Эмма проглотила смешок, в данной ситуации совершенно неуместный. «Небритый мачо с глазами испуганной лани» – да, сильно сказано. Бедный Роман! Похоже, он перестарался, входя в образ.
А впрочем, нет, ни в какой образ он не входил, он ведь и в самом деле верит в злодея Илларионова, бесчестного грабителя и…
– Напрасно пугаю, говорите? – сухо спросила Эмма. – Хотите сыграть в русскую рулетку? Тогда попытайтесь выйти отсюда через главную дверь.
– Он будет ждать меня там? Но почему? Что ему от меня нужно?
– Он думает, что вы убили и ограбили его отца.
– Чушь какая! – Илларионов коротко хохотнул. – Я до противного законопослушен. Разве что налоги в России не плачу, но зато плачу во Франции, а это, знаете, такая обдираловка… Но я никогда никого не убивал и вообще держусь подальше от криминала, что дома, что здесь.
– Напрасно вы так говорите, – почти с наслаждением выпалила Эмма. – А как насчет Людмилы Дементьевой? И еще: 31 января вы ехали в Москву, и один из ваших соседей по купе умер. Полиция подозревает, что не обошлось без вас. В России вас ищут, вы знаете об этом.
– Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы нашей столицы… Не пойму, откуда вам известно о Людмиле? А насчет того мужика… неужели он умер, этот заспавшийся бедолага, очешник которого я нечаянно прихватил? Но о нем-то вы каким образом могли узнать?
Вот оно!
У Эммы на мгновение сгустилась тьма перед глазами. Честно говоря, она так до конца и не была уверена, что они с Романом не гоняются за призраком. И вот теперь Илларионов подтвердил: тайник Валерия Константинова у него!
А может, давным-давно не у него. Может быть, он его выбросил в первую попавшуюся урну. Нет, если понял, что это именно тайник, конечно, не выбросил.
Но сейчас не стоит акцентировать на этом внимание.
– Клянусь, я все вам расскажу, – прошептала она, озираясь и замечая, что Хьюртебрайз снова остался в одиночестве и алчно поглядывает на Илларионова, раздумывая, не всучить ли ему очередного «старого француза» под видом «старого голландца». – Но не здесь. Поверьте, вы должны немедленно уйти!
– Каким же образом? – нахмурился Илларионов, которому, похоже, надоело зубоскалить. – Каким образом я уйду, если, как вы уверяете, этот сумасшедший караулит выход? Что, попросить официантов, чтобы выпустили через служебную дверь? А как я им это объясню? Нет, я не собираюсь разыгрывать из себя идиота! Лучше я просто позвоню в пункт здешней охраны и… – Он выхватил из кармана сверкающий портабль.
– Не надо! – Эмма вцепилась в его руку.
Покосилась на изумленного Хьюртебрайза.
– Не надо! Я не допущу, чтобы с ним что-то случилось. Я хочу спасти вас, но он не должен пострадать. Послушайте меня, ради бога. Возьмите меня под руку и пойдемте вместе к выходу. Я проведу вас до машины. Он не будет стрелять, побоится попасть в меня.
– Почему вы так уверены?
– Потому что я его мать.
Сказать, что Илларионов вытаращил глаза, – значит, ничего не сказать.
– Вы его что, в шестнадцать лет родили?
«Ага, и еще не забудь, что у меня в последнее время нервы на пределе, что я почти не спала сегодня и практически не накрашена! Видел бы ты меня в лучшие минуты – решил бы, что я его родила в начальной школе!»
Эмма в очередной раз проглотила неуместный смешок. Как бы ими не подавиться, однако.
– Оставьте эти глупости, – сердито сказала она. – Берите меня под руку, ну!
– Авек плезир, – пробормотал Илларионов. – И еще какой плезир, вы себе не можете представить[5]!
С этими словами он подхватил ее под локоток и повел к выходу из салона, не удостоив Хьюртебрайза даже прощального взгляда.
Пусть неудачник плачет!
– Какие дивные духи, – пробормотал Илларионов, выпуская ее руку и приобнимая за плечи. Эмма чувствовала его дыхание на своем виске. – Это что? Какая-нибудь новая фишка от Нины Риччи? От бессмертного Сен-Лорана? От Диора? «Шанель»? Что-то ужасно знакомое!
– Нет, это всего лишь «Барбери».
Бог ты мой, о чем они говорят в такую минуту? Конечно, самообладание у Илларионова поразительное. Да и вообще какой мужик, какой противник! Каким он мог бы быть другом! Безумно жаль, что план бедняжки Фанни, придуманный под влиянием дурацких фильмов, не может быть осуществлен.
– «Барбери»? Какое совпадение! – восхитился Илларионов. – Всегда пользовался «Барбери брютом» и только в последнее время под влиянием одной особы сменил марку. А зря! Пожалуй, надо к ним вернуться.
«Барбери брют» так нравится Роману.
Они вышли в устланный коврами длинный проход между стендами. Черная фигура мелькнула сбоку, исчезла в очередной выгородке, снова появилась, снова исчезла…
– Я начинаю вам верить, – пробормотал Илларионов. – И даже, честное слово, уже боюсь этого фанатика. Ах да, пардон, я забыл, что он ваш сын. Кстати, вы уверены, что он не подкидыш, что в роддоме не перепутали ребенка? Между вами нет ничего общего. Честное слово, мы с вами похожи гораздо больше. Может, вы сдадите этого трудного подростка в какой-нибудь приют и усыновите лучше меня, если уж вам непременно нужно испытывать к кому-нибудь материнские чувства?
