркалу поправить фату – и вот поди ты!.. Иногда Валерий, незаметно поглядывая на Эмму, пытался представить себе, как бы у него сложилось с ней в жизни, в постели… Он и сам не понимал, за что он всегда терпеть не мог Леху Ломакина, Эмминого мужа, и почему так радовался, когда она от Лехи ушла. Глаза у нее были чудесные, такие ясные, чистые. Казалось, она все понимает, а главное, жалеет Валерия. Но с чего бы ей его жалеть?
Через несколько минут все стало понятно.
– Ты себя нормально чувствуешь? – со странной робостью спросила Эмма. – Голова не болит? Это все бесследно для тебя прошло?
– Ты о чем? – непонимающе свел брови Константинов.
– О том, что Галя… Я хочу сказать, лекарство тебе никакого вреда не причинило?
– Какое лекарство? – встревожился Валерий Сергеевич.
Эмма попыталась уйти от ответа, вообще попыталась убежать, но Валерий поймал ее за руку. Она вдруг уткнулась ему в плечо (Эмма была немножко выше Константинова) и тихо заплакала.
– Валерик, бедненький мой… Галина – моя подруга, я не хотела говорить, но боюсь, она еще что-нибудь с тобой сделает, чтобы узнать об этих несчастных бриллиантах…
Далее последовал разговор сугубо кулинарного свойства – о приправах, которые любящие жены подливают иногда в борщи с бараниной.
Когда Галина и Роман вернулись домой, они не обнаружили мужа и отца. Он ушел, собрав свое барахлишко в чемодан, и оставил на столе записку: «Не ищи меня, не вернусь. С тобой все кончено, Ромке буду помогать. В.К.».
В.К., то есть Валерий Константинов, хотел еще написать Галине, что он все знает и никогда не простит ей борща, но Эмма запретила ему делать это. Еще она запретила писать, куда он уходит и где будет жить. Потому что уходил Валерий к Эмме и жить отныне намеревался с ней.
Конечно, первое время Галине было тяжело. Но потом стало полегче. Слово свое Константинов сдержал и сыну помогал. Вообще с уходом мужа Галина стала жить куда лучше – в материальном смысле. Ничего удивительного в щедрости Константинова не было: он открыл свое дело, ту самую книготорговую фирму, которая до дефолта существовала более или менее, после дефолта – скорее менее, чем более, так что Галина только диву давалась, какие коммерческие таланты вдруг открылись в ее супруге. Может, это Эмма на него так вдохновляюще подействовала?
А кто же еще? Именно Эмма убедила Константинова, что пора продавать бриллианты. Она же нашла кое-какие каналы сбыта – цена, понятно, была заниженной, зато все шито-крыто и надежно. Старый ювелир был приятелем первого Эмминого мужа. Через него нашлись покупатели в Москве.
За шесть лет, что Эмма прожила с Константиновым, было продано двадцать бриллиантов. Полудохлая книготорговая фирма помогала оправдывать доходы. Галина и Эмма снова подружились. Все-таки у Эммы оставалось еще достаточно совести, чтобы не возражать против материальной поддержки первой семьи, а у Галины хватило ума понять: если бы не Эмма, им с Романом не видать денег как своих ушей. В конце концов, Константинов мог завести молоденькую жадную любовницу, которая все бы из него вытянула и отбросила его, как выжатый лимон. О нет, в интересах Галины были как можно более крепкие отношения Валерия и Эммы! Она была огорчена больше всех, когда после семи с половиной лет мирного брака Константинов вдруг решил от Эммы уйти. Да, Галина правильно все поняла: если Эмма утратит контроль над капиталами, больше ничего не перепадет ни Галине, ни Роману!