— Я ведь тебе говорила, — с мягким упреком сказала ей Элис. — Но давайте пойдем, мисс Кент уже заждалась нас.
И они ушли, предоставив нам с Годфри возможность продолжить обсуждение сюжета мозаик.
— Элис написала рассказ о мозаике, — объявила Оллегра. — Получилось очень здорово.
— Когда же ты покажешь мне свои рассказы, Элис? — спросила я.
— Надо еще подождать. Я не совсем ими довольна.
— Но ты ведь показываешь их Оллегре и Сильвии.
— Мне надо было увидеть, как мой рассказ на них подействует. Кроме того они… еще дети, ну, или почти дети. Взрослые гораздо более критичны.
— Совершенно необязательно.
— Ну, как же! Они ведь знают жизнь, а мы еще только с ней знакомимся.
— Значит, ты не хочешь показать мне свой рассказ?
— Я обязательно покажу, но только когда поработаю над ним еще.
— Там говорится о человеке, попавшем в зыбучие пески.
Элис вздохнула и кинула на Оллегру быстрый взгляд, та тут же надулась.
— Мне казалось, что ты очень гордишься этим рассказом.
Элис не обратила внимания на ее слова и, повернувшись ко мне, сказала:
— Я написала о римлянах. У них было такое наказание: провинившегося человека бросали в зыбучие пески, и они медленно его заглатывали. Очень медленно. Поэтому римляне использовали эти пески в качестве казни. Некоторые пески заглатывают человека очень быстро, поэтому их еще называют песчаная трясина. Но те пески действовали медленно. Поэтому казнь была мучительна. Они постепенно засасывали свою жертву, и ее мучения растягивались. Вот поэтому римляне использовали эти пески как орудие казни. В моем рассказе человек, которого собираются казнить, должен сделать мозаику с изображением этих песков. Понимаете, какая изощренная пытка! Насколько мучительнее, чем если бы его сразу отвели в эти пески. Ведь все время, пока он делал мозаику, он знал, что это произойдет с ним. Но его переживания способствовали тому, чтобы мозаика получилась очень выразительной. Ни у кого бы не получилось лучше, потому что ему самому предстояло испытать то, что он изображал.
— Элис, что за идеи приходят тебе в голову!
— Но ведь идея хорошая, верно? — озабоченно спросила Элис.
— Да, но тебе не следует придумывать такие жуткие образы. Лучше воображай какие-нибудь более приятные вещи.
— Да, я понимаю, — сказала Элис. — Но ведь надо, чтобы образы были правдивыми, не так ли, миссис Верлейн? Нельзя же закрывать на правду глаза.
— Нет, конечно, нет, но…
— Я вот думаю, зачем же они делали такие мозаики, если бы считали, что надо думать о приятных вещах? Ведь оказаться в таких коварных песках совсем неприятно. Я так и назвала свой рассказ: «Коварные пески». Когда я писала, мне самой было страшно. И девочкам тоже стало страшно во время чтения. Но я, конечно, постараюсь придумывать какие-нибудь более приятные истории.
Выходя из своей комнаты, я неожиданно столкнулась с Сибилой. Она, видимо, поджидала меня.
— О, миссис Верлейн! — сказала она таким тоном, будто меньше всего ожидала увидеть меня возле моей же комнаты. — Как приятно вас видеть. Очень давно мы с вами не встречались. Вы были чем-то очень заняты.
— Да, уроки… — сказала я неопределенно.
— Я не их имела в виду, — она бросила острый взгляд в приоткрытую дверь моей комнаты. — Я бы хотела поговорить с вами.
— Тогда пойдемте ко мне.
— Прекрасно!
Она на цыпочках вошла в комнату с таким видом, будто мы с ней заговорщики. Окинув комнату взглядом, она сказала:
— Здесь очень приятно. Очень. Я думаю, вам здесь хорошо. И вам было бы жаль отсюда уехать.
— Да, мне было бы жаль, если бы я отсюда уехала.
— Я видела вас с викарием. Я думаю, его считают очень красивым молодым человеком.
— Возможно.
— А вы, миссис Верлейн? — резкость ее вопроса вызвала во мне некоторое замешательство.
— Да, думаю, и я тоже.
— Я слышала, что он собирается занять очень хорошее место. Ну, этого следовало ожидать. У него прекрасные связи. Он будет продвигаться, несомненно. И подходящая жена, это то, что ему сейчас нужно.
На моем лице промелькнуло раздражение, и, вероятно, заметив это, Сибила сказала:
— Я испытываю к вам глубокое расположение. Мне не хотелось бы, чтобы вы уехали. Вы для меня уже стали как бы частью этого дома.
— Спасибо.
— Конечно, здесь каждому отведена своя роль. Даже для такой безликой, как Эдит. Бедное дитя, эта Эдит, но и она оставила здесь свой след, и немалый. Бедняжка!
Я уже жалела, что предложила ей войти. Надо было с ней остаться в коридоре, там было бы легче от нее отделаться.
— А ведь сэр Уилльям заболел, — продолжала Сибила, — именно из-за того потрясения, которое вызвала в нем ваша игра.
Я с некоторым негодованием сказала:
— Как я уже говорила, я исполняла тогда только то, что мне положили на рояль.
Глаза Сибилы внезапно вспыхнули — две сверкающие голубые точки в складках морщин.