Эмма споткнулась.
Кажется, Фанни была права, он и в самом деле псих. Везет ей на психов: Константинов, теперь этот. А впрочем, Фанни права и в другом: нынче редкость человек нормальный, все мы психи, каждый в своем роде, но общая статистика от этого не меняется.
С каждым шагом Илларионов обнимал Эмму все крепче. Теперь она шла впереди и при ходьбе касалась бедром чего-то твердого, выпуклого. Ох ты боже мой…
Фанни еще раз права, это натуральный маньяк!
– Так я чувствую себя более защищенным, – невинно пояснил Илларионов, почувствовав, как напряглась Эмма. – Чем ближе я к вам, тем меньше шансов, что ваш сынуля начнет в меня палить.
Они вышли из павильона. Солнце несколько померкло, и жаворонок умолк, но запах сена сделался еще свежее, еще слаще, еще сильнее перехватывало от него горло – куда там всяким «Барбери».
– Чертовски хорошо, – прошептал Илларионов, стиснув плечи Эммы как бы в порыве восторга. – Просто сказка, верно?
Она попыталась вырваться.
– Все, дальше вы пойдете один. Я останусь здесь и задержу его, если он попытается выйти из павильона. Как можно скорее добирайтесь до машины и уезжайте!
Илларионов, такое ощущение, и не собирался ее выпускать и продолжал вести перед собой, теперь уже прямо по зеленой, невероятно зеленой, ухоженной траве ипподрома.
– Мне больно, пустите!
– Ничего страшного, – хладнокровно процедил он. – И лучше не дергайтесь, а то будет еще больнее. Вы поедете со мной. Спокойно! Мой пистолет ближе, чем пукалка вашего сына. – И снова в бедро Эммы уперлось что-то твердое и вы– пуклое.
Так это всего-навсего пистолет?
Она обернулась через плечо.
Черная фигура вырвалась из дверей и теперь бежала по полю, приближаясь к ним.
– Скорей! – крикнула Эмма, и Илларионов, мгновенно сообразив, в чем дело, рванул бегом, перехватил ее за руку и потащил за собой.
Серебристый тихий зверь «Порше». Пискнула сигнализация, дверь открылась, Илларионов втолкнул Эмму в салон, обежал машину, вскочил сам. Она толкнула свою дверцу, но замок оказался заблокирован. И мотор уже работал!
Автомобиль развернулся, помчался вперед. Эмма ловила в заднем стекле скачущую картинку. Черная фигура бежала по полю, вытягивая руку, которая казалась слишком длинной из-за черного предмета, который сжимали пальцы.
Из павильона вывалились секьюрити, помчались по мосткам. Юноша в черном споткнулся, упал, на него навалились, выкручивая руки.
В это время автомобиль повернул на главную дорогу, и прелестный замок с главным офисом ипподрома скрыл от Эммы происходящее.
Она закрыла лицо руками, прижалась к спинке сиденья. Нет, с ним не должно случиться ничего плохого. Он не вооружен, у него была просто палка. Он скажет, что испугался, увидев, как этот господин подталкивает какую-то женщину, решил, что он собирается ее похитить. Его примут за помешанного и отпустят. Не захотят связываться с чокнутым русским. Он же не нелегал какой-нибудь, виза у него в порядке, еще месяц действительна. Надо надеяться, он не забыл взять с собой паспорт, Эмма же сказала ему, чтобы не забыл!
– У него хоть разрешение на ношение оружия есть? – спросил Илларионов.
– Есть, – глухо ответила Эмма, не поднимая лица. – Достал где-то за большую взятку. В разрешении сказано, что он служит в охране богатого русского по фамилии Илларионов.
– Что? – Илларионов так и покатился со смеху. – Этот парень – мой охранник? Лихо придумано! Ну и наглецы же вы с сыном! Полагаю, вы принимали участие в разработке этой затеи? А ведь вы не выглядите циничной, жестокой. Вы кажетесь такой…
– Слабой, неуверенной в себе? – усмехнулась Эмма. – Вы правы, это так.
– Бросьте, слабой я не назвал бы вас даже с закрытыми глазами, – оценивающе глянул на нее Илларионов. – Вы выглядите запутавшейся. Не знающей, куда идти дальше. И очень усталой от всего, во что оказались замешаны.
Эмма резко вскинула голову и уставилась прямо перед собой, ничего не видя от мгновенного шока.
– Ладно, если полиция обратится ко мне, я попробую подтвердить эту чушь, – проговорил Илларионов. – Может, и проглотят. Французские полисье удивительно доверчивы, особенно когда речь идет о загадочной славянской натуре. Неохота им с нами связываться, мы же…
– Подтвердите? Почему? – перебила Эмма.
– Вы сказали, что он пытался мстить мне за отца, – пожал плечами Илларионов. – А я, чтоб вы знали, всегда восхищался Гамлетом. Но при этом никогда не осуждал королеву. Женщина всего лишь приспосабливается к ситуации или приспосабливает ее для своей пользы. Королева выживала как могла, Шекспир слишком сурово наказал бедняжку. Впрочем, он пытался дать ей шанс, ее предупреждали: «Не пей вина, Гертруда!»
Значит, женщина всего лишь приспосабливается к ситуации? Ну-ну.