— О, да, я знаю… но кто дал вам сыграть именно это произведение, как вы думаете, миссис Верлейн?
— Мне бы очень хотелось это знать.
Сибила напряглась и зашагала по комнате. Как я уже заметила, это означало, что она сейчас сообщит мне то, ради чего пришла сюда.
— Я помню тот день, когда она это играла…
— Кто? — спросила я.
— Изабелла. Она играла весь день. Ей как раз удалось найти переложение для фортепьяно. «Пляска смерти», — Сибила начала фальшиво напевать мелодию, отчего та прозвучала совсем жутко. — «Пляска смерти», — произнесла она задумчиво. — И все время, пока Изабелла играла, она думала о смерти. Потом она взяла револьвер и ушла в лес. Вот почему Уилльям не мог выдержать этой музыки. И он никогда бы не положил вам эту вещь для исполнения.
— Но ведь кто-то это сделал?
Она вдруг рассмеялась, и я спросила:
— Вы знаете кто?
Она многозначительно кивнула.
— О, да, миссис Верлейн. Я знаю.
— Но ведь тот, кто это сделал, хотел намеренно расстроить сэра Уилльяма, вызвать у него шок, ведь он больной человек.
— Ну и что, — сказала Сибила. — А зачем он строит из себя такого добропорядочного. Он ведь не такой. Я могу вам это доказать. Так почему бы его и не расстроить.
— Но это могло убить его.
— Вы думали, что это сделал Нейпьер. Они ведь поссорились, и Уилльям пригрозил Нейпьеру, что выгонит его из дома. Только подумать! Почему Нейпьер должен уходить из дома. Почему сэр Уилльям может притворяться таким хорошим. Один раз…
— Мисс Стейси, — прервала я ее, — это вы положили те ноты на рояль?
Она сжалась, как ребенок, и кивнула.
— Теперь вы знаете, — сказала она, — что не следует судить Нейпьера слишком строго.
Она не в своем уме, подумала я. И это очень опасно. Но я все-таки была рада, что она пришла ко мне в комнату. По крайней мере, теперь я знаю, что Нейпьер не виноват.
У меня из головы не шла та мозаика. Я не могла избавиться от мысли, что в ней заключено что-то важное. Я снова начала ходить на раскопки, стараясь вспомнить все, что мне рассказывала об этом Роума. Однажды утром я встретила там Нейпьера.
— Вы опять стали приходить сюда, — сказал он. — Я знал, что могу встретить вас в этом месте.
— Вы меня здесь уже видели?
— Много раз.
— Когда я не знала об этом? Очень неприятно слышать, что за тобой наблюдали, когда тебе это было неизвестно.
— Что тут особенно неприятного, если вам нечего скрывать, — возразил Нейпьер.
— Не думаю, что есть настолько добродетельные люди, которым это безразлично.
— Здесь вопрос не в добродетели. Например… кто-то занят вполне достойным делом, но оно требует… анонимности. В таком случае этому человеку будет очень неприятно узнать, что за ним наблюдают.
— Что же это может быть за дело?
— Например, человек, скрывая свое имя, приезжает в какое-то место, чтобы раскрыть тайну исчезновения своей сестры.
У меня перехватило дыхание.
— Так вы знаете!
— Было не столь уж трудно узнать.
— И давно вам это стало известно?
— Почти сразу после вашего приезда.
— Но…
Нейпьер рассмеялся.
— Я хотел знать о вас как можно больше, а так как вы были вдовой известного человека, то это упростило мою задачу. У вас был прославленный муж и сестра, хорошо известная в своих кругах. Так что вы должны согласиться, что получить нужную мне информацию не составило большого труда.
— Но почему вы не сказали мне?
— Это бы поставило вас в неловкое положение. Мне хотелось, чтобы вы сами признались, если сочтете это нужным.
— Но если бы я сказала, кто я, то мне никогда не разрешили бы приехать сюда.
— Всем не надо было говорить. Только мне.
— Что вы теперь намерены делать?
— Точно то, что делал и раньше.
— Вы сердитесь на меня?
— Зачем? Ведь я уже давно обо всем знаю.
— Вы меня не одобряете?
— Нет, я вами восхищаюсь.
— Почему?
— Потому что вы решили приехать сюда… потому что вы так любите свою сестру, что вам безразлична опасность, какой вы себя подвергаете.
— Опасность? О какой опасности вы говорите?
— Тот, кто пытается узнать, что стало с человеком, который, возможно, является жертвой убийства, всегда оказывается в опасности.
— Но кто сказал, что Роума убита?
— Я ведь сказал, что, «возможно», убита.
— Роума не тот человек, которого кому-то может понадобиться убить.
— Жертвами убийц очень часто становятся именно такие люди. Но откуда вам знать, какие у нее могли быть секреты. Вы, возможно, не все знаете о ее жизни.
— В общем-то я знаю очень мало.
— Вот видите. Вы смело бросились навстречу опасности, и это вызывает у меня восхищение… конечно, не только это.
Сделав шаг ко мне, он посмотрел в мои глаза с такой печалью, что меня охватило жаркое волнение и желание утешить его.
— Разве вам не приходило в голову, — сказал Нейпьер, — что два исчезновения, происшедшие в одном месте с небольшим разрывом во времени, не могли быть случайностью.